На четвертый день к краснокирпичному дому подъехал свадебный кортеж — мадам Мансарда выдавала дочку замуж. Я чуть не прослезилась и рука сама потянулась к биноклю. Чудное зрелище открылось моим глазам — невеста, как торт со взбитыми сливками, счастливый, облизывающийся жених, свидетели при параде, мадам Мансарда в желтом платье. Бинокль был прощен. Выдра в крашеной норке никогда. …Разглядывая очередную норку мадам Зеро, я прикидывала сколько пуговок могло уместиться на длинном манжете лайковой перчатки (пожалуй, пуговки все же великоваты, раз я смогла их углядеть со ста метров) и машинально переставляла стопочки с медяками по прилавку. Кому-то медяки, кому-то позолоченные пуговицы. Мне до позолоченных аксессуаров терпеть еще полгода, — полгода зубрежки и дипломных мучений, хоть и устала невозможно, — но после развода я дала себе нешуточную клятву и собираюсь ее сдержать. В наше время остаться без образования легче, чем без очередного мужа. Один раз обожглась, теперь держись дорогая. Считай чужие медяку, вникай в нюансы хеджевых сделок и любуйся проезжающими лимузинами из окна палатки. Мадам Зеро измерила каблуками расстояние от бордюра до двери в подъезд, дождалась, пока шофер ее распахнет и, облизнув норковыми полами косяк, втекла в дом. Я продала двум зеленым юношам банку пива (господь простит мне этот грех, а милиции рядом нету), едва не обсчитала паренька, берущего сигареты, но вовремя опомнилась и крикнула из окошка — молодой человек, вернитесь, я ошиблась, вот ваш червонец! — и выключила обогреватель, накаливший воздух внутри палатки до неприличия — еще чуть-чуть и бутылки с пивом начнут вскрываться самостоятельно, — потом открыла учебник. «Участники хеджевых сделок…» Нет. Не мой день. Учебный план категорически не желал выполняться. Спустя полчаса после водворения выдры на местожительства, из подъезда к лимузину пробежал МММ. В длинном кашемировом пальто нараспашку, в костюме и галстуке, с кожаным чемоданчиком в руках. Красив страдалец — нереально. Джеймс Бонд, картинка с выставки. Как можно такому изменять? Только с жиру. Со всей возможной печалью во взоре, я проводила взглядом черный лимузин и в утешение себе съела три просроченные «Рафаэллы». Наш Душман давно собирался их выбросить или раздать по родственникам (думаю, что с предупреждением — запаситесь, братцы, чем-нибудь для желудка), но как всегда забывал и мы, по его «забывчивости» продолжали конфеты продавать, но воизбежание скандала, так же продолжали экспериментировать над собственным здоровьем. Пока никто не отравился. В семь вечера на площади у зверинца включили иллюминацию. Из репродуктора на столбе неслась бравурная музыка, перемежаемая рекламой увеселительного заведения, под фонарями сновали люди-тени, и мне казалось, что я наблюдаю подводный мир из иллюминатора глубоководной субмарины с названием «ООО „Альянс“ владелец Тушкоев И.А.». Иногда к иллюминатору подплывали рыбки с медяками и купюрами, обменивали наживку на пиво или конфеты и улепетывали обратно в стаю. За час моя подводная кибитка успела выстыть, — середина апреля в этом году била все рекорды по заморозкам, — я включила обогреватель и помечтала о том, как через два часа громкоговоритель на столбе заткнется, народ разойдется по домам, зверинец и цирк повесят на ворота табличку «Добро пожаловать, но завтра» (у циркачей, однозначно, директор с чувством юмора, впрочем, в цирке без оного нельзя), и я спокойно и вдумчиво разберусь с… Примерно в половине восьмого к краснокирпичному дому подъехал шестисотый Мерседес прелюбодея Генриха. Я оторвала зад от табурета, сунула нос между коробок с «Волшебной Фантазией» и прищурилась в сторону чужого подъезда. Сегодня король номер восемь был с тюльпанами. Штук сорок, не меньше, и все ярко-алые. «Надо будет Восьмого Марта подарить себе пяток таких же,» — подумала и поглядела, как вальяжно и неторопливо шествует негодник Генрих к чужой жене. Блестящий черный Мерседес плавно развернулся на стоянке возле дома и, проехав по дорожке в обратном направлении, свернул на крошечный пятачок между кассами зверинца и моей палаткой. Я попыталась разглядеть водителя через мутное плексигласовое окошко, — так старалась, что чуть пивную выставку на пол не обрушила, — но генриховский шофер не долго изводил мое любопытство, вышел из машины, поддернул брюки, поправил пиджак и валкой походочкой направился в мою сторону. Я проворно вернула зад на табурет и машинально ликвидировала вуайеристическую щелку между «Волшебной Фантазией» в шоколаде и такой же фантазией, но с пралине и кокосовой стружкой. — Пачку «Парламента». В окошко просунулась широченная ладонь с пятидесятирублевой купюрой, я, из темноты, во все глаза таращилась на звероподобного верзилу (неужели его мама была человеком?!) с перебитым носом и сплющенными боксерскими ушами, и прилежно улыбалась. Громила каким-то образом углядел мою улыбающуюся физиономию сквозь мутный плексиглас, нахмурился сурово, но, пошевелив немного бровями, решил убить время до возвращения хозяина в приятной беседе: — Давно работаешь? — спросил с ухмылкой. — Получите сдачу, гражданин, — с прокурорскими интонациями, пропищала я и едва не прищемила толстые шоферские пальцы оконной задвижкой. На задвижке висела бумажка «Стучите, открыто». Громила стучать не стал. Не отходя от палатки, закурил, потоптался какое-то время на месте и двинулся к кассам зверинца. Я вытянула шею и посмотрела, как верзиле выдают билетик. Странно. Обычно машина Генриха уезжает, едва хозяин встает на тротуар. Мерседес прелюбодея не светится на подступах к дому и моментально забирает шефа при выходе из подъезда. «Видимо, сегодня рандеву пройдет по сокращенному сценарию, — подумала я. — Или шофер Генриха решил гиенами и мартышками полюбоваться…» В радиорубке увеселительного заведения сменили пластинку и над площадью поплыли вступительные аккорды песенки Крошки Енота. С упорством обреченного, я раскрыла учебник, тупо скользнула глазами по строчкам и, не закрывая книги, переместила взор на привычную щель в «Волшебной Фантазии». Ее не было. Щели, то есть. А я уже привыкла к окошку в мир чужих свиданий, расставаний и трагедий в непосредственной близости от рабочего места. Девчонки давно просили Душмана поставить в палатку нормально работающий телевизор, Ибрагим Асланович дважды приносил из дома нечто шипящее белым снегом, и мы продолжали торговать конфетами без сериалов и ток шоу. Хочешь, не хочешь любопытствовать начнешь. Я дотянулась, раздвинула коробки, и, посмотрев на подъезд дома, прямо-таки окаменела в неудобной, скрюченной позе с учебником на коленях. Под веселенький припевчик «вместе весело шагать по просторам, по просторам», со ступенек крыльца, в распахнутом как крылья птицы черном пальто, стремглав сбегал Пирс Броснан. Яркие уличные лампы освещали его лицо мертвенно белым светом, казалось, мужчина парит над землей — летит, оскальзываясь начищенными ботинками на замерзших лужах, и балансирует, взмахивая крыльями. В картине его побега из собственного дома было что-то нереальное, поставленное как трюк в Голливуде. Мужчина бежит по антрацитово черной, поблескивающей льдом земле, сам весь в черном и только белоснежная рубашка и меловое лицо, мерцают на этом фоне. Кое-где стоят нерастаяшие сугробы, но лицо беглеца белее апрельского снега во сто крат. Не успел Мужчина Моей Мечты добежать до угла дома, как из подъезда выбежал Генрих Восьмой в расстегнутой до пупа рубашке и наброшенном кое-как, воротом внутрь, пиджаке. Любовник догонял мужа. Видимо, пока я отвлекалась на шофера и учебник госпожи Козловой А.М., Мужчина Моей Мечты вернулся домой. Неожиданно, как в анекдотах — «и тут возвращается муж из командировки». Что произошло в квартире на третьем этаже краснокирпичного дома, можно представить и определить одним словом — потасовка. Поле боя осталось за развратником Генрихом. Но почему он бежит за Пирсом? Извиниться хочет? Нет, не похоже. Лицо Мужчины Моей Мечты было просто перекошено от ужаса. Такие лица я только в кино про вампиров видела. Поправляя на ходу ворот пиджака, Генрих Восьмой разглядел у входа в зверинец своего шофера и сделал ему знак рукой ехать наперерез несущемуся к остановке Броснану. Я, как могла, протиснулась между пивом, посмотрела на Мерседес и увидела, как ярко вспыхнули его фары, и машина рванула с места. Водитель Генриха успел сгонять к гиенам и вернуться к работе. Перепуганный муж едва не столкнулся с черным боком машины, полы кашемирового пальто смели пыль с бампера, и МММ поменял траекторию. От проспекта его отделял кузов автомобиля, шофер уже приоткрыл дверцу, и Пирс резко крутанулся вокруг оси и помчался в толпу у входа в зверинец. На территорию зоопарка его не пустил турникет, вахтер, расставив руки, перекрыл вход и, грубо схватив бедолагу за плечо, толкнул к кассам. Пирс растерянно оглянулся — Генрих Восьмой, объясняя что-то на ходу шоферу, двигался в его направлении, за спиной хозяина маячила мрачная физиономии со сплющенными ушами. МММ сделал нерешительный шажок к кассам, потом к ограде из стен клеток и, наконец, решившись и подобрав полы пальто, помчался прочь. Огибая по периметру зверинец, он предполагал выбежать на параллельную улицу. Я глубоко вздохнула и вернулась на табурет, так как знала, что произойдет дальше. Броснан обежит окольцованный клетками зверинец и ограду у цирка шапито и вернется уже за мою палатку. Другого пути нет. Бедный, бедный Пирс Броснан. Ты давно не ходил по улицам пешком, округу видел только из окна личного автомобиля, и знать не знаешь, что параллельной улицы давно не существует. Вместо нее за спиной купола цирка шапито начинается глубокий котлован, вырытый еще прошлым летом под строительство дома с подвальным гаражом. Не далее как десять дней назад, тем же путем от милиции удирал парнишка-карманник в разорванной куртке. Он так же добежал до котлована, не смог перебраться на другую сторону и вернулся назад, надеясь отсидеться между мусорными баками и тылом моей кибитки. Он даже поскребся в мою дверь. Но я так и не успела решить, чего во мне больше — человеколюбия или элементарной осторожности и здравого смысла. Парнишка-карманник запросто мог оказаться опасным преступником или буйным наркоманом с ножом в кармане и прирезать беззащитную продавщицу словно куренка. Вспоминая все это, я слушала, как поет Крокодил Гена и прикидывала — если до конца следующей песни про голубой вагон за моей палаткой не раздастся шорох, Пирс Броснан пошел вброд через котлован. Генрих Восьмой и его шофер тоже ничего не знали о Городе. Во времена их детства на той стороне проходила уютная улочка, упирающаяся одним концом в железнодорожный вокзал. Мужики сели в Мерседес и шустро вывернули к проспекту и троллейбусной остановке. Они предполагали проехать по шоссе и встретить беглеца на той стороне. Если бы не сюрприз в виде котлована, все так бы и получилось. Я замерла на табурете, обняла учебник обеими руками и сосредоточилась на мысли — как следует поступить скромной продавщице, если в ее дверь поскребется Пирс Броснан? Пустить Мужчину Моей Мечты в зачуханный ларек и предложить убежище или сделать умный вид и остаться на табурете? Крокодил Гена давно спел про день рождения и уже заканчивал серенаду голубого вагона, а шороха за палаткой все не раздавалось. «Неужели полез в котлован?!» — ужаснулась я и, плюнув на умный вид, решительно встала и распахнула дверь. Он стоял напротив порога. В измазанном глиной долгополом пальто, в исполосованных разводами брюках и мял в потемневших от грязи руках когда-то белоснежный носовой платок. Секунды три или четыре мы молча рассматривали друг друга, потом я отодвинулась с прохода внутрь палатки, и он беззвучно сделал шаг мне навстречу. Пока я запирала дверь, МММ протиснулся в узкую щель между коробками, сел на пустой ящик из-под пива и скорчился там, пригибая голову к коленям. Ему казалось, что он спрятался. — У вас что-то случилось? — спросила я и налила в пластмассовый стаканчик минеральной воды. Мужчина помотал головой сначала отрицательно, потом утвердительно и движением подбородка отказался от предложенной воды. Скорее всего, не потому, что не хотел пить, он просто боялся не удержать стакан в трясущихся руках. «Что же у них там произошло?! — в который раз подумала я. — Почему он так испугался?» Голос из репродуктора возвестил о том, что мы слушает «Русское Радио», поблагодарил нас за внимание к радиостанции и предложил вниманию поклонников Аллы Борисовны неувядающий шлягер об айсберге. — У вас что-то случилось? — более настойчиво спросила я. — Вы от кого-то убегали, я видела через окошко… Мой дубль два так же остался без ответа. Только колотить и корчить моего гостя стало отчетливей. В ознобе он задевал плечом коробку с «тульскими пряниками в полном ассортименте», и целлофановые упаковки полукилограммового развеса поскрипывали, задевая друг о друга, и из ящика доносился такой звук, словно туляки с недовольством перешептывались между собой. Догадываясь, что беглецу следует дать передышку, я молча смотрела на случайного гостя и удивлялась прихотливым изгибам судьбы. Скажи мне кто-нибудь полчаса назад, что сам Пирс Броснан скрючиться в моей палатке за ящиком с полным ассортиментом, расхохоталась бы до коликов. Кто я и кто он? Две разные планеты. На моей пустыня и пивная тара, на его — жизнь в цветущем саду и сверкающий лимузин. Даже очень испуганный, он был нереально красив. Такие мужчины не ходят по улицам, не выносят мусор, не чистят картошку. Они улыбаются женщинам с плакатов и экранов телевизоров, иногда мелькают в окошках лимузинов с личным шофером и появляются в снах. Мой тип. Что такое мой тип мужчины я поняла лет в шестнадцать. Тогда я еще жила в крошечном Городке в ста тридцати километрах от областного центра, ходила в школу и старательно училась. Мы все старательно учились, мечтая выбраться из Тмутаракани, мы все об этом мечтали. В четырнадцать лет, если оперировать словами бабушки, я едва «с глузду не сбилась». Родители развелись, папа неожиданно ушел из дома и от растерянности и обиды, я чуть не наделала глупостей. Обычных девчоночьих с танцами допоздна, первой бутылкой пива и слюнявым поцелуем в подъезде. Не понимая чего мне нужно, затесалась в компанию юнцов, наглядно бунтующих с помощью тяжелого рока, металла во всех местах и черных маек с эмблемами из зеленых лиц с кровавыми подтеками. — Через десять лет, когда ты вырастешь, — говорила, уговаривала мама, — ты будешь переходить на другую сторону улицы при виде этих знакомых. Ты другая, поверь. Я смеялась. Самый классный пацан Витёк Труба гуляет со мной. Я с ума сходила по его пирсингу над бровями, длинной растрепанной челке, спадающей ниже переносицы, железным перстням в виде черепов, крестов и оскаленных звериных морд. Самые клевые ботинки, на самой толстой подошве были у моего бой френда. Танька Фурцева синела от злости, когда Труба приходил встречать меня после школы. Сам Витек учился на автослесаря в соседнем ПТУ и играл на бас гитаре в коллективе с многообещающим названием «Покойники». Девять лет назад, девятого мая, мы с Трубой сели на электричку и отправились в областной центр, в Город, где я теперь живу. Выехали почти без денег, — прошвырнуться вдоль широких проспектов, покататься на трамваях и троллейбусах (в родном Городке из общественного транспорта только редкий автобус на улицах появлялся), людей посмотреть, себя показать. А показать, честно говоря, было что. Встречая сейчас на улицах подобных юнцов в растянутых черных майках, спускающихся чуть ли не до колен из-под заклепанных кожаных косух, я обязательно улыбаюсь и вспоминаю себя такую же. Лохматую, крутую как хвост поросенка, и гордую кавалером до боли в растянутых в улыбке скулах. Мы ехали на задней площадке троллейбуса. Труба нес какую-то чушь и обнимал меня за плечи с покровительственной небрежностью. Троллейбус остановился на остановке в центре города и на подножку заскочил высокий юноша (не парень, а именно юноша, я сразу почувствовала разницу) в светлых отутюженных брюках, светло бежевой рубашке с расстегнутым воротом и тонком трикотажном жилете. Он пробил талончик и встал на задней площадке у двери. Мой кавалер прекратил «шутить» на весь салон, прищурился в сторону нового пассажира и, вдруг, отпустив мои плечи, с размаху молодого человека по спине: — Сашок, здорово! — завопил Труба. Юноша развернулся и с недоумением посмотрел на моего кавалера. — Забыл?! — орал тот. — Это я, Втек из «Покойников»! Помнишь рок-фестиваль в декабре?! Молодой человек нахмурился, припоминая, мне показалось безуспешно, он так и не вспомнил никаких покойников, но, тем не менее, улыбнулся и пожал протянутую руку: