– Всё хорошо, – пожимаю плечами. – Работаешь? – А как же. – Где? – Секретарём в одной фирме. Только устроилась. Там ничего сложного. – Ну как сказать, – смеётся она. – Я-то в жизни ни дня не работала. Слава богу, удачно развелась, да и сын помогает. При упоминании о Долинском моё лицо заметно меркнет, и это не остаётся незамеченным. – Что у вас произошло, солнышко? – Ничего. – Ты – ничего, он – ничего. Оба с кислыми минами. Разве так можно? Неопределённо мотаю головой. Да боже мой! Он прохода мне не даёт. Приобрёл вещи на целую женскую армию. Каждый день пишет сообщения, с отцом моим общается ближе, чем я. Даже Виктор Андреевич сменил гнев на милость и теперь продвигает кандидатуру Долинского, как заправский пиар-менеджер. Что им всем от меня надо? – Гордость – плохой советчик, Ариш, – произносит его мама печально. – Да дело не в этом, – отчаянно стискиваю накрахмаленную салфетку в руках. – При чём здесь гордость вообще? Если бы она у меня была… Я бы не стала кружить две недели вокруг закрытой двери, когда Арсений меня выгнал. Разве гордые так поступают?! – А что тогда? – Мы оба ошиблись. Отношения – это про доверие. А оно утеряно безвозвратно. – Сколько тебе лет? Напомни. – Двадцать четыре. – Мне было почти столько же, когда я развелась. – Вы говорили, что всё сделали правильно, – стою на своём. – Что Долинские такие… не прощают. Упёртые. – Говорила, – усмехается. – Всё-то ты помнишь, пчёлка. – Тогда, о чём мы тогда? Давайте пить кофе и есть круассаны. Я голодная. И правда, после больницы, где я сильно похудела, словно восполняю запасы. Сейчас, кстати, живу неподалёку от отца… Когда я ему позвонила… разговор не очень удался. То ли я была расстроена ситуацией с Арсением, то ли немного застеснялась. В общем, пообщались сухо, не было вот этого ощущения дикой радости оттого, что наконец-то в моей жизни появился родной человек. Это ведь неправильно?! Папа позвал меня к себе. У них с женой большая квартира. Просторная, красивая. До Воробьевых гор рукой подать. Детей нет, хотя вместе они больше пятнадцати лет. Вот такая ирония судьбы. Много лет они пытались родить ребёнка, обивали пороги больниц, а я в это время росла в детском доме. Виктор Андреевич, зная мой простодушный характер, поселиться у отца категорически запретил. Посчитал, что я буду чувствовать себя обязанной, поэтому арендовал мне квартиру в соседнем дворе от отца. Много советовал, до сих пор часто звонит. Начинаю догадываться – таким образом, проявляется ревность. Отчим опасается, что я полюблю родного отца сильнее и перестану общаться. Такой смешной. Стареет, к сожалению. Быстро закидываю в себя круассан, намереваясь сразу после того, как закончу, «убежать по срочным делам». Эвелина смотрит на меня с грустной улыбкой и пододвигает свою тарелку. – Съешь мой, если хочешь. – Даже не знаю… До нормального веса, к которому я привыкла, килограмм пять, поэтому машу рукой и накидываюсь на ещё одну булку. – Он приходил ко мне… – произносит Эвелина еле слышно. – Кто? – замираю, переставая жеваться. Женщина нервно озирается по сторонам и переводит на меня затравленный взгляд, в котором отчётливо маячат слёзы. – Рудольф, – через силу выдаёт. – Когда? – Через полгода после… – И? Она резко отворачивается, поочерёдно промачивая салфеткой нижние веки. – Вы… сказали, что Долинские не прощают, – выговариваю поморщившись. – Так легче. Я стараюсь не думать, что сглупила тогда, не приняла. Выставила Рудика за дверь, он женился уже через год. Сейчас у них дочери, семья, а у меня… – с сожалением кивает в окно. – Вот… бесконечные Альпы… Косметолог, ЦУМ, пара подруг и… эмм… пустая половина кровати. – Вы специально? – со злостью отставляю кружку с кофе. – Всё это говорите? Эвелина тихо смеётся. – Нет. Глупая, просто делюсь с тобой. – Хорошо, – примиряюще улыбаюсь. – Извините. Я немного на взводе с новой работой. – Ну-ну. Ладно уж, – произносит Эвелина по-доброму и замолкает. Я же краем глаза замечаю справа неловкое движение и упираюсь в чёрные мужские ботинки. Святые небеса! Нет! Нет и нет! – Прости, пчёлка, – отпускает Эвелина с ослепительной улыбкой. Закатываю от раздражения глаза. Откидываясь на спинку кресла, мрачно наблюдаю как вместо коварной женщины, напротив усаживается Долинский. Вопреки здравому смыслу сердце кричит что-то вроде «Боже, как я скучаю!». Ноги дрожат от тревоги, внизу живота собирается противное томление, потому как этот же мужчина приучил меня к своим ласкам, без которых сейчас крайне сложно обходиться. И только рассудительный мозг хладнокровно произносит: «Всем спокойно. Это учебная тревога. Остаёмся всё на своих местах и работаем в прежнем режиме. Подумаешь, явился!». – Привет, – здоровается Арс. С жадностью друг друга обсматриваем. Я украдкой, стараясь не светиться. Замечаю, что классический костюм на нём сидит всё ещё просто невероятно, а белизна рубашки заставляет всколыхнуть в душе́ ряд воспоминаний о нашем общем прошлом. Арсений же не стесняется ни капли. Ни в чём себе не отказывает. Лениво обследует мои волнистые волосы, раскиданные по плечам, шею, вздымающуюся грудь и задерживает взгляд чуть ниже. В том месте, где с прошлой недели красуется бежевый лейкопластырь, который я меняю ежедневно. – У тебя всё в порядке? – заинтересованно указывает в сторону просвечивающих сквозь кожу рёбер. – Более чем. – Ясно, – сжимает зубы. Всё понял. Но молчит, хоть и сердится. Татуировка – это жест себялюбия и независимости от красавчиков-адвокатов. Практически, как статуя в Нью-Йорке. Только больнее… – Поехали, домой, Ари? Пожалуйста, – с нажимом просит.