Тяжело вздыхаю и впериваюсь в потолок. Только не реветь! Ни единой слезинки им не показать. Джеб выходит вперед и встает вплотную к моей кровати. Так близко, что мне в нос ударяет запах его одеколона. Вместе с этим запахом на меня накатывают воспоминания детства. С десяти до двенадцати лет — самые счастливые годы моей жизни. — Привет, Макс, — тихо говорит он, заглядывая мне в лицо. — Как дела? По шкале идиотизма его вопрос заслуживает как минимум десятки. — О чем речь, Джеб. Прекрасно! — Надеюсь, он оценил мою радостную улыбку. — А ты как поживаешь? — Тошнота есть? Головной боли нет? — Есть! И тошнота, и головная боль присутствуют. Вот здесь, рядом со мной стоят. Через покрывающую меня простыню он дотронулся до моего колена. Взяв себя в руки, я подавила судорогу отвращения. — Тебе не кажется, что с тобой много чего за последнее время случилось? — еще один идиотский вопрос. Он, видимо, решил побить все рекорды своего кретинизма. — Кажется. Вроде того. Что-то случилось. И, к сожалению, до сих пор происходит. Джеб повернулся к Анне Валкер и многозначительно ей кивнул. Но в ответ она только скроила равнодушную мину. До меня начинает доходить, что здесь что-то происходит, чего я пока до конца не понимаю. Одно хорошо, я давно уже привыкла чего-нибудь недопонимать. — Макс, я должен тебе кое-что сообщить. Я знаю, в это трудно будет поверить, — говорит Джеб. — Но ты постарайся. — В то, что ты не исчадие ада? Что не самый большой лжец, предатель и подлец, какого только можно представить? Он грустно улыбается: — Дело в том, Макс, что все совершенно не так, как кажется. — Давай-давай, заливай. Тебе, поди, инопланетяне параллельную реальность внушили. Теперь Анна оттеснила его плечом. Джеб было воспротивился, я-де сам доведу дело до конца, но она властно его остановила: — Дело в том, Макс, что и ты, и твои друзья — все находитесь в Школе. — Да что ты говоришь! Ни за что бы не догадалась! Скажи еще, что я мутант, гибрид человека и птицы. Что я пристегнута к больничной койке. Может, у меня даже крылья имеются? Я не ошибаюсь? — Макс, ты не понимаешь, — жестко перебивает меня Анна. — Ты находишься в Школе, потому что ты никогда не покидала ее пределы. Никогда! Все, что, как тебе кажется, случилось с тобой за последние пять месяцев, никогда ни с тобой, ни с твоими друзьями не происходило. Все это — только сон. 41 Я вперилась в Анну с истинным восхищением: — Вот это да! Наконец-то вы придумали что-то новенькое. Должна признаться, такого поворота я совершенно не ожидала. Поворачиваюсь к стае и спрашиваю: — Кто-нибудь из вас предвидел такой поворот дела? Они тревожно мотают головами. А я киваю Анне: — Молодец, достала меня. Один — ноль в твою пользу. — Все, что ты говоришь, — правда, — продолжает она. — Ты, конечно же, знаешь, что вы — экспериментальная форма жизни, искусственно выведенная посредством генетических экспериментов. Ты знаешь, что вас создали с ограниченным «сроком годности» с исследовательскими целями: в течение ограниченного периода вашего существования подвергать тестированию и проводить над вами опыты. Но, что тебе неизвестно, так это то, что одной из исследовательских задач являлась проверка способности мутировавшего мозга к воображению, а также испытания того, в какой степени точно можно манипулировать памятью и даже создавать фиктивные воспоминания. Нам разрешено было применять целый ряд опытных лекарственных препаратов, которые, по сути дела, позволяют наделить вас памятью о событиях, никогда в реальности с вами не происходивших. Что она, собственно, так распинается? Чего вдается в эти тягомотные объяснения? — А теперь ответь мне на следующие вопросы: Считаешь ли ты, что жила в Колорадо с Джебом? Что Ангела украли ирейзеры? Что вы вернули ее в стаю? Что вы летали в Нью-Йорк? Что ты убила Ари? Что вы жили со мной в Вирджинии? Прищурившись, я упрямо молчу. Мне совершенно очевидно, что остальная стая с замиранием сердца ловит каждое ее слово. — Макс, это мы заложили все эти события в память тебе и всей вашей стае. Мы наблюдали за ритмами сердца и дыхания, когда вы воображали себя ожесточенно дерущимися с ирейзерами. Это мы выбирали Нью-Йорк, Аризону и Флориду как места вашего назначения. Помнишь, Макс, доктора Мартинез и Эллу? С помощью этих вымышленных конструктов мы изучали твои психологические и физиологические реакции на комфортную и живительную семейную среду. Кровь застыла у меня в жилах. Они знают об Элле и докторе Мартинез. Как? Что они с ними сделали? Они их поймали? Пытали? Убили? Изо всех сил стараюсь сохранять на лице спокойствие. Подавить панику. Дышать глубоко и размеренно. Любой ценой нельзя давать им понять, что они вот-вот добьются своего, вот-вот меня сломают и подчинят своей воле. Ничего худшего еще со мной не случалось. — А твой дом и жизнь с тобой помогали вам тестировать реакцию на какую среду? — сорвалась я. — Реакцию условных и безусловных рефлексов на присутствие двуличной диктаторши, в которой нет ничего материнского? Анна вся пошла красными пятнами. Молодец Макс! Одно очко отыграла. — Голубушка, как ты не можешь понять, что пора, наконец, нам поверить. — Вам? Поверить? Я что, с дуба рухнула? — я задыхаюсь. Меня как будто бы придушили. Джеб берет в руки мое левое запястье. Инстинктивно пытаюсь отдернуть руку. Напрасно! Она привязана. Не ослабляя ремней, он осторожно поворачивает мою руку внутренней стороной наверх. — Смотри, — говорит он мягко. — Я же говорю тебе, что вы все это время оставались в Школе. Что ничего из того, что ты воображаешь, не происходило. Все это вам только привиделось. Помнишь, дорогой читатель, я рассказывала про рваный красный толстый шрам на руке. Я пыталась сама вырезать чип раковиной. А потом операция несколько дней назад. От нее тоже шрам остался. Тонкая прямая линия. Может, длиной с инч, не больше. Джеб закатывает мне рукав так, чтобы мне было видно предплечье. Ни того, ни другого шрама там нет. На руке никаких отметок. Пробую пошевелить пальцами. Они шевелятся. Моя левая рука в полном порядке. Никаких двигательных нарушений. Рядом со мной Газзи изумленно втягивает в себя воздух. А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке! — А как насчет Тотала? — победоносно выпаливаю в лицо Джебу. — Он что, тоже сон? Джеб смотрит на меня почти что с нежностью. — Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует. Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть! 42 Так… Как мне из этой путаницы выпутаться? Они мне мозги или пудрят, или прочищают. Быстро мысленно перебираю возможные варианты: 1) Они врут (без сомнения): а) врут, что мы все это время оставались в Школе; б) не врут, что мы все это время оставались в Школе. 2) То, что происходит, даже сейчас, сию секунду, — еще одна галлюцинация.