– Как ты мог? – спрашивает обиженно, как дитя. – Так быстро нашёл мне замену. Увожу виноватый взгляд и медленно подыхаю. – Мне больно, – выдыхает тихо. – Мне так больно, Арс. Хочу дотянуться до её щеки, чтобы смахнуть хрустальную слезинку, но Малыш отстраняется, словно напоминая, что не желает моих прикосновений. Вообще, больше в них не нуждается. Убираю руку, сокращаю расстояние между нами и максимально бережно сдуваю прозрачную каплю с бледного лица. Окидываю взглядом пухлые розовые губы, крошечный носик и наполненные болью, стеклянные глаза. – Я жить не хочу, – продолжает Арина шептать в полубреду. – Хочу умереть, – всхлипывает. – Не смогу дальше. Понимаю, что бредит в лихорадке, но от этого не легче. – Дурочка, – осекаю нежно, ещё раз дую на лицо. Это единственный контакт, который мне доступен. – Всё наладится. Впереди чудесная жизнь. – Не хочу, не хочу, не хочу. Мне казалось, что хуже быть уже не может. Что от сердца давно ничего не осталось, но Арина Плевако с точностью отыскивает его жалкие останки и режет их на куски. Добивает последнее. Когда она немного успокаивается, поднимаюсь и плетусь в ванную. Там долго пялюсь в зеркало на свою опухшую рожу, уперев ладони в стену. Аналитический склад ума заставляет разбирать по этапам собственные поступки и произошедшие события. Какими бы они ни были абсурдными. Как человек организованный, я часто с искренним непониманием относился к доверителям, которые даже в зале судебных заседаний не могли оставаться спокойными. Ругались с ответной стороной, эмоционировали, вели себя безобразно, не стесняясь судей и их помощников. Для меня это всегда было чем-то вроде проявления неадекватности. Как так не можешь себя сдержать? Ты ведь человек разумный?! Сам же попал в ту же ловушку и наворотил такой херни, что вовек не разгрести. Не простит. Не сможет. Жить не хочет. Из-за меня. Когда картина, отражающаяся в зеркале, становится до такой степени омерзительной, что нет больше сил, снова ведусь на беспросветную внутреннюю боль и со всего размаха луплю по стеклу, раздирая кулак в мясо. Парадоксально, но становится легче. Снова отправляюсь на кухню, где наспех заматываю руку и вызываю скорую. А вернувшись в спальню, пытаюсь разбудить Арину, но она никак не реагирует. Глава 34. Арсений В больничном коридоре пустынно и темно. Кушетка, на которую я уселся, поскрипывает и этим действует на нервы. Светящаяся табличка с надписью «Реанимационный блок» безжалостно лупит по глазам. Где-то там, за тонкими стенами мой Малыш. Пока дожидался скорую помощь, успел спуститься на второй этаж к Елене Степановне, чтобы отыскать в вещах Арины документы. Женщина охала, плакала и судорожно разводила руками. Рассказывала, как лечила и отправляла в больницу, на эта упрямица только кивала. Параллельно тут же набрал Глебу. На часах к тому времени было уже глубоко за полночь. Несмотря на это, Громов ответил незамедлительно, совершил пару звонков и договорился с главврачом единственной нормальной частной клиники в городе, куда нас в итоге и приняли. Вернувшись в квартиру, оставил входную дверь открытой и отправился в спальню. Прилёг рядом с Ари. Тогда она ещё периодически приходила в себя, но больше бессознательно. Что-то шептала, плакала. Так и лежал… поглаживал горячую, шелковистую кожу и отчаянно вспоминал все молитвы, которые рваными обрывками остались в памяти ещё с детства. В тот момент точно осознал. Пусть не прощает. Пусть злится. Ненавидит. По хрену. Только живёт. Потому что, если не справится, не выкарабкается – сам сдохну. Уже сейчас, когда Арина наконец-то под присмотром врачей, становится немного легче. Потираю переносицу пальцами и прикрываю глаза, тело гудит от напряжения. Правый кулак, разодранный в мясо, ломит и требует внимания, но я стараюсь об этом не думать. В голове ни единой мысли, кроме как о ней. Ни одной, блд. Чем я жил последние недели? Какие дела вёл? Чем занимался? Кто был рядом? Полный ноль. Штиль. И одиночество. До тех пор… пока не увидел подписанные от руки ячейки в аптечке на собственной кухне, вообще не подозревал, как много в моей жизни одиночества. Слева раздаются шаркающие шаги. Дёрнувшись, уставляюсь вправо и слежу за тем, как ко мне приближается Луневич. В спортивном костюме и тапках даже не сразу его узнал. Подойдя, останавливается и медленно озирается по сторонам. Кушетка в коридоре одна. Моя. Кивает на неё, глядя мне в глаза, и ждёт. Стискиваю зубы, но к краю пододвигаюсь. – Сидишь, коллега? – спрашивает Виктор, размещаясь рядом. – Сиди-сиди, – ядовито произносит и заваливается на выкрашенную в светло-серый цвет стену. – По-твоему это смешно? – сжимаю кулаки, вре́зать по холеной морде желание нестерпимое. – Угомонись, Арсений, – с предостережением произносит. – Не время и не место. Всё потом. Мрачно осматриваю мертвенно-бледный вид своего заклятого врага и отступившись, снова упираю голову в ладони. Он прав, черт возьми. – Как ты узнал? – спрашиваю хрипло. – Медсестра сказала. Я давно здесь нахожусь и Аришку все знают. Общительная она. Не могу сдержать грустную улыбку. Ари такая, куда бы ни пришла – везде пробьётся, как росток. В голове тысячи мыслей, которые так или иначе, через фильтр поступают в анализатор и разъедают нервные клетки. А что, если…?! Как тогда? Как вообще… Блядь. – Я ведь её сразу не забрал, – выговаривает Луневич мрачно. Стряхиваю с головы тяжелую бетонную плиту, восстанавливая слух. – А что так? – глухо интересуюсь. – Испугался? – В некоторой степени, да. Из дверей реанимации вылетает медсестра. Окинув нас пустым взглядом, отправляется дальше по коридору. – Извините… – кричу ей вслед. – К вам выйдет врач, – сообщает на бегу. Снова остаёмся вдвоём.