– Ну куда мне вас, дипломата, разве что в дворники, поскольку никакой годной специальности у вас нет. В дворники…? – Она задумалась. – Дипломата в дворники? Ни за что! Меня за это дело первая же проверка выгонит с работы. Вы уж простите, но получается, что и в дворники вас нельзя. Может быть я невезучий, но я не знал, что еще можно сделать? Тем более, что при увольнении меня с последнего места работы ухитрились исключить и из партии. Я припомнил это к тому, что можно было бы искать помощи в райкоме партии, но теперь и это было исключено. И в профсоюзе я, получается, не состою. Я поплелся домой. По пути нашарил в кармане пять рублей. Купил бутылку «Столичной» и кружок ливерной колбасы. Дома меня встретили полные гнева и печали глаза жены. Она собиралась на смену: работала в поликлинике старшей медсестрой. На должность врача ее не взяли из-за потери квалификации, поскольку она не работала по специальности (психотерапевт) более десяти лет. По моему кислому виду она поняла, что наша спартанская жизнь продолжается. Дело осложнялось, и сильно, тем, что мать ее положили в Киевскую больницу с единственной целью отправить на вечный покой. Настя всей душой стремилась в Киев. Она любила свою мать и хотела последние дни ее провести с ней. И у Насти, кстати, родился план. Поскольку у меня в Москве ничего с работой не получается, а мать в Киеве лежи в больнице и умирает, оставляя дочери квартиру, то не следует ли нам плюнуть на Москву, продать кооперативную квартиру и переехать в Киев? Там мы, по мнению Насти, могли бы начать новую жизнь с нуля, авось получится. Любим мы русские этот «авось», а как без него жить– то, на авось все и надеются. Настя перед уходом стояла у зеркала, наводя на свое задумчивое красивое лицо марафет. Я, как всегда, с удовольствием смотрел на нее, любовался, а потом, так это тихо, но выразительно, позвал: – Стася..! Она вздрогнула, как от удара кнутом, резко повернулась. – Как ты меня назвал? – Стася, так, наверное, от Анастасии можно сделать? Она смотрела на меня сощурив глаза, и закусив нижнюю губу. Смотрела долго, потом спросила: – Ты почему меня так назвал? В юности меня так и называли… Я молчал, склонив вниз голову, не в силах смотреть ей в глаза, пожал плечами и сказал: – Знаешь, мне почему-то захотелось тебя так назвать. Но она вдруг закричала. – Ты…, ты не можешь так меня называть…! Это не твое имя… Это имя моей счастливой юности! Я поднял голову и увидел, что ее горящие глаза полны ненависти. Она стояла, прищурившись, с кривым от гнева и злости лицом, пальцы ее рук сжимались в кулаки. С мыслью: «Неужели я всю жизнь любил эту женщину или все-таки я любил свою юношескую мечту» – моя голова вновь поникла. Настя во всю мощь своего голоса закричала. – Я уеду в Киев, завтра уеду! – и, грохнув дверью, выскочила из квартиры. Какое-то время я сидел поникшим, потом пошел на кухню в поисках еды. Еды никакой не было и, к счастью, не было и Насти, в противном случае она бы сказала мне какую-нибудь гадость, типа: «Вперед заработай, а потом жри!». Ну, ничего, главное у меня было с собой. Я извлек из внутреннего кармана пиджака водку, а из брюк ливерную колбасу, тяжело вздохнул, перекрестился и сел за стол. Последние дни я активно приобщался к водке, только сейчас поняв, как хорошо она снимает грешное бремя с души. Я налил стакан этой живительной жидкости, выпил, зажевал куском колбасы, какое-то время думал о смысле жизни, а потом на оставшиеся у меня рубль с копейками пошел в магазин купить мяса, чтобы к приходу Насти с работы ей что-нибудь приготовить. Я понимал, что ей очень и очень тяжело. Ведь у нее есть дочь. Сейчас ее нет дома, и в ближайший месяц ее не будет. Она молодец! Учится в английской спецшколе, всё на отлично. Мечтает поступить в МГИМО. Зря мечтает, я отец меченный, из-за меня ее не примут. Опять я мешаю! К тому же она большая спортсменка, сейчас, вот, уехала на сборы. Я и подумал: «Да на кой ей МГИМО, она и в спорте себя найдет». Но было все равно за нее обидно, и зло на себя брало. Минули два дня. С Настей мы практически не разговаривали. Она четко выразила себя, сказав: – Или ты переедешь в Киев или… нас с дочкой больше не увидишь… Я промолчал, я был готов к ответу, и, что удивительно, меня охватило полное безразличие ко всему, в том числе и к самому себе. «Пусть все идет, как идет!». Подошел срок, я взял Настины вещи и проводил ее на Киевский вокзал. Прощание было быстрым и холодным, глаза наши не встретились. Объятий тоже не было. События следующего дня позволили мне закончить колебания и принять решение. Событие неожиданное и совсем случайное. Отправив жену в Киев, я промаялся ночь в какой-то прострации. Встал с кровати, пил воду, много, а утром, по подъему, махнул стакан водки, это была последняя водка, какая у меня была. Захотелось еще. А денег-то ёк, то есть нет. «Неужели, – думаю, – Настя не оставила ни рубля.» В поисках залез в ящичек, где она хранила свои ценные вещи. Пустой ящичек, только в самом углу лежит небольшая коробочка. Взял, открыл. Там лежит перстень, вроде как золотой. Вспомнил: это мне Джек подсунул, как второй способ выхода из безнадежной ситуации. «Ну, слава Богу, – подумал, – Настя хоть мне это оставила, чтобы я с голоду не подох». Покрутил перстень и решил, что его можно заложить, купить что-то и еще, может быть, деньги останутся. Вот и дело есть». Натянул старые джинсы, мятый свитер, посмотрел на себя в зеркало: какой-то небритый бомж. «Да черт с ним!» На улице слабый дождь, но мне не до него. Ищу ломбард. Пошел умеренный дождь, а мне и на это плевать. Иду, гляжу себе под ноги. Рядом тормозит машина. Открывается задняя дверь, показывается зонт, а под ним какая-то белокурая (вид сзади) красотка. Пятясь, она наталкивается на меня, оборачивается, мы смотрим друг на друга. Я ее сразу узнал и потому нашелся первым. – Лена…, ты? Она смотрит на меня своими чудными голубыми глазами возмущенно, а затем крайне удивленно. – Паша, ты ли это? Леночка раскрыла зонтик, и потянула меня от дождя под балкон. Смотрит на меня, вроде рада, но… смущена, оглядывает меня недоверчивым взглядом. – Паша, ой какая встреча! Вижу смущение и вопрос в ее глазах, недоверие к тому, что она видит. А она видит мой рассеянный теплый и грустный взгляд, потрепанную одежду и небритую рожу и, конечно, чувствует мой с утра принятый алкоголь. И еще она не могла не видеть моего восхищения. Она была все та же, даже как бы стала еще лучше. Но признав это и зная, кто я есть, я почувствовал всю разницу в нашем положении: вот она – красивая, нарядная, женственная, пахнет духами, и вот я – со всеми моими «достоинствами». Лена, очевидно, поняла ситуацию. Глаза ее добрые наполнились жалостью. Она взяла мою руку, пожала ее, спросила: – Что, Паша, плохи дела? Не отпуская руки, она продолжила. – Паша, может, тебе нужна помощь? Она через силу улыбнулась. – Видишь, меня прямо Бог послал тебе в помощь. Что у тебя случилось? Я молчал. А что я мог сказать? Моя история длинная, меня она не красит, а Леночке это в обузу. Мне было очень тяжело! По правде сказать, мне хотелось, как когда-то ей в трагический момент прощания с Костей, припасть к её плечу и заплакать, как ребенок. Но она, по доброте душевной сделала то, что, наверное, делать было не нужно. Она сказала: – Паша, ты же морпех, соберись, расскажи о своих бедах, подумаем, что можно сделать… Она напомнила мне, что я морпех, она нечаянно разбудила во мне или оживила мою подавленную гордость. Я вспомнил наш лозунг: где мы, там победа! И мне стало ужасно стыдно. Я поднял ее руку к моим губам, поцеловал несколько раз, а потом, чувствуя в своих глазах слезы, сказал. – Спасибо, богиня! Ты чудесный человек, дай Бог тебе счастья! Я повернулся и быстрыми шагами пошел домой. Про перстень я вспомнил только дома. Я положил коробочку на стол, открыл ее, походил по квартире и стал писать то, что я должен был. * * * Чуть-чуть изменю летописную фразу и напишу: еще одно последнее сказание и исповедь окончена моя. Да она окончена, окончена наконец, окончена навсегда. Изначально я намеревался написать всего-навсего рассказ для журнала «Подвиг», основанный на факте смерти Кости. Его смерть внезапная была в действительности загадочна сама по себе, а дальше я хотел придумать что-то увлекательное. Но из этого ничего не вышло. Все зашло в тупик. Не получается даже интересной выдумки, ибо всякая выдумка должна хоть как-то соответствовать реальности. Мои записки еще в Австралии остановились. Но вмешалась, однако, сама реальность, она оказалась лучше выдумки. Я ей воспользовался, но случайно реальность меня, автора, превратила в жертву: я попал в ситуацию, из которой сейчас не вижу выхода. Я растерял все: работу, семью, близких мне людей. Получилось так, что жить мне оказалось больше не для кого, да и незачем. Даже государство и то, по сути, от меня отказалось. Я оказался тем, кого в дипломатии называют «персона нон грата» или – «нежелательная личность.» И это при том, что в жизни я никому не причинил зла, скорее я даже любил всех, хотя, может быть, и не в одинаковой мере. Можно, конечно, продолжить борьбу за существование, но это уже не будет жизнью. И вот я, по здравому разумению, и по доброй воле решил завершить свою земную жизнь. С меня хватит! Не хочу обременять никого! Все, что нажито, оставляю покинувшей меня жене и дочери. Я их очень любил. А людям я в этой исповеди оставляю ощущение человека, идущего к смерти, хотя путь к ней у всех не может быть одинаковым. Я раскрываю коробочку, вынимаю перстень, давлю на камень и по его открытии вынимаю маленькую серую таблетку. Смешно даже, что эта кроха может убить человека. Может Джек все-таки обманул? Смотрю вокруг комнаты, в окно, понимая, что я это уже больше не увижу. Жаль, конечно, мне же едва за сорок. Остаться…? Нет, это было бы трусостью. Таблетка маленькая, ее едва видно в пальцах. Нужно запить? А зачем, разве мне не все равно? Кладу её в рот. Вкуса таблетки не чувствую, она скользнула внутрь как-то незаметно. Жду. Может она не действует? Вот бы хорошо… Зачем все это, если еще можно жить да жить? Пытаюсь сказать что-то вслух, но получается какой-то натужный хрип. Ничего не болит, но я почему-то не чувствую ног… А сейчас заметил: пальцы не держат ручку. Со всей силы сжимаю их. Простите за корявые буквы… Хотел было встать, перейти от стола, лечь на диван. Ноги не слушаются. Так что, я вот так за столом и умру? Какая разница, если меня уже, считай, нет! Нет, но… я сижу, здесь я. Было жарко, но…уже нет, ничего нет, все немного качается, силы ушли. Голова клонится, в ушах приятные звуки, писать нет мочи. Прощайте…, я так… люби… ва…