— Ладно, идет. Начинай ты. Клещ довольно быстро удрал от Тома и пересек экватор. Некоторое время Джо донимал его, затем клещ ухитрился снова перебежать границу. Так он и метался с одной половины игрового поля на другую. Пока клеща тиранил, целиком уйдя в это занятие, один из мальчиков, другой с не меньшей увлеченностью наблюдал за ним, головы их склонились над доской, оба намертво забыли про все на свете. В конце концов, удача приняла, похоже, сторону Джо. Клещ, впавший в не меньшее, чем то, что владело мальчиками, волнение, в исступление даже, бросался туда, сюда и куда угодно, но всякий раз, как победа шла, если так можно выразиться, в руки Тома, а пальцы его начинали подергиваться от нетерпения, булавка Джо мастерски преграждала бедняге дорогу, обращая его вспять. И Том не выдержал. Слишком велик был соблазн. Он протянул руку и булавкой подтолкнул клеща к своей половине доски. Джо, мгновенно вознегодовав, потребовал: — Оставь его в покое, Том. — Я просто хочу немного подбодрить его, Джо. — Нет, сэр, это нечестно. Оставьте клеща в покое. — Да что такого-то? Я его почти и не трогаю. — Говорят тебе, оставь его в покое. — Не оставлю! — Не имеешь права, он на моей половине. — Слушай, Джо Харпер, чей это клещ, а? — Мне все равно, чей это клещ — он на моей половине, так и не трогай его. — А вот и трону. Клещ мой, что хочу, то с ним и сделаю, не сойти мне с этого места! Страшный удар обрушился на плечи Тома, затем точно такой же — на Джо и в следующие две минуты из курток двух мальчиков летела — к восторгу всего класса — пыль. Они до того увлеклись, что не заметили ни тишины, павшей на класс, ни учителя, который на цыпочках подобрался к их парте и простоял недолгое время, нависнув над ними. Учитель, понаблюдав немного за их игрой, решил внести в нее некоторое разнообразие. В полдень, как только началась перемена, Том мигом оказался рядом с Бекки и зашептал ей на ухо: — Надень шляпку и притворись, что уходишь вместе со всеми домой, а как дойдешь до угла, отстань от них, сверни в проулок и вернись к школе. Я пойду в другую сторону и сделаю то же самое. Бекки покинула школу с одной стайкой учеников, Том с другой, и вскоре они встретились в конце проулка и возвратились в школу, перешедшую теперь в полное их распоряжение. Они уселись за парту, положили на нее грифельную доску, и Том, вручив Бекки грифель, стал водить ее рукой по доске, на которой вскоре возник еще один удивительный дом. Когда же их взаимный интерес к искусству стал ослабевать, дети разговорились. Том, купаясь в блаженстве, спросил: — Тебе крысы нравятся? — Нет! Я их терпеть не могу. — Да я, в общем, тоже — живых. Я спросил о дохлых, которых можно вертеть на веревочке над головой. — Нет, мне и такие не нравятся. Вот что я люблю, так это резинку жевать. — Ну еще бы! Жалко, у меня сейчас нет ни одной. — Правда? А у меня есть немного. Хочешь, дам тебе пожевать, только ты ее мне верни. Предложение было принято, они по очереди пожевали резинку, болтая от удовольствия не достававшими до пола ногами. — Ты в цирке когда-нибудь была? — спросил Том. — Да, и папа обещал как-нибудь сводить меня еще раз, если я буду хорошо себя вести. — А я раза три был или четыре — в общем, много. Церковь в сравнении с цирком — ерунда. Как вырасту, сразу устроюсь в цирк клоуном. — Правда? Как интересно. Они такие милые, накрашенные. — Ну да. И деньги лопатой гребут — Бен Рождерс говорит, больше доллара в день. Слушай, Бекки, а ты когда-нибудь обручалась? — Как это? — Ну, чтобы замуж выйти. — Нет. — Попробовать хочешь? — Наверное. Не знаю. А на что это похоже? — Похоже? Да ни на что это не похоже. Просто ты говоришь мальчику, что ни с кем больше не будешь, только с ним, всегда-всегда-всегда, потом вы целуетесь — и все. Самое простое дело. — Целуемся? А зачем? — Ну, это, сама понимаешь… в общем, так всегда делают. — Все? — Конечно, все, — ну, то есть, которые друг дружку любят. Помнишь, что я написал на доске? — Э-э… да. — И что? — Мне не хочется повторять. — Так давай я повторю. — Э-э… да… только в другой раз. — Лучше сейчас. — Нет, не сейчас… давай завтра. — Ну уж нет — сейчас. Пожалуйста, Бекки, — я шепотом, тихо-тихо. Бекки заколебалась. Том, приняв молчание за согласие, обвил талию девочки рукой, приблизил губы к ее уху и еле слышно повторил свое признание. И попросил: — А теперь ты мне прошепчи — те же самые слова. Бекки недолгое время отнекивалась, но затем попросила: — Ты отвернись, не смотри на меня, — тогда и прошепчу. Только не говори никому, ладно, Том? Ты ведь не кому не скажешь? — Нет, что ты, никому. Ну, давай, Бекки. Том отвернулся. Бекки робко склонилась к нему, так близко, что кудри Тома легко качнулись от ее дыхания, и прошептала: — Я… люблю… вас. И они тут же вскочили на ноги, и Том погнался за ней, бегавшей вокруг парт и скамеек, и наконец, загнал ее в угол, и она замерла, прикрыв белым передничком лицо. Том, сжав ее шею ладонями, с мольбой в голосе произнес: — Ну, уже все, Бекки, мы уже все сделали, — только не поцеловались. Но ты этого не бойся, это пустяки. Прошу тебя, Бекки. И он потянул к себе ее сжимавшие передничек руки. Мало-помалу Бекки уступала ему, и скоро руки ее упали, лицо, раскрасневшееся от борьбы, поднялось к Тому, она сдалась. Том, поцеловав ее красные губки, сказал: — Вот теперь совсем уже все, Бекки. И знаешь, теперь ты не должна любить никого, только меня, и замуж ни за кого, кроме меня, не выходить, всегда, никогда и во веки веков! Идет? — Да, Том, я никого, кроме тебя, не полюблю, и замуж ни за кого не пойду — но только и ты тоже ни на ком больше не женись. — Конечно! А как же. Так уж положено. И в школу теперь ты будешь со мной ходить и из школы тоже, — главное, чтобы никто нас не заметил, — и на всяких праздниках мы будем танцевать только друг с другом, потому что, если кто обручился, они всегда так делают. — Как хорошо. Я про такое раньше и не слышала. — О, это знаешь как весело? Да вот, когда я с Эмми Лоренс… Глаза Бекки округлились, и Том, поняв, что дал маху, сконфуженно умолк. — О, Том! Значит, я не первая, с кем ты обручился? Бекки заплакала. Том сказал: — Ой, ну не плачь, Бекки, она мне больше совсем не нужна. — Нужна, Том, — ты сам знаешь, что нужна. Он попытался обвить ее шею руками, но Бекки оттолкнула его и отвернулась, продолжая плакать, к стене. Том предпринял вторую попытку, лепеча на сей раз слова утешения, и был отвергнут снова. Гордость вспыхнула в нем, он повернулся и вышел из школы. Постоял у крыльца в смущении и тревоге, время от времени оглядываясь на дверь в надежде, что Бекки раскается и пойдет искать его. Нет, не пошла. Затем ему стало как-то неловко — а что, если все-таки он сам во всем виноват? Теперь Тому уже трудно было вернуться к Бекки, попытаться снова завоевать ее любовь, однако он набрался мужества и вошел в школу. Бекки так и стояла в углу — лицом к стене, рыдая. Сердце Тома мучительно сжалось. Он подошел к девочке, помялся, не зная, как начать. И наконец, робко произнес: — Бекки, я… мне никто не нужен, только ты. Ответа он не услышал — одни рыдания.