— Иди ты на хуй, — пьяно и зло смеюсь ей в лицо. — Тебя здесь нет. Она хмурится, очень строго. Как та птичка из старого мульта, которая добровольно влезла в пасть крокодилу, чтобы почистить ему зубы от всякого говна. Пытаюсь закрыть дверь и сохранить остатки разума, но моя фантазия успевает нырнуть внутрь. Скалюсь. — Ну и что дальше? Встанешь на колени и отсосешь мне? Или потрахаемся? Толкаю ее к стене. Знаю, что руки пройдут сквозь образ, даже если он выглядит чертовски реальным. Но вместо этого наталкиваюсь на узкие плечи. Пальцы сжимаются на тонких костях. Страшилка вздрагивает, охает, когда грубо вдавливаю ее спиной в стену. Мотаю головой, пытаюсь расчленить реальность и сбои в мозгу. — Как ты тут… Не хочу знать. Даже если я прямо сейчас окончательно теряю связь с реальностью — ну и что? Лучше всю жизнь провести в дурных фантазиях вот с ней, сидя в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами, чем жить непонятно ради чего. — Рэйн… — Монашка слабо, но сопротивляется. Совсем как настоящая. — Подожди, Рэйн. — Ты пришла ко мне ждать? — пытаюсь найти ее губы, но она каким-то дьявольским образом выкручивается и сбегает, проскальзывая у меня под подмышкой. Видимо, мне не судьба поиметь ее даже в своих больных фантазиях. — Располагайся, — откланиваюсь в пояс, чуть не падая от слишком резкого движения. Иду мимо, но снова наталкиваюсь на то, что не может быть физически реальным — ее плечо. Останавливаюсь. Поворачиваю голову в ответ на ее пристальный взгляд снизу-вверх. У нее такие глаза — сдуреть просто. Такие яркие, что хочется заслониться как от слепящего солнца. — Красотка, тебя же здесь все равно нет. — Собственный голос звучит как-то обреченно. Даже противно, как мне жаль, что именно эта фантазия неосуществима. — Не надо корчить трагические глазки. — Рэйн. — Я чувствую тонкие теплые пальцы поверх своей ладони. — Ты плохо выглядишь. Пойдем, тебе нужно прилечь. Она настоящая. Или нет? Это последнее, о чем думаю, когда поддаюсь и даю уложить себя в кровать. Глава 20: Анфиса Рэйн, запрокинув руку за голову, лежит на смятых простынях. Старая футболка задралась выше пупка. Он болезненно худой, но косые мышцы живота оформлены как у атлета. Старый шрам от аппендицита выглядит одновременно как что-то уродливое и бесконечно правильное. Как будто Господь придумал аппендицит только для того, чтобы однажды украсить им Рыжего Дьявола. Джинсы расстегнуты, и я, прикрывая глаза, быстро накидываю на мальчишку одеяло. Он даже не шевелится. Сквозь приоткрытые губы дышит рвано и хрипло. Отхожу на пару шагов, пока не наталкиваюсь спиной на стену. Хочется сбежать. Инстинкт самосохранения орет, что то, что я собираюсь сделать — неправильно и плохо. И что я не имею никакого права так поступать. Трусливо кошусь в сторону двери. Потом на часы. У меня не очень много времени. Пару часов назад я сказала, то хочу помолиться и попросила водителя отвезти меня в ту церковь, где мы с Рэйном встретились впервые. Это была чистая интуиция. Попытка сунуть руку в стог сена и вытащить иглу. С первого раза. Святой отец сразу «опознал» мальчишку. Сказал, что парень запутался, но часто приходит сюда, потому что живет неподалеку. Потом отыскал какого-то мальчишку из тех, что подъедаются возле церкви, который, за пару купюр, вызвался меня провести. Я до боли закрываю глаза, вспоминая, сколько лгала сегодня. Как потом украдкой вышла через маленькую дверцу за алтарем. Как шла через заросли присыпанных снегом голых колючих веток семейной розы. Со страхом достаю из сумки мобильный телефон, проверяю, не пропустила ли звонок от Марата. С облегчением выдыхаю. Еще раз смотрю на положительный тест на овуляцию, который сделала сегодня утром. У меня есть пара часов, прежде чем водитель, который остался ждать меня у церкви, начнет подозревать, что я слишком долго разговариваю с богом. Но… Я не знаю, что мне теперь делать. Вернее, я все знаю, но мне стыдно и страшно, и противно от себя самой. Рэйн явно не в себе: он не пьян, но от него несет сигаретами, кофе и вишней. Она же нарисована на этикетках стеклянных бутылок, разбросанных повсюду, словно мальчишка хотел превратить квартиру в минное поле. Он принял меня за игру воображения. Может быть, так будет лучше? Может быть, это судьба? Я до боли стискиваю зубы, сбрасываю на пол пальто, снимаю сапоги и распускаю волосы. Сделай это, Анфиса. Просто сделай. То, что я собираюсь сделать — непростительно. Так поступают недостойные люди, у которых нет совести и души. И еще те, у кого очень скудный выбор: либо соврать, либо «случайно» свалиться с лестницы и отправиться на тот свет. Мне всегда казалось, что жизнь — это просто какой-то физиологический процесс, приправленный мыслями и поступками, и если так получится, что я окажусь смертельно больна или попаду в аварию — мне будет не страшно сделать последний шаг. Оказалось, что я была неправа во всем. Оказалось, что я готова на любые сделки с совестью, лишь бы выжить. Руки дрожат, когда стаскиваю свитер через голову, и след за ним тянется резинка для волос. Я нарочно оделась максимально просто и не делала прическу: тогда никто не заметит кавардак на голове и смятую блузку. Иногда мне кажется, что Агата только для того и существует в доме Островского, чтобы работать при мне надзирательницей. И если с предыдущими женами у нее не очень получилось, то ко мне она «пришла» уже натренированная и готовая. Выскальзываю из джинсов.