Мне долгое время не удается прийти в себя, потому что над его черными волосами по-прежнему мерцает фиолетово-красный утренний свет. Но скрежета, издаваемого вертолетом, больше не слышно, его сменили сирены «скорой помощи» у здания, они заново пробуждают раскаленную головную боль. – Папа, – шепчу я. – Вам больно, мисс? – слева от меня звучит решительный женский голос, а затем я вижу узкое лицо молодого врача в неоново-желтой куртке со светлыми полосками и черной надписью «фельдшер» рядом с отцом. Она достает фонарик и светит мне в глаза. – Голова, – я издаю стон и моргаю. Женщина кивает и ощупывает мой череп на наличие травм, поднимает голову с земли и осторожно прижимает мой подбородок к груди. Я вскрикиваю, когда накатывают новые волны боли. – Что вы делаете? – кричит на нее отец, но медик не реагирует на его гневный тон. – У вашей дочери, скорее всего, серьезное сотрясение головного мозга. Мы заберем ее в больницу, – она поворачивает голову и указывает на папино плечо, – и вас тоже, если, конечно, вы не предпочитаете истекать кровью здесь. Позволите мне, наконец, взглянуть на рану? Истекать кровью? По ее резкому тону я понимаю, что она уже пыталась его уговорить. Мой отец как раз собирается снять куртку и рубашку, когда рядом с нами появляются еще два врача и по указанию женщины осторожно укладывают меня на носилки. Когда меня поднимают, головокружение и тошнота возвращаются снова, тем не менее я протягиваю руку к отцу. – Пожалуйста, подождите! Папа! – отчаянно зову я. Мне следует объяснить ему, почему я добровольно сдалась Уолшу и охранникам. Кто знает, действительно ли он отправится за мной в больницу или снова погонится за Фарраном. – Слушаю тебя, малышка. – Черт возьми! Как мне наложить повязку, если вы не перестаете двигаться ни на секунду! – ругается медик. Когда папа подходит к изголовью носилок, я закашливаюсь. Нет, он не бросится за Фарраном в таком состоянии. Левое плечо в крови, как и половина лица. Из раны тонкая струйка крови стекает вниз, к бедру. Он шатается и в последний момент опирается на носилки. Боже, сколько крови он, должно быть, уже потерял! – Фион – твой сводный брат. У вас один и тот же отец, Кейран Хип, – вместо долгих объяснений я сразу выкладываю правду. От шока он открывает рот. Его зрачки расширяются, а затем глаза внезапно закатываются, руки отрываются от носилок, он отшатывается в сторону и бесшумно ударяет кулаками о землю. – Джордан! Салли! – фельдшер кричит и опускается на колени рядом с моим отцом. – Несите раствор Рингера прямо сейчас! – ПАПА! – рыдаю я, натягивая ремни носилок, но люди, которые меня держат, двигаются быстро и спешат в машину «скорой помощи». На мгновение мне хочется ослабить ремни, которыми меня привязали к носилкам. Но я сомневаюсь, что дойду до папы самостоятельно на своих двоих. – Что происходит с отцом? – интересуюсь я у медика. Неприятные ощущения в голове такие сильные, будто она вот-вот разорвется. – Не волнуйся, – объясняет она, задыхаясь от быстрого бега, – ему только восполнят потерю крови жидкостью, пока он не дождется переливания в больнице. Нужно стабилизировать кровообращение. Рядом я замечаю Картера и Уолша вместе с некоторыми другими воронами. Они жестикулируют, звонят кому-то и выглядят такими напряженными, словно дух Кейрана Хипа только что бродил здесь и случайно споткнулся о них. Синие огни машины «скорой помощи» мерцают на их бледных лицах. Когда Картер узнаёт меня, то бежит ко мне и хватает за руку. На его лбу сияют кристаллики капель пота, как и на ладонях. – Мисс Макэнгус, вы же знаете, я не поддерживал Фаррана после смерти Джека, не так ли? Вы можете подтвердить это! Но в моих воспоминаниях все по-другому. – Отойдите в сторону, сэр! – ругается на него медик, стоящий рядом, прежде чем я успеваю вставить слово, и Картер неохотно выпускает мою руку. – Кто у нас здесь? – Женщина с короткими светлыми волосами наклоняется ко мне, из-под неоново-желтой медицинской куртки высовывается белый докторский халат. – Подозрение на сотрясение мозга, – объясняет медик, который только что отогнал Картера. – Запрыгивайте сюда, – вытянув руку, она указывает на машину «скорой помощи», – эта машина доставит в Пресвитерианскую клинику Колумбии. Девочку в радиологическое отделение. Сделайте рентген, чтобы предотвратить внутримозговое кровоизлияние. – Моего отца тоже доставят в эту клинику? – спрашиваю я, но слова не успевают прозвучать, медики уже несут меня в машину, и яркий свет внутри заставляет глаза сощуриться. У меня возникает странное чувство, будто забыла о чем-то важном. Двери захлопываются, и один из работников крепко пристегивает меня к кушетке. – Это не займет много времени. Мы прибудем через десять минут, – говорит он, ободряюще улыбаясь, и стягивает серую шерстяную шапку с головы. Из-под нее показываются темно-русые, взъерошенные волосы. Кого-то напоминает. Эйдан! Почему он не был рядом, когда я проснулась? Эйдан был с папой все время и должен был заметить, насколько сильно тот пострадал. Что произошло, когда я отключилась? – Эй, – медик наклоняется, когда видит выражение моего лица, – все в порядке, ты встанешь на ноги через несколько дней. Я пытаюсь убедить себя, что поведению Эйдана есть нормальное объяснение. Но в глубине души гадкое чувство, что что-то не так. * * * Клиника, в которую меня везут, представляет собой огромный комплекс различных зданий из красного кирпича высотой более десяти этажей. В коридорах отделения неотложной помощи почти такая же суета, как на Таймс-сквер. По крайней мере, при рентгенологическом исследовании выясняется, что у меня нет внутримозгового кровоизлияния. Главный врач, невысокий лысоватый мужчина с усталыми темно-карими глазами, вводит мне обезболивающее и обещает узнать, попадет ли мой отец в эту же клинику. Но я подозреваю, что он вводит мне успокоительное или снотворное. Когда я очнулась, обнаруживаю себя в комнате с четырьмя кроватями, с двумя пожилыми женщинами лет шестидесяти и молодой матерью, которую только что навещали муж и четырехлетняя дочь. Счастливая болтовня маленькой девочки – последний звук, на который я сознательно реагирую. Когда мне приходится снова открыть глаза, темнота и тишина пронизывают комнату, словно кто-то заткнул мне ватой уши. Воспоминания о пробуждении в лаборатории Хипа и о психопате Джеке мгновенно заставляют мой пульс подскочить. Я нахожусь в незнакомой комнате. Кровать теперь стоит рядом с окном, а не слева от двери. Через огромное стекло видны чистое ночное небо и освещенные многоэтажные здания напротив. Черт возьми, я, должно быть, проспала весь день! Надо мной, на серебристой мерцающей опоре висит бутыль, содержимое которой капает в вену. Слева я замечаю круглый стол с тремя стульями, для посетителей. В слабом свете, проникающем сюда через окно, мне удается рассмотреть поднос с пустой тарелкой, стаканом и бутылкой минеральной воды. Мой взгляд опускается на ноги. Только узкая полоска света выхватывает из темноты обивку дивана рядом с подножием моей кровати. И человека, лежащего на нем. Я задерживаю дыхание. Потом очень осторожно ныряю в темноту. Всего несколько секунд. Даже простая концентрация внимания уже заставляет меня вытирать пот с лица, но сердце успокаивается от облегчения. И в то же время от страха. – Эйдан! – громко восклицаю я в тишине. Он приподнимается и какое-то мгновение растерянно смотрит в мою сторону, потом вскакивает. Сделав несколько шагов, преодолевает небольшое расстояние до меня, наклоняется над кроватью и целует в лоб. Его лицо зависает всего в сантиметре над моим, волосы растрепаны, глаза сильно покраснели и опухли. Темные мешки под глазами украшают лицо. – Скажи мне, – испуганно шепчу я, – что с папой? Разве он… – Якоб на несколько комнат дальше по коридору, – Эйдан смущенно улыбается и качает головой, – он потерял много крови, но настолько упрямого и крепкого парня так просто не одолеть! Все в порядке. На самом деле ты оказалась права. Монтгомери поднял бы против Фаррана восстание, которое имело бы ужасные последствия. Ты не поверишь, как… – Я уже нырнула в твои эмоции, Эйдан, – прерываю его суетливое словоблудие, – ничего хорошего. Не ври мне. Он вздрагивает. Затем грустно улыбается и снова целует меня в кончик носа. – В течение многих месяцев ты отказывался проникать в мое сознание, а теперь… – Не отвлекайся! Выражение его лица становится более серьезным, он поворачивается и подвигает один из стульев для посетителей к кровати. Ожидание. Минуты кажутся часами. Я нервно прикусываю нижнюю губу, когда он уже сидит рядом со мной, согнувшись и опустив голову. Он оперся локтями на колени и беспокойно сложил руки. – Они обнаружили мою мать со сломанной шеей на краю парка, – его голос звучит удушающе, – у Намары сразу возникли подозрения. Я и не догадывался, что мама так близко общалась с ним. Затем Картер прислал мне запись с камер наблюдения на мобильный телефон несколько часов назад. Они располагались довольно далеко от места преступления, и если увеличить изображение, оно будет крайне размытое и не в фокусе, но… – Боже мой, Эйдан! – шепчу я, и слезы катятся из глаз, когда я пытаюсь наклониться к нему. Его руки необычайно холодные, он хватает меня, сжимает их, словно может утонуть без поддержки. Пламя, которое ласкало кожу при его прикосновениях, исчезло. Он приподнимает голову, от этого тоскливого взгляда сердце может разорваться на части. – Даже если на видео не видно лица, я всегда узнаю силуэт собственного отца. Бунт Джек Пашли стал символом мученичества в восстании Ричарда Монтгомери. Как назло, именно он. Преданный ворон, который защищал Фаррана и уничтожал соколов и всех других предателей. Сначала я никак не могла с этим смириться, мне хотелось выкрикнуть правду в лицо всем, кто так сильно сожалел о нем, сказать им, что я просыпаюсь по ночам, мокрая от пота. Иногда мне кажется, что я слышу его злобный смех в ушах и снова оказываюсь привязанной к хирургическому столу посреди лаборатории психопата. * * * – Я знаю, что многого требую от тебя, Эмма, – признался Монтгомери спустя десять дней после сражений в Инглвудских воронах, когда нас только что выписали из больницы и мы возвращались домой в Ирландию на частном самолете: папа, Эйдан, Намара, Филлис и я. Кристиан Штайн и Кейтлин Каллахан в гробах. В грузовом отсеке. Мысль о матери Эйдана заставляет руки дрожать от ярости.