Так мы и шли по лесу: впереди — тетка, бодрая и резвая, несмотря на сумку и рюкзак, за ней — Кирилл, за Кириллом — я. Сначала у меня теплилась надежда, что он хочет помочь ей с тяжелой ношей. Но уже минуту спустя стало ясно, что мой друг держит дистанцию. Что ж, держала ее и я. На длинном прямом отрезке он внезапно ускорил шаг, почти догнал тетку, и оба скрылись за поворотом. Мне почудился тихий вскрик. Я пошла быстрее, затем побежала, и вдруг тропа вывела меня на широкую поляну. На пригорке розовел кипрей, вокруг него через поваленные деревья переползал ярко-зеленый мох. Ни Кирилла, ни женщины не было. За поляной тропа вновь углублялась в лес и спускалась в сырую и довольно мрачную низину. Пройдя по ней, я уперлась в подсохшую лужу. Когда под кроссовкой негромко чавкнуло, меня осенило; я огляделась, присев на корточки. Вокруг не было ничьих следов, кроме моих. Я возвратилась к поляне. Встала под прикрытием сосен, прислушалась. Ни разговоров, ни криков… Но Кирилл и женщина были на поляне! Неужели свернули в лес? Я снова бросила взгляд на изумрудный ковер, опоясывающий поляну. В грязи следов не осталось… А во мху? Шаг за шагом я обследовала ковер и наконец нашла то, что искала: несколько глубоких вмятин, сломанные веточки, медленно распрямляющиеся травинки. Здесь шли, и шли совсем недавно. В двух шагах от меня мох дыбился, как животное, выгибающее спину. Я села рядом, захватила ворсинки ладонью, точно шкуру, и потянула на себя. Ковер оторвался от земли неожиданно легко, и я повалилась на спину. Она лежала под ним. На животе, с закрытыми глазами. По ее щеке полз крошечный муравей, вокруг начинали копошиться еще какие-то насекомые, в чей мир вторглись без спроса. Под виском, как подушка, — большой камень. Я, кажется, выругалась вслух, или сказала «господи боже мой», или и то и другое. Подползла, прижала пальцы к шее, над багровой бороздой с припухшими краями. Тихий, но отчетливый пульс заставил меня отдернуть руку. Я перекатила ее на спину, прижалась ухом к ее груди — и снова почувствовала слабые толчки. На этот раз я точно сказала «господи боже мой». Она была жива. Я действовала очень быстро и, как мне казалось тогда, без участия сознания. Немного запрокинула ей голову, выдвинула ее нижнюю челюсть — это получилось на удивление легко — и проверила, не запал ли язык. Чем дольше я на нее смотрела, тем яснее понимала, что не сделаю то, что требуют нормальные люди. Я не побегу на базу. Не сообщу о второй жертве. На меня не повесят два трупа. Хотя это-то еще не труп. Несколько секунд я об этом сожалела. С трупом у меня не было бы никаких хлопот. Я бы оставила ее здесь, прикрыла мхом, а сама вернулась бы домой за документами, а там ищи-свищи! Попробуй, найди автостопщицу! Полумертвая тетка закрыла мне этот путь своим большим тяжелым телом. Завалила, так сказать, приоткрытую дверь. Жизнь приучила меня не паниковать попусту. Решение, принятое в паническом состоянии, — худшее из возможных. В конце концов, давайте смотреть на вещи здраво: не я лежала во мху со следом от удавки на шее. И — нет, я бы не поменялась с ней местами. Положение мое было безрадостным. Но не безвыходным. Ответ пришел сам, стоило мне подумать о выходе. Я вернулась быстрым шагом к коттеджам. Дети, слава небесам, играли на другой стороне озера и не заметили меня. Вторая удача: лодочника в его берлоге не оказалось. Я просочилась в приоткрытую дверь. Взяла с верстака большой нож, проверила пальцем остроту. Чухрай затачивал свои инструменты как следует. Четыре лодки на берегу возле хибары были закрыты брезентовым полотном, закрепленным с одной стороны на металлических стойках, а с другой прижатым к земле кирпичом. Я отбросила в сторону кирпич, откромсала ножом широченный кусок брезента, быстро скатала в рулон. С сожалением вернула нож на место. С оружием я чувствовала себя увереннее, но спрятать его мне было некуда. К тому же внутренний голос подсказывал, что кража ножа — серьезное дело для Гордея Богдановича, и он может затеять расследование. Брезент спишут на рыбаков и махнут рукой. В конце концов, в кармане у меня с первого дня хранился маленький перочинный ножик, — я нашла его в кухонном ящике. С полотнищем я вернулась к женщине. Она лежала в том же положении, в каком я ее оставила. Пульс прощупывался, лезвие ножика, которое я приложила к ее приоткрытым губам, запотело. Рана на виске не казалась страшной — да и в самом деле, что может быть еще страшнее, чем удушение! Извини, мысленно сказала я, доставить тебя в больницу — не вариант. Давай уж как-нибудь обойдемся своими силами. Сил мне потребовалось чертовски много. Труднее всего было перевалить ее на брезент, а затем вытащить на тропу. За нами во мху оставался такой след, будто поляну пересек гигантский слизень. Я догадалась соединить концы полотна так, чтобы можно было закрепить их на груди, и потащила за собой. Я сильнее и выносливее, чем выгляжу со стороны. Но Безымянная оказалась такой тяжелой, что я дважды падала, совершенно вымотанная, — точно браконьер, заваливший слона и вынужденный тащить его до деревни в одиночку. Те трое детишек на картине Сурикова, что тащили сани с бочкой, вообще-то были с помощником. Мало кто замечает мужика, который толкает сани сзади, но Ясногородский приучил меня обращать внимание на детали. Что сказал бы сейчас мой наставник? Дважды я поднималась и надевала стропы. К концу пути я ощущала, что уменьшилась, превратившись в карлицу, а Безымянная выросла, как гора. Я была муравьем, пытавшимся сдвинуть кирпич; червяком, волочащим за собой гранитный валун. Вместо двери в сарай я толкала каменную плиту. У меня ушло не меньше получаса на то, чтобы втащить брезент с неподвижным телом внутрь. Перевалив ее на полиуретановые коврики, я упала рядом, как выброшенная из воды рыба, и хватала воздух ртом. Когда я подняла голову, тетка приоткрыла глаза и смотрела на меня. Во взгляде была осознанность! Она меня видела! Губы ее слабо зашевелились. Теперь мы, как две полудохлых рыбины, лежали друг напротив друга и что-то пытались друг другу сказать. Если бы не ее взгляд, я бы не смогла заставить себя подняться. Но женщина чего-то хотела от меня. Я встала, шатаясь, доковыляла до полки, где стояла бутылка с водой. Не знаю, сумела ли она что-то проглотить. По-моему, нет. Я держала ей голову, сама она только приоткрыла рот, но даже это микроскопическое усилие отняло у нее все силы — бедняга закатила глаза и обмякла. «А ведь если она сейчас скончается, это будет исключительно твоя вина», — сказал у меня над ухом вкрадчивый голос Ясногородского. «Так уж и исключительно, — огрызнулась я. — Не я душила ее. Не я хотела скормить муравьям». Леонид Андреевич молчал, но его молчание было выразительнее слов. Я боялась, что своим брезентовым одеялом пропахала на тропе ров глубиной в полметра, и воспряла духом, обнаружив, что это не так. Конечно, след был. Но я набрала в подол футболки иголок и шишек и расшвыривала их по дороге, точно сеятель, пока возвращалась к поляне. Так себе маскировка, но я надеялась, что приглядываться никто не будет. День клонился к вечеру, а за ночь все станет, как было. Он припрятал тело. Зачем ему возвращаться? Все мои рассуждения показывают, как плохо я понимала, что происходит. Тетка спала. В аптечке коттеджа нашелся хлоргексидин, и я промыла ей рану на шее и на виске. Она даже не проснулась. Притащила запасное одеяло, укутала ее, как младенца. Потрогала нос — теплый. Во всяком случае, она не мерзла. Теперь, сидя рядом со спящей, я попыталась обдумать случившееся. Мой новый друг не убивал свою бывшую жену. У него и жены-то никакой не было — теперь я в этом не сомневалась. Он убил незнакомую женщину, а затем отправился следом за второй и ее тоже прикончил. Во всяком случае, так он считает. Как он мог ошибиться? Безымянная оказалась крепче, чем он думал? Она потеряла сознание, а он не прощупал пульс? Или что-то заставило его торопиться? Как бы там ни было, он бросил ее, полуживую, и ушел в уверенности, что она мертва. Ладно. План такой: бежать. Прямо сейчас. При первой возможности позвонить в полицию, рассказать, где лежит Безымянная и кто с ней это сделал. Выкинуть телефон. Бежать дальше. Я вышла из сарая, прикидывая на ходу, что мне нужно взять. В коттедже сразу же сунула в рюкзак паспорт (слава богу, Кирилл не настоял на том, чтобы закрыть его в сейфе). Спортивные штаны и футболку с кофтой скатала в трубочку, чтобы занимали меньше места. Белье. Прокладки. Питьевая вода и шоколадка из холодильника. Да здравствуют нынешние рюкзаки, в которые можно вместить все необходимое для жизни на первое время. Да здравствует нынешняя жизнь, в которой можно несколько дней протянуть с таким вот рюкзаком. Под конец я залезла в портмоне Кирилла и опустошила его подчистую. Выгребла даже мелочь. Взяла бы и карточки, если бы не боялась, что меня по ним отыщут. Мне не хватило каких-то двух минут. Хлопнула дверь, Кирилл показался в дверях — я едва успела задвинуть ногой рюкзак под кровать. Он подошел, странно улыбаясь. Я попятилась, оказалась спиной к окну, упираясь ладонями в подоконник, Кирилл — передо мной. Бежать некуда. — Дина, тебе что-нибудь говорит слово «бриология»? Я молча покачала головой. — Это раздел биологии, изучающий мхи. Я так же молча кивнула. Передать не могу, как сильно я жалела в этот момент, что не утащила из хибары Чухрая разделочный нож. — Если бы здесь был бриолог, Динка… Ты понимаешь, да? Человек, изучающий мохообразные растения. Так вот, будь рядом бриолог, он бы объяснил тебе, что примятый мох расправляется очень долго. Даже след от ладони может сохраняться несколько часов. Конечно, все это верно, если мох сухой. Если влажный, процесс происходит быстрее. Кирилл вгляделся в меня с каким-то новым выражением. Я прежде не наблюдала у него такого. Может быть, это лицо видела Настя перед тем как умереть. — На чем ты ее тащила? — без перехода спросил он.