– Черт возьми, нельзя ли потише… – шипит он, но остальная часть предложения застревает у него во рту. В ужасе наблюдаю. Что я натворила! – Ну, извини! – стонет Ян, отскакивает от стены и потирает голову. – Просто споткнулся в темноте. Брэндон щурится и пристально смотрит на меня. Затем садится рядом и вкладывает фонарик в мою руку. – Надеюсь, больше не споткнешься, Ян, – говорит он, не отрывая взгляда от меня. Как только за Брэндоном закрывается дверь, я бросаюсь к нему. – Ян… мне очень жаль, я не знала… – Эй, все в порядке, – он проводит рукой по моей щеке, и я узнаю это прикосновение, – когда ты пыталась закричать, мне пришлось закрыть тебе рот рукой. Не хотел напугать. Хватит извиняться. И я просто начинаю говорить и не могу остановиться. – У меня не получается больше это контролировать, понимаешь? Я боролась с момента кануна Нового года. В тот день в столовой, когда ты играл с ножом, клянусь, если Кейра продолжит и дальше разговаривать со мной… Ян тихо смеется. – Как считаешь, почему я пришел? Знаешь, мой дар – аэрокинетика? – Я киваю, и он глубоко вздыхает: – Свечи уже начали мерцать. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что он пытается мне сказать. – Ты… ты тоже не смог проконтролировать дар? – шепчу в изумлении. – Почему? – Я бы предпочел не говорить, о чем еще болтала Кейра, когда ты вышла. После расставания с Дином ее поведение стало неадекватным. Снова расслабляюсь и приползаю к стене рядом с ним. Фонарик лежит между нами и освещает дверь, из которой доносится шум взволнованных голосов. – Мой поступок с ножом в столовой был ужасен. Прости. Я испугался бы намного раньше на твоем месте. Я знаю, ты не сказала Фаррану, что у тебя проблемы с телекинезом. Моего вздоха в качестве ответа достаточно. – И ты даже не показывала Фай фотографии на телефоне, не правда ли? – Она уже достаточно настрадалась из-за дружбы со мной, – грустно бормочу я. – Еще удивляешься, что телекинез живет своей жизнью! – Ян недоверчиво качает головой. – Какое это имеет отношение к Фай и Фаррану? Он поднимает руки и кладет их на колени. – Эмма, ты погружаешься в чувства других! Если Библия Фаррана хотя бы немного правдива, все, через что тебе удалось пройти, оказывает на тебя гораздо более сильное влияние, чем на других людей. Но вместо того, чтобы накричать на кого-нибудь, ты хранишь это внутри с самого Нового года. Якоб не смог бы поступить лучше! – Он наклоняется вперед так близко, что я чувствую его теплое дыхание. – Исход известен. Если бы он не подавлял чувства все эти годы, твою мать, вероятно, никогда не убили бы. Нет! Горло перехватывает, и я прижимаюсь к стене. Не хочу этого слышать. Но голос Яна становится вкрадчивее: – Отпусти ситуацию, Эмма! Каждому нужен друг. Медленно, словно боясь причинить боль, он обнимает меня за плечи и откидывается назад с закрытыми глазами. Я напряжена, но ничего не происходит. Он просто здесь. И его рука такая теплая. Неохотно позволяю своей голове опуститься на его грудь. Что-то мокрое стекает по щеке. * * * Дверь открывается, и мы входим в кабинет, на рубашке Яна мокрое пятно. Некоторые, выходя, смотрят на нас с удивлением, большинство смущенно отводит взгляд. Просто улыбаются. Кейра покидает комнату предпоследняя. Ее лицо – каменная маска. Ненависть, высеченная из белого мрамора. Я поспешно вытираю слезы с лица. Ян все еще обнимает меня одной рукой, когда к нам подходит Брэндон. Выглядит так, словно только что перешел перевал Дингла[6]. – И? Атмосфера ожидания – это не круто, чувак, – нетерпеливо говорит Ян. – Эмма победила, – коротко сказал Брэндон. Мое сердце забилось, как бабочка, летящая на свет. Я слишком напряжена, чтобы что-то ответить. – Вау! – Ян вскакивает и тянет меня за собой. – С каким результатом? – Ужасным, – Брэндон гримасничает и криво усмехается, – 22 к 21. Когда отрываюсь от руки Яна, я понимаю, в чем подвох. – Всего в интернате 42 ученика, – говорю я. – Ну, мой дорогой, с Кейрой, конечно, вышло смешно. – Ян смеется. – Я бы покончил со всем еще прошлой ночью, – бормочет Брэндон, его глаза темнеют, – следовало послушать тебя раньше. – Может ли один из вас объяснить мне… – я упираю руки в бока. – Как председатель, я имею право голосовать дважды в случае ничьей, Макэнгус, – спокойно объясняет Брэндон, прежде чем повернуться и направиться к лестнице в подвал. Якоб На пляже Утром Якоб смотрит в окно небольшого гостевого дома на пляже в Лакси[7]. Ему хочется раздвинуть шторы цвета охры и упасть на кровать. День будет таким же влажным, как и последние три. Скучная, нетипичная жара для острова Мэн, которая, очевидно, делает всех остальных вялыми, а его – агрессивным. Прошло слишком много времени с тех пор, как Эйдан целовал Эмму у его порога, как будто в последний раз. Слишком долго он не видел этого блеска счастья в глазах, так невероятно похожих на его. Надежда на то, что Фарран отпустит его дочь из крепости на время летних каникул, была разрушена, как и провалились поиски мальчика, который стал ему дорог, как сын. Якоб машинально тянется к одежде. В последнее время он так похудел, что пришлось проделать новое отверстие в ремне. Когда он застегивает рубашку, в дверь стучат. Аромат черного чая, тостов и подгоревшего бекона следует за Ричардом Монтгомери наверх, из столовой на первом этаже доносятся грохот тарелок и лепет голосов. – Не хотите прогуляться до завтрака? В отличие от него, главарь соколов цветет и пахнет с момента прибытия Якоба в соколиное гнездо. Его лицо стало более полным, загорелым, исчезли темные круги под глазами. Он плетет свою тонкую паутину, чтобы заманить туда Фаррана, и неутомимо подбрасывает новые фигуры. В нем легко угадывается стратег. Поэтому Якоб разрывается между восхищением и завистью, надеждой и страхом. В ту ночь, когда удалось привлечь Миллера на свою сторону, Ричард закатил глаза и неожиданно предложил стать друзьями. – Позволь нам побыть братьями с противоположными характерами, но с одной и той же целью, Якоб! Поверь мне, вместе мы сможем освободить Эмму и наконец-то уничтожить Фаррана. Это игра моей жизни. Я буду просчитывать каждое движение сто раз и планировать достаточно долго, чтобы у Фаррана не было возможности уйти. Он не знает, что ты все еще жив. Я не сидел без дела последние несколько лет, но раньше, видишь ли, у меня не было возможности! А с твоими обширными знаниями о нем и воронах, связями, смелостью и решительностью ты поможешь мне проложить дорожку к нему. Ты станешь ферзем на шахматной доске, самой могущественной фигурой в мире, согласишься перейти в мою команду. Фигура на шахматной доске Монтгомери! Якоб рассмеялся бы над этими словами год назад. И, вероятно, умер бы после. Теперь он был просто рад, что не стал всего лишь пешкой. * * * Светловолосая девушка радостно машет им, когда они идут по потертым бетонным ступенькам, ведущим на пляж. Якоб быстро кивает, а затем торопливо поворачивает голову к морю. Оно раскинулось перед ним – гладкое и переливающееся, как зеркало. Солнце рисует яркие пятна на воде, которые проглатывают набегающие облачка на горизонте. – Знаю, о чем ты думаешь, – вздыхает Ричард. Якоб презрительно фыркает. – Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять. Лучше скажи, есть ли новости об Эмме или Эйдане. – Я все еще не нашел Эйдана. Неважно, насколько старательно я ищу. Он словно слепое пятно в моей мантике. Не понимаю… – Ты уверен в том, что он жив? – Да. Ричард потирает макушку. Его волосы стали длиннее и гуще. С бородой и пронзительными темными глазами он больше похож на южноамериканского партизана, чем на ирландца. – Почему? Как действует твоя мантика в отношении умерших? – он давно хотел спросить это, просто поговорить об Эйдане. Но по взгляду Ричарда ясно, что вопрос застал его врасплох. – Когда Рина умерла, я потерял свои способности, но после Нового года пытался все вернуть. – Он глубоко вздохнул и сжал губы. У Якоба запершило в горле, когда он увидел напряжение на его лице. – Поверь, с мертвыми чувствуется по-другому. Как будто я смотрю в пропасть, не находя дна. Только чернота. Больше ничего.