Они все рассматривали корабли-кольца – все солдаты и офицеры, словно глазами могли разгадать их намерения. Груз человеческого внимания, сосредоточенного на нечеловеческой проблеме. От притока адреналина сердце Девять Гибискус бешено колотилось в груди. Ее главный офицер по оружию только что оговорился, забыл ее настоящее звание, назвал так, как называл прежде, когда их враги были понятными и манипулируемыми, предсказуемыми. Все на мостике ждали ее решения – атака или ожидание. Оставалось только надеяться, что агенты министерства информации и в самом деле такие умные, какими кажутся, что, какими бы чуждыми и злобными ни были эти инородцы, с ними можно разговаривать. Или уничтожить, если они продолжат приближаться. Она не могла выкинуть из головы мысли об «Осколке», который была вынуждена сбить, о том, как пилот умоляла о смерти, прежде чем была сожрана. Как все остальные пилоты «Осколков», которых она могла слышать, умоляли ее, и их биологическая обратная связь была полна неприкрытого ужаса. Отзвуки этого потрясения все еще были слышны. И все же она вызвала специального уполномоченного, обратилась в министерство информации, а не в Третью Ладонь. Там никогда не одобряли ее методы работы с людьми, не говоря уже об отношении к тому, какую стратегию она может избрать относительно инородцев. министерство информации приготовило сообщение, и после его отправки что-то изменилось. – Ждем, – повторила она. – Ждите моего сигнала. Два Пена, вы мониторите все открытые каналы? – Да, – сказала Два Пена. – Пока ничего, только незашифрованные переговоры Флота и повторяющееся послание инородцам. Я приглушила его прием, чтобы не повредить наши уши, но громкость достаточна. – Сообщите мне, если что-нибудь изменится, – сказала Девять Гибискус. – Сразу же, при малейших изменениях. Пять Чертополох, оставайтесь в этом векторе и ждите меня. Корабли-кольца вращались. Они еще приблизились. Девять Гибискус заметила, каким сдавленным и неглубоким стало ее дыхание, она вдыхала через нос, выдыхала ртом – древнее успокоительное упражнение времен ее первого года в качестве кадета Флота. Оно мало помогало тогда и теперь работало не слишком хорошо. Меньший из кораблей-колец встал перед более крупным. Они вращались в разных направлениях, словно электроны вокруг атомной сердцевины, случайное распределение, облако, которое трудно увидеть. Меньший корабль был темнее. Его гладкий серый металл отливал красным. Кровь на полу плохо убранной палубы. Пятно. Она чуть было не уронила руку и не отдала приказ Пять Чертополоху открыть огонь. Чуть было. – Кое-что есть, – сказала Два Пена. – Они транслируют нам наше послание, яотлек. У меня целая минута ушла, чтобы сообразить – это то самое послание, которое отправляли мы, так что я даже не поняла, – но оно усилено, как расширяющаяся синусоидальная волна. Оно громче. «Тысяча черных дыр, надеюсь, уполномоченный знала, что говорит, когда отправляла это! – подумала Девять Гибискус. – Потому что они говорят ровно то же самое. Впрочем, есть только один способ выяснить». – Соедините меня с «Отражающей призмой», – сказала она, и ее уверенность усилилась, когда она услышала спокойную командную нотку в собственном голосе. «Отражающая призма» находился ближе всего к позиции Флота из всех кораблей Десятого Легиона, и ей требовался кто-то в пределах звуковой интерференции кораблей-колец. – Передайте приказ капитану Двенадцать Цезуре или его офицеру по связи тоже транслировать послание уполномоченного. Прицельная трансляция, на врага. Дайте им понять, что мы их слышим. И упаси бог кого-нибудь выстрелить – лично выкину в космос. – Ясно, яотлек, – сказала Два Пена, ее руки уже работали в воздухе, глаза совершали быстрые микродвижения туда-сюда с такой скоростью, что казалось, будто это не управление коммуникационной вселенной Флота, проецируемой на ее облачную привязку, а приступ. Все, кто находился на мостике, кожей чувствовал себя продолжением Девять Гибискус, мерцающей напряженностью, которую являло собой сосредоточенное внимание ее подчиненных, ловящих каждое ее слово, ожидающих, что сейчас она укажет им выход из безвыходной ситуации, как делала это раньше во многих других безвыходных ситуациях. Она уже чувствовала, что, вероятно, справится и сейчас. Вероятно. Если солнце и космос не будут возражать, она, возможно, справится. Если будет продолжать двигаться. А это означало, что ей нужно, чтобы инородцы говорили и дальше. – Кто-нибудь, срочно сюда людей из министерства информации! – добавила она, чувствуя, как ее губы вытягиваются в варварской пародии на улыбку. – Быстро, быстро! Нам в конечном счете придется сказать им что-нибудь еще, а я ни черта не понимаю в этих шумах. Ну-ка, шевелитесь! * * * Каураанскому котенку не нравились никакие известные Три Саргасс способы ношения котят. Держать за холку казалось ей жестоким, в особенности еще и потому, что она не знала точно, где его опустит, а прижатие его к себе, как ребенка, приводило к тому, что в нее вонзались многочисленные когти. В конечном счете она перестала его нести, а посадила себе на плечо, что ему вроде бы понравилось. Без когтей и в такой позиции не обошлось, однако эти когти были менее злобными и более ориентированными на стабильность. Она понятия не имела, что с ним делать. Она никак не могла принести его в каюту, которую предположительно должна была делить с Махит. Она в любом случае не хотела туда идти. Пока не хотела. Может быть, не категорически. В Городе она бы отправилась в какой-нибудь приличный бар с интересным незнакомцем, чтобы развлечь себя на какое-то время. Может быть, и на кораблях Флота есть бары с незнакомцами. Хотя там будут одни незнакомцы. Может быть, кому-то из них понравится каураанский котенок – Три Саргасс хотелось на это надеяться. Она спросила облачную привязку, где расположено ближайшее место, в котором можно отдохнуть, но при этом не имеет никакого отношения к фитнесу и тренировочным центрам. Ничего более неприемлемого, чем физические упражнения, ей не приходило в голову. Оказалось, что есть одно место, но это не бар. Ну, совсем не бар. Может быть, это место было бы баром, если бы не располагалось на боевом корабле. Тут были столы и музыка – звучало что-то, как смутно припоминала Три Саргасс, что было популярным прошлой зимой. Работали синтезаторы, освещение было приглушенным в сравнении с тем, что она видела в коридоре, и толпилось множество незнакомцев. Подавали и еду, которая вполне могла быть в баре: жареную лапшу, маисовые зерна, вымоченные в специях и уксусе, жареные кусочки тапиоки. Чего здесь не было, так это алкоголя. Явно для того, чтобы никто не напивался в свободное время, по крайней мере на флотскую кредитку. Все были трезвыми, и потому, когда она вошла, все взгляды обратились на нее. Это доставило ей удовольствие. Три Саргасс могла представить картину, которую являла собой: специальный уполномоченный министерства информации с котенком на плече и в кораллово-оранжевой форме, столь яркой среди моря серых с золотом флотских форм. Абсурдная картина. Возможно, угрожающе абсурдная. – Привет, – весело сказала она. – Какая еда здесь самая-самая? Для меня и еще для этого… существа. После этого наступила тишина, чреватая звуком. Три Саргасс ждала, когда эта тишина расколется – так всегда происходило. Любопытство и интерес побеждали каждый раз, если ей хватало терпения, и она в достаточной степени демонстрировала браваду. И все же десять секунд ожидания были мучительны. Потом женщина, сидевшая в одиночестве у не-барной стойки, сказала: – Жареная лепешка с лапшой. Откуда у вас котенок, уполномоченный? На ней были знаки различия квеквелиху, офицера-специалиста по одной из дисциплин. После ее слов весь не-бар вздохнул с облегчением. – Его дал мне адъютант, – сказала Три Саргасс и села на пустое место рядом с квеквелиху. – Хотите его взять? Он кажется таким душкой, хотя когти у него острые. – Нет, каураанский котенок мне определенно не нужен, – сказала квеквелиху и протянула к ней руки. Три Саргасс почувствовала резкую боль осознания: эта женщина точно знала, как вести разговор, как сочетать удивление, смятение и щедрость, чтобы мгновенно вызвать доверие. Как это мило! Перед ней был опытный переговорщик! Все равно что найти сестру-асекрету на флотском корабле. Она осторожно сняла котенка с плеча, посадила на колени квеквелиху, где тот сразу же принял яйцевидную форму из удовлетворенно вибрирующей черной шерсти и когтей. – Меня зовут Три Саргасс, – сказала она, как только освободилась от обузы в виде котенка. – Вы серьезно про лепешку с лапшой? Или пытаетесь поставить в неловкое положение агента министерства информации, вызвав у него капсаициновое отравление? – Нет, про лепешку я серьезно, если только вы как-то особенно не подвержены капсаициновым отравлениям, уполномоченный. – Квеквелиху изобразила поклон над пальцами, не потревожив при этом котенка. – Четырнадцать Костыль, с разведывательного артиллерийского корабля «Девятое цветение острия ножа», Десятый легион. Мы не травим агентов. Разве что в случае крайней необходимости. «Девятое цветение острия ножа» был тем самым кораблем, который принял передачу отвратительных чужеродных звуков. Может быть, Три Саргасс все-таки выбрала правильное место для отдыха, даже несмотря на отсутствие здесь алкоголя. – Спасибо, – сказала она несколько более дружелюбным тоном, чем прежде, и принялась разглядывать Четырнадцать Костыль, которая пыталась понять, за что же ее благодарят. На это ушло не слишком много времени. Определенно рядом с ней сидел опытный переговорщик, даже шпион! Флотский шпион, что, впрочем, не имело значения. – Вы используете эту запись, – сказала Четырнадцать Костыль. – Ту, которую «Острие ножа» сделал, перед тем как нас загнали сюда. Вот свезло так свезло, уполномоченный. Я говорю на пяти языках и могу точно сказать: эта фигня никакой не язык. Три Саргасс кивнула. – Я это заметила, – сказала она. – Но у министерства привычка изъясняться с неизъяснимым, так почему бы не попробовать? – Уж лучше вы, чем мы. – Пять языков! Как вы ими пользуетесь на артиллерийском разведчике? Ее вопрос был искусно сформулирован. Это напоминало игру в амалицли с новым соперником, когда ты оцениваешь его игровые навыки и скорость, но только словами. Именно этим и занималась сейчас Три Саргасс – и насколько это было легче, чем думать о Махит Дзмаре. Четырнадцать Костыль неполным, удивленным движением пожала плечами и сказала: – Мы разговариваем – вот что мы делаем. Даже во Флоте. Разговоры вовсе не зарезервированы для одних агентов разведки. Она принялась гладить каураанского котенка, и он замурлыкал так громко, словно хотел стать двигателем звездного корабля, когда вырастет. – О, я слышала, что Третья Ладонь Флота очень хорошо умеет разговаривать, – сказала Три Саргасс, точно повторяя движение плечами собеседницы. Она удивилась, от души удивилась, когда лицо Четырнадцать Костыль стало неподвижным, бесстрастным и холодным. – Не только Третья Ладонь, – сказала она. – Простите мое невежество, – сказала ей Три Саргасс, оставляя Четырнадцать Костыль шанс объясниться. Она подозревала, что та не сможет противиться желанию. Три Саргасс затронула какой-то нерв, какое-то место гордости в самой сердцевине собеседницы, и та принялась защищать его, а Три Саргасс узнала что-то новое для себя. – Мы – Десятый Легион, а не Третья Ладонь, – сказала Четырнадцать Костыль. – Нам не нужны политические офицеры для выполнения нашей миссии, если вы меня понимаете, уполномоченный. Умолчание было очевидным: «министерство информации нам тоже не нужно». И кое-что более важное: Десятый легион находится под командой Девять Гибискус и не любит, когда его шпыняет Третья Ладонь министерства войны. А Третью Ладонь возглавлял Одиннадцать Лавр, на предмет контактов с которым ее допрашивали в баре космопорта Сокровенной области. Тот, кого побаивалась сама император. «Очаровательно». – Слушайте, у меня появилась одна мысль, – сказала Три Саргасс. – Простите мои инсинуации. Мы, конечно, всего лишь министерство информации и никак не можем знать всего. – Она улыбнулась, преднамеренно широко раскрыв глаза. – Я, пожалуй, съем эту лепешку с лапшой. И если вы не возражаете – и, естественно, если это не засекречено, – я бы хотела побольше узнать о ваших миссиях. Если она будет вести себя правильно, то сможет провести тут всю ночь, будучи полезной, и ей не придется говорить с Махит до самого утра. Это вызвало чувство вины и болезненное ощущение, будто она прячется от проблем, но сейчас ей в не-баре с полезным флотским контактом было гораздо проще. Проще, чем все остальное. * * * Махит лежала на спине в темноте и пыталась почувствовать корабль вокруг нее, его громадный двигатель, гудение живой машинерии. Ее лицо находилось в футе от потолка. Когда она закончила читать «Опасный фронтир!», не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в постель. Она заняла верхнюю полку, руководствуясь двумя мотивами: во-первых, почтительным отношением к Три Саргасс, если та появится в их общей каюте. Забираться в темноте по лестнице на верхнюю койку было занятием отвратительным, это всякому известно. Во-вторых, желанием получить максимальный комфорт от уединения. Если игнорировать высоту падения справа, расстояние до пола, то можно считать, что она лежит в безопасности своей спальной капсулы на Лселе. Впрочем, тут она не чувствовала себя в безопасности, но привычки памяти создавали самые разнообразные лжеубежища. Узкие, ограниченные пространства для сна, подвешенные в сложной металлической раковине, называвшейся станцией – или на корабле, пусть и тейкскалаанском, – устраивали ее. Они создавали правильное ощущение. Она подняла руку, дотронулась до потолка пальцами, почувствовала, что немота в них так и не прошла, только переходила в пульсирующее покалывание при касании поверхности потолка. Нейропатия. Теперь это стало чаще случаться – или все чаще ее удивляло. Как это могло проскользнуть в нее, даже когда она и не пыталась работать со своим имаго, с любой из версий?.. Ей придется научиться жить с этим, да. Привыкнуть к тому, что это постоянная часть нее. Ощущение тоски из какой-то дальней-дальней дали, даже не мысль, а эмоциональное эхо. Как она одновременно хотела и не хотела плакать, и при этом чувствовала, что Искандр хотел бы для них иной жизни, где всего этого не происходило бы… <Ты проецируешь, Махит. А еще купаешься в страданиях>. «Уже поздняя ночь, а я на тейкскалаанском военном корабле, и я так сильно поссорилась с другом, что она не придет в каюту, где нахожусь я. К тому же я дважды ссыльная – раз из дома, раз из Тейкскалаана. И руки у меня болят. У меня есть все основания купаться в страданиях». <Ты не ссыльная>, – сказал Искандр, и в его словах слышалась холодная окончательность, от которой Махит захотелось сдавить его, как она давила на синяки. «Как это мы не ссыльные?» <Ты своим обещанием Тарацу купила нам Лсел. А если помиришься с другом, то и Тейкскалаан будет твой – любое место в Тейкскалаане>. «Любое место в мире», – на языке, на котором они так привычно говорили внутри своей головы, не на их родном языке, а на языке империи. Махит как будто не могла найти способ прекратить это. Общение на этом языке, по мнению их обоих, было лучшим. «Я ничего нам не купила. Я стала шпионом, вот и все. Теперь моими глазами смотрит Дарц Тарац. Никаких обещаний вознаграждения. Если я скажу ему о конфликте между яотлеком и капитаном Флота Шестнадцать Мунрайз, то он потребует от меня чего-нибудь похуже, чем шпионаж. Если натравить их одну на другую, то этот Флот будет парализован, Девятнадцать Тесло придется отправить сражаться новые легионы, которые не перегрызут друг другу глотки. Сделать это будет не слишком трудно. Шестнадцать Мунрайз ищет рычаги влияния, и один из таких вероятных рычагов – это я». Об остальном она не стала говорить: о Три Саргасс с Искандром она хотела говорить ничуть не больше, чем с Шестнадцать Мунрайз. А это, вероятно, означало, что она не хочет думать о Три Саргасс с учетом того, что Искандр всегда был рядом, в голове. <Я тебя слышу, – сказал он бесстрастным и отчужденным голосом. – Ты становишься чьими-то глазами, только когда приходишь доложить о результатах. До этого времени ты ничьи глаза и ничья диверсантка>. «Ты так оправдывал невозвращение на Лсел? Если не смог сделать доклад, то остался хозяином самому себе? Какой же это хрупкий мир, Искандр. И ты еще говоришь, что мы ни в какой не в ссылке».