А что, если он умрёт? А мне потом предъявят обвинение в его смерти?! Пробегаюсь взглядом по прекрасному телу, пытаясь не обращать внимания на пах. Приближаюсь и обхватываю ступню. Ноги ледяные. Надежда Георгиевна всегда говорила, что если ноги холодные, а голова горячая, то снизить температуру не выйдет. В такие моменты медсестра давала нам противную, горькую нош-пу. Вот её-то я и не купила. Смачиваю полотенце в ванной и аккуратно окутываю им горячую голову, затем открываю гардероб своего работодателя. Бог ты мой. У него реально гора рубашек и все светлые. Хочется брызнуть краски на этот черно-белый ужас. Выдвигаю ящик, не дыша на стопки с такими же бесцветными боксерами. Носки в специальном отделении. Беру три пары и по очереди натягиваю их болеющему на ноги. Так-то лучше. Еще несколько раз смачиваю полотенце, чтобы было похолоднее. Свитер сбрасываю на кресло. С беспокойством проверяю ладошкой дыхание каждые десять минут до тех пор, пока сама не отрубаюсь рядышком. Глава 12. Арина Просыпаюсь оттого, что сквозь сон чувствую, как странно покалывает сначала левую щеку, затем кончик носа… дальше что-то щекочет подбородок. Только пытаюсь разлепить глаза, как в мой рот врезаются жёсткие губы. Они в меру требовательные, в меру нежные. Ровно такие, как надо. Чёрт. Поцелуи слишком быстрые, чтобы подумать. И их слишком мало, чтобы всё это остановить. Горячий язык толкается глубже, совершает такие мягкие движения, что мне приходится простонать Тёме в рот. Надеюсь, это просто эротический сон, потому что сладковатый вкус во рту мне уже знаком. Но я слишком возбуждаюсь, чтобы подумать об этом. Отдаюсь влажным поцелуям и закидываю руки Тёме на плечи, слегка поигрываю с короткими волосками на затылке. Это ж надо было подгадать такой момент, чтобы я возжелала секса сама? Впервые в жизни. Впервые в жизни я хочу своего парня. Жаркие руки нежно оглаживают мои бедра и вдавливают в разгорячённое твёрдое тело, двигаются кверху вдоль туловища и грубовато сминают грудь через тонкую ткань топа. Эта грубость такая… вызывающая и сексуальная. Находится прямо на краю моих личных границ. Не могу себя сдержать… слабо стону Тёме в рот. Стону?! Вообще, я думала, эта моя функция отрубается сразу после выхода из кабинета стоматолога, а здесь не могу себя заставить остановиться. Горячие губы мастерски всё снова и снова вышибают из меня мучительные стоны. Хочется еще и еще. Хочется как можно больше именно этого вкуса во рту. Именно этих рук. Именно этого неповторимого запаха… Тёма, не отрываясь от моего рта, напористо налегает на плечо и заставляет улечься на спину. Сразу же придавливает мое хрупкое тело к простыням и совершает безумно резкий толчок бедрами, высекая искры из увлажняющейся промежности. Боже мой. Неужели так бывает. Или это просто сон?! Когда Тёмины губы покидают мой рот, скулю от нетерпения и обвиваю горячую голову ладонями. Волосы мягкие, немного длинные, на ощупь безумно приятные. Перебираю их пальцами и инстинктивно чуть оттягиваю, когда мужской рот приникает к моей потяжелевшей от желания груди. Узкие бедра продолжают вбиваться в меня, несмотря на преграду в виде джинсов и нижнего белья. Вдалбливаются с такой силой, что мне кажется, вот-вот я впервые в жизни познаю оргазм. Вскрикиваю, совсем как та девушка из порноролика и одновременно с этим, разлепляю глаза. Полумрак, но очертания комнаты сразу узнаю. От ужаса слова сказать не могу. Немедленно всё вспоминаю. Всё. Всё. Всё. Аптеку, картину, бульон на плите, отчима… Как лечила Долинского весь вечер. Горячий язык неТёмы продолжает играть с моим окаменевшим соском, когда я шепчу: – Арс… Арсений Р…, – запрокидываю голову, ничего не понимая, вцепляюсь в простыни и ощущаю, как внизу живота словно взрыв происходит. Будто бы пиньяту разбили и всё в радиусе метра усеивается блестящими мелкими пайетками. Спина выгибается, ноги подрагивают, а глаза самопроизвольно закатываются. Пытаюсь восстановить дыхание, глядя в потолок. Это катастрофа. – Арсений, – зову громче. Светло-синие глаза поднимаются с моей груди, вдоль шеи, через подбородок, губы, нос, наконец-то добираются до полного ужаса взгляда и замирают, мгновенно мрачнея. Море в его глазах больше не светлое. Оно темное. Жуткое. – Что ты здесь делаешь? – сводя брови к носу, рявкает. Так кричит, что ноги теперь непонятно отчего дрожат. То ли от первого в моей жизни оргазма, то ли от страха. – Я уснула, – говорю, сталкивая его с себя. – А вы накинулись на меня. – Я? – Вы, – пожимаю дрожащими плечами и заправляю истерзанную грудь в топ. – Вы же это начали?! – Я начал? Ты больная, что ли? – ядовито проговаривает он, вставая с кровати. – Тебе мама не говорила, что нельзя засыпать у чужих мужиков в постели? Или ты специально это сделала?! Я дышать перестаю. Уставляюсь на него ни в силах сказать ни слова. Стыд топит каждый уголочек души. Зачем он так со мной? Ведь знает про детский дом… Я, конечно, жалость не люблю, но и издевательств не приемлю. Обидно до слез. Они уже на подходе, поэтому я соскакиваю с кровати и приглушенно отвечаю: – У меня нет мамы. Она умерла. Судорожно собираю свои вещи, хватаю свитер и не обращая внимания на слезы бегу в прихожую. Дура. Дура. Доверчивая дура. Мне мерзко и тошно. Противно от самой себя. Я кончила от Долинского, даже джинсы не снимая. Это катастрофа. О чем я вообще думала, засыпая в его кровати? Он тоже хорош, разыграл из себя святую невинность, а ведь сам набросился. Еще и мамой попрекнул. Утираю прохладные мокрые щеки и яростно завязываю шнурки на кедах. – Арина, – выходит из комнаты Дракула, натягивая футболку. – Постой. Ночь на дворе. – Мне надо идти, – произношу быстро. Захватываю рюкзак и щелкаю дверным замком. – Арина…