– Да, – согласилась она, – думаю, что не должны были. – Легкие уколы боли в ее локтевых нервах, злобное недовольство Искандра ее позицией, которая не согласуется с его собственной. – Но дело сделано, советник, и сделано давно. Империя знает. Если Лсел возглавит эту дипломатическую делегацию, мы сможем иметь более сильную переговорную позицию, какой у нас не было несколько поколений… – А цена, Дзмаре? Цена того, что мы внедрим одну из наших имаго-линий в эту… конгломерацию, которая называет себя «мы»? Цена, которую затребует Тейкскалаан, даже больше, чем наша самостоятельность, наш язык и экономическая независимость. – Цена уже была выше, – сказала Махит более громким голосом, – когда станция находилась под угрозой уничтожения этими трехколечными кораблями, и вы это прекрасно знаете. – Она не собиралась кричать. Не собиралась привлекать внимание половины присутствующих на мостике, тех, кто не следил за сближением «Параболической компрессии» и сотни вращающихся трехколечных кораблей на картографическом столе. – Я всю свою жизнь провел на руинах, – сказал Дарц Тарац, взмахивая рукой, словно он хотел охватить не только мостик и Пелоа-2, но и всю империю целиком со всеми ее врагами. Его долгосрочный проект по втягиванию Тейкскалаана в невыигрываемые войны на истощение полностью провалился. Империя не желала разбиваться на части о неприступные берега. Не здесь, не таким образом. Теперь языком Махит заговорил Искандр: – Руины можно отстроить в мирное время. Тот же Искандр помог Махит устоять на ногах и сохранить лицо, когда Тарац ответил: – Вы были ошибкой, а с вами и вся ваша имаго-линия. Я постараюсь довести до советника Амнардбат мое согласие с ней. Вам нет места на Лселе. Не смейте даже думать о возвращении домой, Дзмаре. Отныне станция навсегда для вас закрыта. Глава 20 Движения игуаны – непостижимый язык, такой же недоступный мне, как мысли цветка, когда он с рассветом, не имея ни памяти, ни разума, раскрывает свои лепестки. Непротиворечивые логика и танец, но ни то ни другое я не могу вместить в себя, все мои попытки – лишь приближения. Невозможно вложить смысл в язык, который считаешь бессмысленным; тем не менее я знаю, что существуют план, голоса, мир по другую сторону тени, неприкосновенный, но все равно реальный. Три года как я вернулся домой из Эбректа, а мне все еще снятся игуаны, они бегут: во сне я иногда понимаю их. Из книги «Асимптота / Фрагментация», серия эссе Одиннадцать Станка Девять Гибискус знала устройство «Параболической компрессии». Ее нога ни разу не ступала на палубы этого корабля, но она знала его не хуже своего собственного. Флагманы класса «Вечный» строились по одному лекалу, у всех них были громадные и точно выверенные каркасы из металла и корабельного стекла. Одна и та же конструкция. Она могла бы стоять на мостике «Параболической компрессии» и иметь тот же обзор, что на своем корабле сейчас, консоли располагались на тех же местах. Разве что униформы были другие – поменять Десятый на Двадцать четвертый, одного капитана Флота на другого… Она почти, почти хотела совершить такую замену. Занять место Шестнадцать Мунрайз, положить руки на навигационную панель, провести ее корабль по безжалостно быстрой траектории во вражеском пространстве, формулировать ртом слова неподчинения. «Не слушать! Даже императоры могут ошибаться. По поводу этих врагов нет и не может быть предмета для разговора – они отравляют нас и будут отравлять вечно, если мы их не сожжем». Девять Гибискус без труда могла представить. Не только потому, что ее желудок выворачивало от чувства вины с тех пор, как она отдала Пчелиному Рою приказ – разрешение – уничтожить Шестнадцать Мунрайз, если ему, то есть им, это по силам. Чувство вины было недостаточным стимулом, чтобы хотеть умереть вместо одного из своих солдат. Она думала: а не прав ли в конечном счете тот солдат?.. – И этого хватало, чтобы желать себе оказаться на мостике далекого флагмана, даже если его корпус будет трещать под огнем энергетических пушек противника. Вспышки убийственного голубого пламени – скрупулезно точно, Пчелиный Рой всегда таким был, и, звезды проклятые, эта боль никогда не уйдет! А потом сверкающее облако, отблески фрагментов стекла и металла, медленно разлетающихся в войд. То, что осталось от «Параболической компрессии», замедлило продвижение вперед. Где-то в этом сверкании были и останки Шестнадцать Мунрайз. Корабли инородцев отошли так же быстро, как и появились; только что нарушенный режим прекращения огня возобновился. Пока. Девять Гибискус позволила себе пожелать, чтобы огонь не прекращался, пожелать со всей страстью и отчаянием, какие нашла в себе – она была солдатом, командиром солдат, она не должна была заканчивать войны таким образом! – и заперла эти желания глубоко внутри, словно проглотила медленно действующий яд. * * * Девятнадцать Тесло принесла ему чашку чая. Восемь Антидот второй раз в жизни видел, как она совершает нечто столь необычное для нее. В первый раз она удивила Восемь Антидота, обняв его без всяких слов. Взяла его из направляющих рук Солнечных на глазах у всех в саду прямо перед Дворцом-Земля – и обняла. Она была очень худа и выше его, а ее руки показались ему узлами мускулов. Он думал, она отправит его в тюрьму или навсегда запрет в комнатах, что было бы политическим вариантом посадки в тюрьму, но чтобы такое… Быстрое, крепкое объятие. Он не помнил, когда кто-нибудь обнимал его в последний раз. Объятия же для самых маленьких. Правда, он сам обнимал Два Картографа, сына Пять Агат, когда они заканчивали играть, но это совсем другое дело. Император не заперла его – ни в комнатах, ни в тюрьме. Она отвела его в свои покои, держала руку на его плече, крепкую, направляющую, даже когда мир угрожающе накренялся, тень в коридоре превращалась в тень из коллективного осколочного видения, в трехколечную смерть. Воспоминания, твердил он себе, просто воспоминания, не взаправду, что было, то прошло. Она привела его к себе в покои, сказала подождать – она скоро вернется, нужно закончить то, что не успела. Она ушла и оставила его. Одного. Без облачной привязки. Возможно, его облачная привязка так до сих пор и ездит туда-сюда в вагоне метро. Он мог бы уйти, вылезти в окно или… да что угодно. Но он просто сел у окна на длинный ворсистый диван белого цвета и уставился на солнце раннего предвечерья в водном саду внизу, пытаясь вспомнить, где находится, где его границы. Восемь Антидот не знал, вернется ли когда-нибудь в свое прошлое состояние. Состояние, когда он находился только в одном месте и был абсолютно уверен в том, кто он, где и что. Голова кружилась, он ужасно себя чувствовал, понимая, впрочем, что винить в этом некого, кроме самого себя. Он немного поспал, кажется. А может быть, ему приснилось, что он спал, может, он вообразил это или вспомнил, как спал кто-то другой. Когда Восемь Антидот окончательно проснулся, мир за окном утопал в синеве и пурпуре заходящего солнца. Именно тогда появилась император собственной персоной и села рядом с ним на подоконник, протянула ему чашку чая, прозрачно-зеленого и немного вязкого. Он подумал, что, может быть, она сама и приготовила этот чай для него – если так, то более абсурдного занятия для Ее Великолепия сложно представить. Он отпил немного. Его руки все еще работали, как и горло, и он ощущал вкус чая только своими вкусовыми рецепторами, которые безусловно и определенно принадлежали ему. Значит, чай пошел на пользу, точно. – Я ни о чем не жалею, – сказал он. Сказал это потому, что и в самом деле не жалел, а еще потому, что, если император собиралась наказать его, Восемь Антидот хотел, чтобы наказание было заслуженным. Девятнадцать Тесло долго смотрела на него, так долго, что он захотел покраснеть, сморщиться, исчезнуть, но ничего из этого не сделал. Потом она кивнула, словно пришла к какому-то удовлетворительному выводу, и сказала: – Хорошо. Восемь Антидот удивленно моргнул. – Хорошо? – Хорошо. Ты уверен, что поступил правильно. У тебя были свои основания сделать это, ты составил план и осуществил его. При этом ты никому не навредил, разве что напугал до полусмерти того пилота с «Осколка», она решила, что из-за ее действий наследник трона или убит, или повредился головой. Но с ней все будет в порядке. Так что хорошо. Что я тебе говорила о преемниках? – Что вы бы предпочли… надоедливого преемника скучному. Девятнадцать Тесло с улыбкой на лице казалась более опасной, чем без улыбки. – Ты, безусловно, надоедливый и нахальный преемник, маленький шпион. И уж точно ничуть не скучный. – То, что я сделал, оно сработало? – спросил он, почувствовав, что не может не задать этот вопрос. Император выставила перед собой руку, покрутила ею в воздухе, будто говоря «может, да, а может, и нет». – А какой результат ты хотел? – спросила она. Восемь Антидот задумался о том, что быть шпионом – это по возможности максимально скрывать свои желания, даже если тебя напрямую о них спрашивают. Всегда выбирать, что именно отвечать, если задают вопросы. Он мог и дальше вести себя, следуя этому правилу, вероятно, так и следовало поступить. Он станет императором, если от империи к тому времени что-то останется, а значит, он не может говорить людям о том, чего он добивался своими действиями – это будет использовано против него. Но Девятнадцать Тесло рассказывала ему о предке-императоре и машинах со станции Лсел, о том, кем он мог бы стать. Она рассказала об этом, а он использовал полученное от нее знание против нее же самой, и тем не менее они сейчас сидели здесь и беседовали. – Я хотел, чтобы Тейкскалаан стал таким, как вы мне рассказывали, – сказал он. – Восемьдесят раз по восемьдесят лет мира, и чтобы никто для доказательства своей правоты не мог решать, что та или иная планета подлежит уничтожению. Я хотел остановить приказ Три Азимут, а вместо него послать мой, но при этом я все равно хочу, чтобы мы победили в этой войне. – Война заканчивается прямо сейчас, в этот момент, а планетарная система остается целой и невредимой, – сказала Девятнадцать Тесло. – Подозреваю, ты внес в это немалый вклад. Что ты делал в том «Осколке»? «Война заканчивается прямо сейчас», – сказала она, но не объяснила, как и почему. Восемь Антидот почувствовал, что его трясет так сильно, что чай выплескивается на пальцы. Император взяла у него чашку и стала держать для него. – Это называется осколочный трюк, – начал он. – Они все могут такое делать, не только я. – Пилот Четыре Крокус подробно это объяснила, – сказала Девятнадцать Тесло. Голос ее прозвучал недовольно. Такие штуки обычно мало кого радуют, догадался Восемь Антидот. Такие технологии – вроде Солнечных, только еще сильнее. Он не собирался говорить ей, что осколочный трюк все еще продолжается у него в голове. Не собирался, потому что не знал, что она сделает, с ним и вообще. – Одиннадцать Лавр не хотел, чтобы вы знали, – сказал он ей, не вдаваясь в подробности. – Так, – сказала Девятнадцать Тесло, словно получив то, что ей требовалось. Последняя часть пазла, вставшая на свое место. – Это полезная информация, Восемь Антидот. Спасибо тебе за нее. Я не была уверена, кто из них несет ответственность: министр или заместитель. – Вы собираетесь… – Он даже не знал, как сформулировать вопрос. – Нет, – император отрицательно покачала головой. – В министерстве войны он у меня под присмотром, а кто знает, что он стал бы делать без присмотра во Флоте. – А я? – Собираюсь ли я как-то наказать тебя? Он кивнул. – Знаешь, я бы хотела, чтобы ты мне доверял, – вздохнула она. – Но в таком случае ты бы перестал быть самим собой. Нет, Восемь Антидот, я не собираюсь тебя наказывать. Я просто буду ждать, когда ты вырастешь и примешь из моих рук эту работу. Только потом, вернувшись к себе и забравшись в кровать, в наступившей тишине он вспомнил, что Девятнадцать Тесло сказала ему о капитане Флота Девять Гибискус, почему сделала ее яотлеком после того, что та учинила на Каураане. «Не потому что я считала ее слишком опасной, чтобы оставлять в живых. Я как раз считала ее достаточно опасной, чтобы выжить». А когда он вспомнил эти слова, сна не осталось ни в одном глазу. * * * Все зеленело на гидропонной палубе «Грузика для колеса». В воздухе стоял роскошный аромат, такой густой, что Махит едва могла дышать. Тут повсюду росли цветы – лотосы, лилии, – на рисовом поле и овощном огороде, вперемешку, словно цветы были не менее важны, чем калории. Может быть, Двадцать Цикада так это и понимал. Это место было его королевством – так ей сказала Три Саргасс, поведав о разговоре, который состоялся между ними здесь. Когда она пребывала в убеждении, что Двадцать Цикада никогда не позволит существовать столь бессмысленно и бесчувственно разрушительным инородцам, какими они тогда казались. Теперь они стояли вдвоем, опершись на декоративную ограду. Махит спрашивала себя, кто и где стоял на ее сегодняшнем месте в тот день: Двадцать Цикада или Три Саргасс? Чей рассказ опять ходит тут по кругу? <Закольцованный сюжет>, – сказал Искандр, а она ответила: «Предопределенность». Гипотеза и реакция на нее. Без предупреждения или преамбулы, только потратив время на то, чтобы распрямить плечи и поднять подбородок, словно Махит была проблемой, которая требовала от нее столько безрассудной решимости, сколько требовали все переговоры, которые она вела на мостике, вместе взятые, Три Саргасс спросила у нее: – Ты хочешь вернуться вместе со мной? Хорошо еще, что она не сказала «Ты хочешь вернуться домой вместе со мной?» – Нет, – ответила Махит. Она не могла смотреть на Три Саргасс, говоря это. – Нет, но… куда «вернуться»?