Прошлым летом было легче: от холода можно скрыться под теплой кофтой. От жары не спрячешься. На мне лишь тонкий сарафан на бретелях (сама перешила старое платье), но пот струится по телу, будто меня искупали. Не знаю, как Сова ходит в такую погоду в наглухо застегнутой рубашке с воротником-стойкой. Я бы уже задохнулась. А она говорит, мой сарафан – призыв к разврату… Пусть говорит – Сова уже немолода, ей положено учить «молодежь» жизни. Подхожу к поселению. Помыться бы, но до реки идти далеко, а скоро нужно готовить ужин (моя смена) – не искупаешься. Ничего, вот все уснут – и тогда в моем распоряжении будет целая ночь. – Гагара у нас законодательница мод? – врывается в плавный ход моих мыслей чужой голос. – Мне нравится твое новое платье. – Чиж сидит на крыльце и с важным видом стругает какую-то ветку. Не прерывается даже для того, чтобы пробежать по моей фигуре сальным взглядом. – Конфетка. Сомнительный комплимент – на такой жаре конфеты ассоциируются у меня с чем-то гадким и липким. – Дать поносить? – огрызаюсь. Прохожу по самому краю ступеней, чтобы не приближаться к Чижу – с этого станется, может начать распускать руки. – Я не ношу бабские шмотки, – хохочет Чиж, не вняв угрозе в моем голосе. – Я их снимаю! Снимает – не поспоришь. Снимает со всех, кто позволяет ему это сделать. А это доброе большинство Птицефермы. Чиж красив: темные вьющиеся волосы, синие глаза. И имеет совершенно несносный характер: с мужчинами сцепляется, тренируя кулаки, женщин воспринимает как тела для развлечений. Но многим местным девчонкам нравится – Чиж популярен. Мне не нравится в нем решительно ничего. И, видимо, именно это подстегивает его ко мне интерес. Говорят, лет десять назад на Птицеферме творился полный беспредел – все брали всё и всех, кого хотели. Насиловали и убивали друг друга, женщины так вообще жили недолго. А те, кто выживал, лучше бы умерли. А потом появился Филин. Сколотил банду из тех, кто разделял его идеи, и навел порядок. Отладил режим работы на рудниках, ввел дежурства на огороде и на кухне, запретил открытое насилие. Говорят, первое время вешал недовольных по трое в день. А потом улеглось, устаканилось. Говорят… По их словам, я попала на Птицеферму в хорошие времена, на все готовое, и должна радоваться. Сам Филин считает меня неблагодарной, потому что я все равно не испытываю радости, как ни пытайся ее в меня вбить. Сломанные ребра срослись, а я все равно не рада… – Чи-и-и-иж! – Из барака выбегает Кайра, пара Чижа. Без пары на Птицеферме нельзя – так повелел Филин. После запрета на сексуальные домогательства окрыленные свободой выбора женщины полностью перекрыли доступ к своим телам, и ущемленные мужчины чуть было не устроили бунт. Волнения Филин пресек и нашел нехитрый выход: каждой женщине – по постоянному партнеру, тем, кому женщины не хватило, можно «арендовать» тех, кто состоит в паре. Разумеется, по взаимному согласию. Потому что мы не Цветы или Камни – на Птицеферме царят законы цивилизованного общества. Не согласна – пойдешь по кругу, а затем на ветку ближайшего дерева с петлей на шее. Все просто и доходчиво: кости срастаются, а желание спорить отпадает. У меня отпало. Кайра мчится к своему мужчине с каким-то делом, а меня замечает только в последний момент. Успеваю увернуться – затоптала бы. – А, это ты? – Девушка презрительно кривит фиолетовые губы. Свекольный сок вместо помады, сажа вместо краски для бровей, кусок ткани под грудью, чтобы ее максимально приподнять, – вместо бюстгальтера. В этом вся Кайра – самая красивая женщина Птицефермы, по мнению большинства. – Опять к моему мужику лезешь?! – И самая ревнивая. Сколько волос она выдрала у тех, кто неосторожно засматривался на Чижа в ее присутствии… Чижу нравится, он и сейчас довольно похихикивает у меня за спиной. Надеется на драку. Женские разборки – его любимый вид развлечения, особенно когда они случаются из-за него. – Пройти дай, – прошу, крепче сжимая дужку ведра в своей ладони. Именно прошу. Мы с Кайрой дрались дважды – не из-за Чижа. Вернее, она из-за Чижа. А я – потому, что, когда на меня замахиваются, бью в ответ. В первый раз Филин пожурил обеих и простил. Во второй – признал меня зачинщицей и вынес приговор. Мягкий по понятиям Птицефермы – розги. На спине остались шрамы, до сих пор иногда ноют на плохую погоду. – Пройти дай, – повторяю, так как Кайра не двигается с места. Если ударит, тоже ударю не задумываясь, какие бы последствия меня ни ждали. Но если можно избежать драки – постараюсь. Теперь я умнее. Филин прав: все поддаются дрессировке. Рано или поздно. – А если не дам, то что? – Пухлые свекольные губы презрительно кривятся. Вскидываю голову, встречаясь с Кайрой взглядом. На ее лице написаны вызов и решимость, а в глубине зеленых глаз – страх. Я вижу его, чувствую. Кайра задевает меня потому, что уверена: я не рискну вызвать гнев Филина вновь. Но она не забыла то, что в тот раз я не сломала ей руку лишь потому, что нас вовремя растащили. И сделаю это вновь, пусть я и легче ее килограмм на пятнадцать, – играючи, в два движения. Ничего не говорю, только смотрю. Пристально, предупреждающе. Кайра отводит взгляд и отступает на шаг в сторону – я худая, мне хватит. – Сиськи прикрой! – несется уже вслед. – Еще раз увижу тебя в этом платье!.. Не слушаю, хлопаю дверью, обрубая от себя поток брани Кайры, летящий мне в спину под аккомпанемент одобрительного смеха Чижа – вот уж два сапога пара. Пальцы свело от злости так, что побелели костяшки, – с трудом сдержалась. Еле разжимаю ладонь, чтобы поставить ведро. * * * В тесной комнатушке – никого. Выдыхаю с облегчением: минуты одиночества бесценны. Бросаю взгляд на раскиданные на полу вещи – Пингвин снова побросал грязную одежду и ушел по своим делам. Поднимать сил нет – все жара, я совсем выбилась из сил. А еще ужин… Поэтому решаю провести короткий перерыв с пользой – падаю навзничь на кровать и просто лежу, глядя в потолок. В углу серый пластик потрескался и отошел – если пойдет дождь, то зальет. Надо чинить. Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой. Чиж на днях залатал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь – бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон – откажет. Зяблик – пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет – сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику – судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной. Тяжелые шаги, хлопок двери. – О, уже готова! – довольно присвистывает вошедший Пингвин. Порываюсь подняться, но не успеваю – на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся. Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра. – Не рыпайся, дурная, – пыхтит куда-то мне в область шеи, задирает сарафан до самого живота, пристраивается. Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы – отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, – закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним. Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала. Просто перетерпеть… Пара минут… – У-ух! Хорошо! – Кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин – скорострел. Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок. Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить – он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин – хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве. – Тетерев убился, – буднично сообщает Пингвин. Судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю головы. – Вот мы пораньше и свернулись. Никак не реагирую. – Мы с мужиками – к реке. Не отвечаю. – Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку еще постирай. – Швыряет на пол и выходит. Хлопок двери. Удаляющиеся шаги. Тишина. Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки. Слезы – пустое. Рыдать по себе – бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года. Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало… Кто я такая, мне сказали позже – преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута. У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я – Гагара, часть лагеря «Птицы». Я – никто. «За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», – сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.