— Кто ты такая? — Она орала так, как будто я была не немая, а глухая. «Знакомая вашего главного, учились вместе». Где учились, я предусмотрительно не уточнила. — Что с тобой случилось, почему ты здесь? — Добившись первого ответа, она сбавила обороты. «У меня любовник был, хирург. Его жена узнала, что мы встречаемся, она патологоанатом. Она мне отомстила, кольнула чем-то и в морг привезла, я там очнулась ночью, а там мертвяки кругом»… — А ты чего? — агрессивное поведение сменилось явным интересом. «Убежала», — тут я сделала вид, что сейчас упаду в обморок. — Кончай ее мучить, видишь ей плохо совсем, — в туалет незаметно вошла одна из санитарок, работавших в отделении. — Отступись, девки, потом все нам расскажет. Пусть идет пока к себе, а то закинется, отвечай потом за нее… Хорошо, что я все продумала заранее, ликовала я про себя уже в палате, а то неизвестно, чем бы все кончилось. Денис мне часто повторял «Будешь врать, учти, что твое вранье должно или полностью проверяться, или не проверяться вообще». Еще один его урок пошел мне на пользу, отметила я. Но расслабляться было нельзя, и в этом я скоро убедилась. В этот день мне захотелось погулять во дворе больницы. Было еще тепло, я запахнулась потуже в толстый больничный халат, и побрела вместе с другими пациентками обозревать местные достопримечательности, стараясь не проявлять явного интереса ко всему, что меня окружало. Прогулкой сегодня командовала та самая санитарка, которая вошла в туалет во время моей беседы с мамками. Ей было около шестидесяти, и на фоне остального персонала она выглядела даже интеллигентной, выгодно отличаясь короткой стрижкой покрашенных хной в красный цвет вьющихся волос и узкими, всегда поджатыми, накрашенными бордовой помадой губами. Я старалась не смотреть в ее сторону, поэтому отошла от группы женщин, вяло гуляющих по кругу вокруг неработающего то-ли фонтана, то-ли бассейна, и села на лавочку рядом с молоденькой девицей практически без волос, так коротко она была подстрижена. Какое-то время мы молчали, потом девочка тихо спросила: — Ты новенькая? Я кивнула, решив твердо держаться придуманной легенды. — Осторожнее с ней, — девочка кивнула на санитарку, так занимавшую мои мысли, — она раньше охранницей на женской зоне работала, садистка… Я опять кивнула. Вот значит, дело в чем, откуда в отделении взялась эта нетипичная для больницы иерархия. Ладно, посмотрим, что с этим делать дальше. В этот момент я обратила внимание на неопрятного бородатого мужчину, скорее, мужичка, который подошел к санитарке, внимательно следившей за женщинами на прогулке. Внезапно я встретилась с ним глазами, и сразу отвела взгляд, а потом долго вспоминала — где я видела похожий. Потом меня осенило. Так смотрит крокодил, когда сыт. Абсолютно ничего не выражающий взгляд смертельно опасного существа, вызывающий у потенциальной жертвы омерзение и страх. Страх за свою жизнь. «Для одного дня многовато событий» — подумала я, и, сделав вид, что замерзла, пошла в свою палату, уже практически сравнявшуюся температурой с улицей из-за открытой форточки. Обед и ужин прошли без происшествий, а после ужина ко мне в палату пришел Слава. Выглядел он уставшим и каким-то пришибленным. Оглянувшись, он тихонько прикрыл за собой дверь в палату, запер ее изнутри блестящим металлическим крючком, и, тяжело вздохнув, вытащил из пакета три апельсина, пачку печенья, батон, при виде которого у меня заурчало в животе, и кольцо краковской колбасы, которую при других обстоятельствах я бы есть ни за что не стала, но после жидкого и вонючего больничного супа мне даже в голову не пришло проявить разборчивость. Наплевав на этикет, я отломила от колбасы здоровенный кусок, и с набитым ртом спросила Славу: — Как дела? Узнал что-нибудь? Слава кивнул, сел рядом со мной на кровать, и медленно начал чистить апельсин, видимо, собираясь с мыслями. Второй кусок колбасы я ела уже не торопясь, тщательно пережевывая, отломив горбушку мягкого батона. — Даже не знаю, с чего начать. — Слава положил очищенный апельсин на край тумбочки и тяжело вздохнул. — Ну, начни с чего хочешь, не тяни. Узнал, где у нас в городе пересадку органов делают? — Пару пересадок почки сделали в Центральной, в урологии. Но это разово, я узнавал. В принципе, мне мало что удалось узнать. Все молчат как рыбы… — Видимо он имел в виду главных врачей больниц. — Только странное что-то творится в области. — Что?! — Есть мне расхотелось, и я положила колбасу рядом с апельсином. — Очень многих главных врачей поменяли, причем на их место поставили не замов, как было раньше, а «варягов» со стороны. Во-вторых, смертей много в разных районах, и все на вводном наркозе. И ты знаешь, что самое интересное? — … — Когда я спросил, какая у умерших была группа крови, на меня посмотрели как-то нехорошо. А потом ко мне подошел Семен Михайлович, главный врач Первомайской ЦРБ, и сказал, что все умершие были молодыми мужчинами, и у всех была редкая группа крови, третья и четвертая. Так что здесь ты попала в точку. Криминалом пахнет. — Слава, но ведь пересадка органов разрешена законом. Какой может быть криминал? — В том-то и дело. Законом разрешается брать органы у тех, у кого зафиксирована смерть мозга. А констатирует смерь мозга комиссия из трех специалистов — судебного медика, реаниматолога и невропатолога. Так вот. Если раньше решение принималось врачами больницы, где находился потенциальный донор, то теперь по приказу Департамента Здравоохранения эти люди назначены приказом и колесят по всей области. Понимаешь? — То есть в любую больницу приезжают чужие врачи, констатируют смерть мозга, и могут забирать органы на пересадку? — В моем голосе звучало сомнение. Все это выглядело слишком чудовищно. — Ты все правильно поняла. Чисто номинально они должны известить родственников, но вот тут и начинается самое интересное. По недавно принятому Закону о трансплантации родственники в случае их отказа по поводу забора органов должны выразить свое несогласие. Понимаешь, их никто не спрашивает, согласны они или нет. Если они сами заявят о том, что не хотят, чтобы их родственник стал донором органов, конечно, забирать органы никто не имеет право. Но дело в том, что их никто не спрашивает об этом! А в момент, когда близкий человек находится между жизнью и смертью, никто и не вспоминает о своих правах. — Значит, если они молчат… — до меня медленно начало доходить… — Это истолковывается как их согласие. Ты слышала выражение «презумпция невиновности»? — Конечно! — Я кивнула головой. — Понимаешь, что это значит? — Слава смотрел на меня в упор. — Более-менее… мне что-то Денис рассказывал. — Эх, ты! Детектив недоделанный! В законе о трансплантации органов так и написано: «презумпция согласия», то есть все родственники умершего заранее согласны с донорством органов, а если не согласны, должны об этом заявить первыми. — Значит, их никто не спрашивает? И смерть констатируют врачи не из больницы, а какие-то «назначенцы»? Слава молча кивнул. Он выглядел очень уставшим и явно подавленным. — А как констатируют смерть мозга? Но ведь не могут же объявить мертвым живого человека? — В том-то все и дело. Раньше смерть мозга ставили клинически — по признакам, наличию рефлексов. — А теперь? — А теперь берут анализ крови из вены, перед этим увеличивают содержание углекислого газа в наркозной смеси, и через несколько часов смотрят уровень насыщения крови кислородом. То есть жив человек или мертв, теперь решает лабораторный анализ… — Но ведь это… — меня затошнило. Чертова колбаса! — Слушай, Лесь, ты тут кушай, а мне идти надо, маму навестить, когда меня долго нет, она волнуется. — Конечно, Слава, ты иди, спасибо тебе за питание. Я тут подумаю, информацию переварю. Вот оно в чем дело! Теперь понятно, что за люди появились у нас в больнице. Несчастному Серегину вместо того, чтобы вправить вывих, удалили органы. И продали кому-то. Владельцу казино, например. А что, все совпадает. Умер Серегин — появилась донорская почка для криминального авторитета. И группа крови та же самая — четвертая. А я, дура, отиралась рядом, потащилась вы морг к Софье, потом к Денису на работу, вот и попала… Меня посчитали настолько опасной, что даже попытались подставить. Кстати, не попытались, а подставили по полной программе. За пропавшие из процедурного кабинета наркотики по головке не погладят. Меня внезапно стало знобить. Не снимая тяжелого халата, я залезла под одеяло и уже привычно свернулась калачиком, стараясь придумать, кто же может мне помочь в этой ситуации. Но навалившийся на меня сон избавил меня до утра от этих мучительных размышлений. * * * Утром она проснулась от того, что ее ослепило солнце. Вчера ночью она тщательно задернула тяжелые занавески, но, видимо, не до конца, и теперь солнечный луч, втиснутый в щель между портьерами, выжигал ей левый глаз как маленький лазер. Она села на постели, откинув тяжелое одеяло в шелковом пододеяльнике. Этот комплект постельного белья они привезли из Турции, он так нравился мужу. Она всегда называла его мужем, хотя они были не расписаны. А теперь его не стало, и ей нужно учиться жить одной. Последние дни после похорон она еле справлялась с депрессией. Пару раз появилась тощая подленькая мыслишка — уколоться, но она старательно прогнала ее, ведь она дала ему слово. Ну и что, что его больше нет, она-то осталась. Он спас ее тогда, будет спасать и сейчас. Она была молоденькой дурочкой, жила в центре города, отец — начальник крупного строительного треста души в ней не чаял. Стоило ей только заикнуться о машине, и папа купил ей серебристую Опель-Вектру. Захотела поехать на Ибицу — пожалуйста! На Ибице она впервые и попробовала наркотики. Ее там не покидало постоянное чувство стыда от крутящихся вокруг друг друга полуобнаженных тел, а больше от предельной откровенности высказываемых напрямую желаний. Чтобы раскрепоститься, она вначале попробовала курить, но ей не понравилось — щипало горло, все время хотелось кашлять. А потом ей дали понюхать кокаин французы из соседнего номера. После кокаина она как-будто летала, но все очень быстро закончилось, и осталось только опустошение, как будто ее выпотрошили, как кролика на прилавке. Уже приехав с Ибицы домой, она нашла в институте компанию, которая баловалась наркотой уже серьезно. Потом случилось несчастье, ее родители разбились на машине. Оставшись совсем одна, но при деньгах, которые были на счетах и карточках его отца, она совсем сорвалась с катушек. И пошло-поехало, и неизвестно, где бы она была через пару лет, но однажды поджидая подругу в маленьком сквере, она познакомилась с ним. Он сел рядом с ней на лавочку, закурил, а когда она стрельнула у него сигарету, внимательно посмотрел на ее дрожащие пальцы, и практически силой увел к себе домой. Через три дня капельниц и промываний, от которых у нее остались смутные и не очень приятные воспоминания, она обнаружила, что сидит на чужой кухне, а напротив сидит приятный мужчина, и, улыбаясь чуточку виновато, наливает ей в кружку чай из какого-то странного глиняного чайника. Вспомнив его чуть виноватую улыбку, она чуть не закричала в голос. Он так же виновато улыбался, когда прошло уже два года как они жили, и муж, рассказал ей, что серьезно болен. Какая-то сложная хроническая болезнь, при которой изменяется стенка кровеносных сосудов. Он сказал ей тогда, что она, скорее всего, переживет его. Но это случится совсем не скоро. Она не поверила: образ жизни мужа был активным и здоровым. Он не ел мяса, пил травяные отвары, занимался спортом. Когда он решил прыгнуть с парашютом, она была против, но он успокоил ее. И тут этот несчастный случай. У них была оформлена дорогая страховка, но была суббота, она позвонила соседу, и сосед сказал, что их больница дежурит, и что дело пустяковое… А потом к ней подошли и сказали, что мужа больше нет. В это она никак не могла поверить. Она даже не пошла на похороны, чтобы не видеть его лежащим в гробу. И сейчас она держалась из последних сил, чтобы не сорваться и не уничтожить своей глупостью те чудесные три года, что они были вместе. Глава 6 На следующий день я не смогла встать с постели. Кружилась голова, сохло во рту, тошнило. Видимо, вчерашняя колбаса не пошла мне впрок. С другой стороны, тащиться на завтрак в столовую мне никак не хотелось. На тумбочке лежали апельсины, я так и не справилась с ними вчера, батон чуть подсох, но был еще вполне ничего, поэтому я решила использовать ситуацию в свою пользу и, когда в палату заглянула санитарка, покачала головой и показала рукой на горло. Мысли путались, никак не получалось сосредоточиться на проблемах, волновавших меня последнюю неделю. Буду лежать, и грызть батон, решила я, и снова ошиблась. Дверь в палату открылась, но вошел не Слава, а маленькая худая женщина с грязными волосами, похожая то ли на якутку, то ли на бурятку. Я видела ее раньше, Слава говорил, что это их психолог, и по совместительству, терапевт. Грязная женщина положила мне маленькую узкую ладошку на лоб, и обреченно покачала головой из стороны в сторону.