– Мне в туалет надо, – бормочу, голос глухой, как из трубы. Перед глазами плывут полупрозрачные зигзаги, часто моргаю, пытаясь от них избавиться. Не помогает. – Ясное дело. Я уже послала Рисовку за судном. Еще лучше. Сцепляю зубы, упрямлюсь. – Я встану, – огрызаюсь и пытаюсь приподняться на руках, но снова падаю. Боль вышибает воздух из легких. Или это удар о постель? На этот раз со всей дури прилетаю лицом в твердую подушку. – Дурная, – комментирует Сова, и, вынуждена признать, в данном случае она права. Каким бы чудодейственным ни было лекарственное средство, которое она использовала, оно не способно настолько ускорить регенерацию, чтобы раны затянулись за несколько часов. – Лежи, кому сказано. – Слышу приближающиеся шаркающие шаги, постукивание клюки. – А сейчас все-таки приподнимись и выпей. Перед моим лицом появляется кружка, и пахнет из нее так, что у меня все внутренности связываются в узел. Желудок пуст, но все равно норовит вывернуться наизнанку. – Пей, кому сказала! – прикрикивает Сова. – Хочешь завтра нормально шевелиться? Тогда пей. Шевелиться я хочу. Как угодно, через боль, лишь бы никто не выносил из-под меня горшок. Справлюсь. Опираясь на один локоть, беру кружку во вторую руку. Пробую. Это какой-то травяной отвар. Гадость редкостная, но на вкус все равно терпимее, чем на запах. – До дна пей! Ну же! Живо! – безжалостно велит Сова, когда я начинаю давиться и прекращаю пить. Надеюсь, она не решила применить уринотерапию – на вкус похоже. Допиваю и с облегчением падаю обратно на подушку. Голова начинает «плыть». – Что это… было? – выдыхаю, понимая, что очертания предметов перед глазами становятся все менее четкими. Вот и у Совы нос потек куда-то набок, глаза удлинились. – Травка. Хорошая, – отрезает та с видом профессионала. Профессионала с носом набекрень и глазами до подбородка. В довершение весь ее облик начинает сначала мерцать, а затем подергивается дымкой. Нет, точно не уринотерапия. Видимо, по моему лицу становится заметно действие чудо-травки, потому что Сова шаркает к двери и кричит уже в коридор: – Рисовка! Ты где?! Скорее неси судно, пока она опять не отключилась! А меня уже качает, словно на волнах. И матрас кажется мягче, и воздух еще горячее. Жарко. Горю. …Я вся горю. Сгораю, но пламя не снаружи – оно внутри меня. Пуговицы рвутся и, словно горошины, падают и катятся по полу. Мне плевать, я смеюсь. Горячо: горячие губы и руки. Мне кажется, они везде на моей не менее разгоряченной коже. Прижимаюсь сильнее, обхватываю руками чью-то шею. Перехватываю губы, жадно целую. Мне отвечают. Пожар внутри меня усиливается. Провожу ладонью по чужим волосам. Они мягкие, струятся между пальцев. Я снова смеюсь. В моей крови алкоголь. Много алкоголя. Он дурманит и толкает делать то, на что я не решилась бы в трезвом уме. Не здесь, не с этим человеком. С ним – не решилась бы. Моя ладонь спускается вниз. По рельефной груди, но твердым мышцам живота – вниз… И тут в мозгу что-то щелкает. Рука замирает. – Янтарная, – горячий шепот в самое ухо, – если ты сейчас остановишься, я за себя не отвечаю. А я не хочу останавливаться, и чтобы он останавливался – не хочу. Сейчас все условности кажутся лишь бутафорией, а настоящее – вот оно, в данный момент, между нами. – Ник, мы друзья, – шепчу не потому, что хочу прекратить, а потому, что мне нужно услышать возражение, чтобы не сомневаться. – К черту такую дружбу. Горячие губы накрывают мою грудь, и я больше не думаю, выгибаюсь навстречу… Сердце набатом грохочет в груди. Я мокрая от пота с головы до ног, волосы – хоть выжимай. – Гагара, Гагара… – Кто-то трясет меня за плечо. – Гагара, очнись. Ты кричала. Мне хочется завыть от досады. Может быть, я и кричала, но точно не от ужаса. Поворачиваю голову: Олуша. Стоит рядом с кроватью и смотрит на меня огромными глазами. В руках – кружка с еще одной порцией дурно пахнущей гадости, которая отправила меня в небытие на… на сколько? – Сколько прошло? – хриплю. – С момента наказания? – растерянно переспрашивает девушка. Пожимает плечиком. – Оно было вчера утром. Сейчас вечер следующего дня. Значит, меня вырубило на целые сутки. Хороша травка. Отворачиваюсь от гостьи и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Повожу плечами, проверяя спину, – немного больно, но встать, думаю, смогу. – Ты что? – пугается Олуша, когда я сажусь на кровати. – Сова до завтра не велела. Вчера Сова не велела до сегодня. Так что подчиняюсь первому приказу. – В туалет проводишь? – спрашиваю, игнорируя возмущение. – А-а? – Та приподнимает кружку, которую все еще держит в руках, и смотрит на нее с каким-то беспомощным выражением на лице. Боже, как эта девчонка попала на Пандору? Я могу представить убийцей себя, Кайру, Сову и других, но Олушу – не получается, как ни старайся. Сколько ей? Даже сейчас лет двадцать пять, не больше. А она здесь дольше меня. Что же она успела натворить в свои двадцать? Что-то настолько ужасное, что заслужила Птицеферму… – На стол поставь, – отмахиваюсь и спускаю ноги на пол. Ищу глазами одежду. – Сарафан подай, пожалуйста, – прошу. Вижу его на стуле, там же, где и грязное после падения с крыши платье. Сарафан тоже грязный, еще и в крови на спине, но выбирать не приходится. Как только оклемаюсь, река, чтобы постирать вещи, станет первым пунктом моего маршрута. А еще жутко хочется помыться, все тело чешется. – Держи. – Олуша слушается, протягивает одежду, и я вижу огромный черно-синий синяк на ее предплечье. Мне даже кажется, что могу различить в его форме отпечатки крупных мужских пальцев. – Это Момот? Успеваю заметить, как девушка бледнеет, прежде чем успевает закрыться длинными волосами и отвернуться. – Не важно, – тоненько пищит, снова напоминая мне испуганную мышь. Опускаю взгляд. У меня у самой такое же украшение на плече. Можно сказать, идентичное. В прямом смысле: те же пальцы, отпечаток которых остался на моей коже после дороги из камеры во двор. Олуша всхлипывает, обнимает себя руками. Поджимаю губы. Мне хочется прямо сейчас встать и свернуть шею этому ублюдку, получающему наслаждение от чужой боли. Но я его не одолею, только не Момота. Я видела в воспоминаниях, что дралась с мужчиной, однако тот человек был втрое меньше. Момот размажет меня по стенке. Должно быть, эти мысли красноречиво написаны на моем лице. – Кулик сказал, что одолеет его на состязании. Вернет меня. Еле подавляю в себе приступ истерического смеха – Олуша меня еще и успокаивает. Кто одолеет Момота? Кулик, которому тот уже вывихнул руку? Он не победит Момота в поединке не то что с одной – с тремя руками. Это безнадежно. – Он попытается, – шепчет девушка уже совсем тихо. А я понимаю, что мне нечего ей сказать. Следовало бы кивнуть и согласиться, мол, верю в ее парня. Но не верю. Единственный способ избавиться от Момота – это подкараулить его, как кто-то Чижа, и напасть со спины, чтобы тот не успел среагировать. А еще Олуша сама могла бы. Ночью, пока он спит. Но она этого не сделает… – Проводи меня на улицу, пожалуйста, – повторяю свою просьбу. Встаю сама, но меня пошатывает, и еле успеваю схватиться за край стола, чтобы не упасть. Олуша подхватывает меня под локоть. Только морщусь, когда ее тонкие холодные пальцы касаются синяка на плече. – Гагара, ты должна знать, что я… – тихо тараторит девушка, пока мы идем к двери. – Я должна была сказать, что мы… что я…