Ивашуров, повернувшись, внимательно посмотрел на него. – А мы с вами, молодой человек, не встречались, кстати? Уж больно лицо ваше мне знакомо… Добрынин развел руками: – Не припомню что-то. В Сердобске бывать не доводилось? Может, с караванами проходили? Брови Ивашурова поползли вверх от удивления: – Как же, как же… Известный городок! В определенных кругах, конечно… Да вот только не бывал я там лет уже как двадцать с гаком… Так, значит, и там люди выжили? Вот не думал… – Чем же так знаменит? – заинтересовался Данил. – Маленький городок, провинция… Игорь Антонович враз посерьезнел: – Давно это было, молодой человек… Давно – и грузом прошедших лет похоронено. Ни к чему прошлое ворошить… Повисла неловкая пауза – Данил, похоже, сам того не зная, наступил человеку на больную мозоль. – Так когда, говорите, деревушка-то будет? – поспешил нарушить паузу Хасан. – Да тут километров полтораста, может, чуть больше. К вечеру доедем. – По такой-то дороге? – Скоро озеро, а от него до Юрьева тракт начинается – рыбаки по нему ездят. Озерцо чистое, без заразы, и рыбы в нем развелось видимо-невидимо. Так что оттуда уже быстро доберемся. – А вот за эту новость спасибо, – поблагодарил его майор. – Надоело уже ехать – по стиральной доске трястись. Игорь Антонович Ивашуров и впрямь оказался собирателем сказок. Не первый год бродил он по земле, поднимался аж до Ухты и Архангельска, спускался до Саратова и занимался только одним – собирал и записывал разнообразные леденящие душу истории, сказки, легенды и были, коих у него накопилось уже три толстых тетради исписанных мелким убористым почерком. – У меня, друзья мои, вообще-то, двойное образование. Вернее, как бы это… полуторное, – рассказывал он, сидя за столом в кунге и уминая за обе щеки холодную кашу с тушенкой. – Сначала я на филологическое поступал. Проучился четыре года и только потом понял, что не мое. Бросил. Хорошо, от армии освобождение было. Помотался год грузчиком да разнорабочим – и в физику ударился… И уж на этом поприще я себя проявил, да… Я, к вашему сведению, ученое звание имею – профессор. – Почему же вы вдруг сказки решили собирать? – поинтересовался Данил. – Из физиков – да в лирики подались? В смысле – в гуманитарии. Игорь Антонович печально улыбнулся: – Да как-то, знаете… Мы с женой тогда в деревеньке под Самарой жили. Условия так себе, еды не хватало, лекарств тоже… Ну и… умерла она, в общем, Света моя… Я совсем уж было цель в жизни потерял. Пить стал, себя совсем забросил… А потом как-то встаю поутру, глянул в зеркало – и такая морда на меня оттуда смотрит… синюшняя, набрякшая – быдло быдлом. Понял я, что еще полгода-год – и совсем загнусь. А тут припомнилось как-то, как в студенческие годы, бывало, на Кавказ ездили, фольклор местный записывать. Ну и решил вот… климат сменить, обстановку, развеяться… Брожу по деревенькам, строчу потихоньку. Решил – как тысячу историй соберу, так найду где-нибудь технику копировальную и отпечатаю. Или перепишу начисто, по старинке. И озаглавлю – «Сказки Апокалипсиса»! – И зачем вам это? – спросил Семеныч, доброжелательно посматривая на Ивашурова, видимо, учуяв в нем родственную профессорскую душу. – Как же?! Надо хоть какие-то культурные знания сохранять, не говоря уж о приумножении! Потомки должны знать, что в Темные времена на земле творилось! – Вы так уверены, что они будут, потомки? А если и будут – думаете, им будет интересно? – Обязательно будут! – без тени сомнения отозвался Сказочник. – Я придерживаюсь того мнения, что этот… мнэ… откат к средневековью – явление временное. Человечество всенепременно вернется к вершинам! И вот тогда-то ученым-историкам и пригодится мой скромный труд! – Вашими бы устами… – пробормотал Кубович, сидящий рядом с Ивашуровым. – И много записали уже? – Больше шести сотен, – скромно ответил Игорь Антонович, но глаза его сияли. Было видно, что сборник – его гордость. – И, заметьте, – ни одной повторяющейся или похожей. Я, знаете ли, делю материал на три категории. Первая – это сказки. Так я называю недостоверные истории, которые произошли с кем-то где-то когда-то и рассказчик слышал о них от внучатой племянницы двоюродной бабушки. Вторая – это те истории, которые произошли непосредственно с самим рассказчиком и были записаны с его слов. Таких, конечно, мало, но попадаются среди них и впрямь несколько жутковатых. – Ну а третья? – А третья… – Сказочник замялся было, но продолжал, – в третью категорию я решил записывать случаи, которые произошли лично со мной. Но, увы – за все десять лет странствий ничего сверхъестественного мне так и не повстречалось. Боюсь, эта категория так и останется неоткрытой… Я даже уже начинаю подозревать – не выдумываются ли эти истории долгими зимними вечерами, только лишь для того, чтобы пощекотать друг дружке нервы… – Могу вас уверить, что это не так, – сказал Данил. – Давайте меняться? Вы расскажете что-нибудь интересное, а потом запишите пару историй, правдивость которых я вам гарантирую. – Вот все так и говорят, – кивнул, ухмыляясь, Ивашуров. – Хотя – почему бы и нет? – Тогда объявляю фестиваль сказок открытым, – откидываясь на полку, заявил Семеныч. Остальные согласно загудели – послушать байку-страшилку всегда интересно, особенно в пути, когда от безделья порой на стену хочется лезть. – Сказки я вам рассказывать не буду, – вытаскивая из рюкзака на свет объемистую тетрадь и водружая на нос очки, начал Игорь Антонович. – Расскажу историю, которую я слышал от человека, правдивость которого не вызывает у меня никаких сомнений. – Такие истории на ночь хорошо слушать, – заметил Данил со своей полки. – Жути больше. – Не огорчайтесь, вечером у нас, вполне возможно, еще будут истории, – пообещал Ивашуров. – А пока… слышали вы о Грибнике? – спросил он, и его голос вдруг неуловимо изменился, потек плавно, обволакивающе, словно стараясь затянуть слушателей внутрь повествования. – Случилось это в одной из деревень, расположенной в восточной части Архангельской области. Места там глухие, тайга сплошь на сотни километров, и по ней селеньица мелкие, заимки разбросаны, избы одиночные да стоянки геологов. Потому люди там живут не то что совсем уж дремучие, но суеверия пышным цветом цветут… И вот в одной из тех деревушек – назовем ее, скажем, Выжгора – история эта и случилась. Жил в этой деревушке мужичок. На отшибе жил, на хуторе, можно сказать, километрах в трех от деревни. Был он пришлым, с людьми мало общался, и потому никто и знать не знал, откуда он появился. Ходили, правда, слухи, что связан он с военным объектом, который неподалеку от селения располагался, – прежде него в деревню несколько вояк с большими звездами наведались, купили у прежних хозяев хутор со всеми потрохами, а затем уж и мужика того привезли. Жил он один, никого у него не было, в деревеньку редко захаживал, разве что только в магазин местный за продуктами да по хозяйственной надобности. Гораздо чаще его в лесу встречали, особенно осенью, в грибной сезон. Любил он, видимо, в одиночку по лесу бродить да грибочки собирать. За эту его особенность его Грибником-то и прозвали. Скотины он не держал, чем жил, откуда деньги брал, – непонятно. Приезжала, правда, к нему пару раз в год женщина на огромной такой, черной машине – до Удара это еще было, дороги тогда еще чинили да строили кой-как даже в той северной глуши. Вполне возможно, что и припасы ему привозила – в машину ту эх и много вмещалось, должно быть. Ну а как Ударило – так и она перестала навещать. Надо сказать, для Выжгоры этой после Удара мало что изменилось. Разве что пенсию перестали с почты носить да телевизоры, радио и телефоны умолкли. Все по-прежнему осталось – хозяйство свое, огород, скотинка. Мясо-молоко-яйца по двору бегают – а что еще человеку нужно? Конечно, поняли люди, что изменился мир, и не к лучшему изменился. Хватило и на то соображалки, чтоб понять, что вместе теперь надо держаться, а не отдельным хозяйством. Собрались селяне одним днем и решили общим гуртом теперь выживать. Мужика того, Грибника, приглашать не стали – был он нелюдим, а сплетни по округе о таких людях всегда ползают, причем нередко самые таинственные и жуткие. Вот и о мужичке слухи ходили. На руку тут все сыграло – и нелюдимость, и связи с военными, и вообще ореол таинственности, что его окружал… Обсудили на собрании да решили, что они – сами по себе, а он пусть сам по себе. Как ни увещевал председатель – дескать, ни по-людски это, да только никто его не послушал. Люди, порой, удивительно жестоки бывают, особенно в том, что касается собственной шкуры… – Сказочник замолчал, будто припоминая что-то, и вздохнул. – Тут надо сказать, что историю эту мне сам председатель и рассказал, – продолжил он. – Был он мужик серьезный, шутить не любил и байками тоже не увлекался. Я его давненько знал, потому как частенько раньше по тем местам бродил. Был он на десять лет меня старше, я все больше Сергеичем его называл, чаще по отчеству, чем по имени… – Был, знал, называл… – заметил Данил. – Все в прошедшем времени… Есть тому причины? Игорь Антонович кивнул, и словно судорога прошла по его лицу. – Рассказ его я давным-давно записал, да только после того в те края больше и не захаживал. И тогда уже, когда в последний раз у него побывал, народу в селении почти не оставалось, а теперь, наверно, и подавно… Я тогда даже ночевать не остался – выслушал и рванул оттуда без оглядки. Не посмотрел что ночь, да и дождь еще начал – поздней осенью это было – бежал километров двадцать, не останавливаясь… – Ивашуров примолк на мгновение, собираясь с мыслями. – Сергеич, доложу я вам, человеком был совестливым и понимал, что решением своим люди Грибника фактически на смерть обрекли. Ну, протянет он год-другой на своих запасах – но потом-то что делать? И поэтому стал он внучку свою на хутор иногда посылать. С посылками. То хлеба несколько караваев отошлет, то мясца килограммов пять, то яиц лукошко. Грибник с благодарностью все это принимал и взамен частенько грибами отдаривался. Причем ни каких-то там замухрышек, а самых что ни на есть отборных, толстеньких, крепеньких, ни разу не червивых. То свежих пришлет, а то и сушеных целую связку – внучка говорила, что грибов этих у него полон сарай сушился. Словом, таким вот образом этот обмен посылками шел у них года два, если не больше. К тому времени знал уже Грибник, что люди в Выжгоре одним хозяйством живут. И о том, что его принимать не желают, тоже знал, – Дарья, Сергеича внучка, рассказала. Обижался, понятно. Ничего ведь плохого он не сделал, с округой в мире жил и того, чтоб вот так с ним обошлись, не заслужил, честное слово. Только с Сергеичем у него все нормально складывалось. Дарья обычно раз в неделю к нему ходила: отнесет посылку, передаст, Грибник поблагодарит, лукошко с грибками, загодя приготовленное, взамен вынесет, проводит и обязательно накажет, чтоб все грибы до единого они с дедом съели – больше-то и не было у них никого, вдвоем Сергеич с внучкой жил. И вот как-то раз приходит она к домику Грибника – а дверь заперта. Странно ей это показалось – никогда такого не было, к ее приходу всегда все настежь… Стучится Дарья – а ей Грибник из-за двери и говорит: оставь, говорит, посылку на крыльце, а под крыльцом корзинку с грибами возьми. И обязательно, говорит, обязательно эти грибы съешьте. Я, говорит, приболел малость, открывать тебе не стану, чтоб ты заразой не надышалась. Ты там деду привет передавай и скажи, чтоб не волновался, жду на следующей неделе, как обычно. А грибы – еще раз говорит – съешьте обязательно. Ну, Дарье как сказано было – так она и поступила. Ничего необычного в том, что Грибник так настойчиво грибами их своими потчует, она не усмотрела – он и раньше всегда частенько по два-три раза этот наказ повторял. Посылку она оставила, взяла корзинку, спросила – не надо ли из лекарств чего? Грибник ее уверил, что все у него в порядке, простыл только малость. На том и разошлись. Дарья, конечно, деду все рассказала, но Сергеич все же обеспокоился и на следующий же день отправил ее назад на хутор. Медком нагрузил, травками кой-какими от простуды, таблетками, какие остались… Дарья уже издали заметила, что дверь избы опять, как всегда, нараспашку. Успокоилась – значит, нормально все, выздоровел Грибник, и теперь снова все по-старому пойдет. Зашла в сени, посылку на лавку поставила – и прямиком в горницу. Ей бы, дуре, крикнуть сначала, обозначиться, что пришла, голос подать – может, и по сию пору деревенька жива была бы… – Сказочник вздохнул, – да вот не додумалась, наверно… – Грибник оказался злобным мутантом? – ухмыльнувшись, перебил его Кубович. – И прямо там ее и сожрал… – Да тихо ты, Кубыч, не лезь, дай человек доскажет, – одернул его Профессор. – Дальше-то что, Антоныч? – Домик, надо сказать, у Грибника небольшой был, – понизив голос, продолжал рассказ Ивашуров. – Всего-то и состоял он из горницы да кухоньки. И из сеней одна дверь в горницу вела, а вторая – в кухоньку аккурат. Заходит, значит, Дарья в горницу… Обстановка простая – стол, диван, сервант с фотографиями, на которых Грибник в военной форме изображен. Комод в дальнем углу. И – никого. Но только слышит она вдруг, что из кухоньки бормотания какие-то раздаются и звуки такие, будто плачет кто-то… Вернулась она в сени, подошла к двери на кухню, открывает – Грибник. Сидит он к ней спиной на табурете, бритвой по щекам водит и как-то так… поскуливает, будто бы больно ему бриться. Дарья возьми, да и спроси, дескать – дяденька Грибник, у вас все нормально? И в тот же момент, когда она вопрос этот задала, смотрит она на пол – а волоски, которые Грибник уже сбрил, на полу извиваются… Да и не волоски это вовсе, а какие-то толстенькие черные отростки, словно щупальца меленькие… И тут же Грибник с табурета вскакивает, оборачивается и видит она, что щупальца эти мелкие все лицо его покрывают и под воротник рубахи спускаются. И видно, что даже и под рубахой они по всему телу растут, потому что ткань рубахи, как живой ковер, шевелится, волнами ходит, будто ползает там кто!.. А там, где Грибник эти щупальца со щек сбрил, – там из мелких отверстий в коже желтый гной сочится с кровью вперемешку, и снова тонкие кончики этих щупалец торчат… – Игорь Антонович замолк, оглядывая слушателей и любуясь произведенным впечатлением. – Что за мерзость? – первым нарушил молчание Кубович. – Болезнь, что ли, какая? – Кто ж знает? – пожал плечами Ивашуров. – После Удара какой только дряни в мире не прибавилось. Но я все же склоняюсь к тому мнению, что это все военные в своей лаборатории постарались. Грибник – он же с ними как-то связан был. Может, и в экспериментах участвовал – вот и аукнулось… – А дальше что было? Или все на этом? – спросил Ван. – Да какой там… Для Выжгоры все еще только-только начиналось, – ответил Игорь Антонович. – Дарья и не помнила, как до дома добралась. Обычно-то у нее на дорогу полчаса уходило, а тут за десять минут примчалась. Нашла деда да все ему как на духу и рассказала. Сергеич, понятное дело, всполошился – ну а кто в такой ситуации спокоен останется? И тут он, я так считаю, сглупил. Ему бы обдумать все, проникнуться и сидеть молча в тряпочку, а то и свалить оттуда потихоньку – жизнь-то дороже. А он – сходку срочно собрал и все как есть рассказал, – Ивашуров горестно вздохнул, осуждающе покачал головой. – Ох и трусливы люди бывают в своем невежестве да тупости, – помолчав немного, медленно заговорил он. – Взбеленился народ. Орут, руками машут. Морды красные, глаза выпучены, рты распялены… Ты, говорят, виноват. Ты этого Грибника прикармливал, внучка твоя припасы ему таскала, с рук на руки передавала, одним воздухом с ним дышала. Получается – заболеть тоже могла и на себе заразу по селу разнести. А если и не разнесла еще – то сама больна. Тут, орут, один выход – убить ее, пока не поздно, и тело сжечь. А тебя – в избе до поры запереть, чтоб видно было, болен ты или нет. Сергеич видит – плохо дело. Пробовал успокаивать людей – куда там… Рыпнулся он было из клуба, Дарью предупредить, чтобы в лес бежала – да не тут-то было. Связали его и в избу отволокли. Рвался он, рвался – да разве освободишься? Уж и плакал и умолял – бесполезно. И потом, лежа на полу в сенях, куда его в спешке бросили, слышал он несколько выстрелов на другом конце села и понял, кому эти выстрелы предназначались… К Грибнику никто не пошел – понадеялись, что и без них сдохнет. Но он пришел сам. Жутко ему, наверное, было в одиночестве сидеть, самому себя бояться. И то сказать – как представлю я, что один в глуши сижу, и вдруг из меня начинает этакая дрянь лезть – не по себе становится… – поежился Сказочник. – И жутко, и неизвестно, что дальше ждать, и насколько далеко все это зайдет, во что я превращусь в конечном итоге. Тут уж лучше ружье брать и пальцем ноги на курок жать… – он умолк, словно представляя себе всю эту картину, и Данилу, глядя на него, тоже стало не по себе. И впрямь. Сидишь один, как сыч, помощи ждать неоткуда, впереди – только неизвестность… И постепенно обрастаешь, превращаешься… Его передернуло от отвращения. Лучше уж пулю в голову, чем мерзость такая. – Грибник пришел через месяц, – помолчав немного, вновь заговорил Ивашуров. – Встретили его у околицы, ружья наставили и велели назад уматывать. Зрелище и впрямь было тошнотворное. К тому времени щупальца эти на целую ладонь отросли и, извиваясь, во все стороны торчали. Сергеич, которого тогда уже освободили, говорил, что некоторые из мужиков портки намочили, да и сам он чуть было не обделался. Стоит на дороге эдакая… копна, и поверхность ее вся сплошь шевелится, извивается, в кольца сворачивается, волнами ходит… И от того, что это вот существо еще совсем недавно было обычным человеком, с которым ты, бывало, при встречах словом перекидывался и за руку здоровался, – от осознания этого до самых кишок ужасом пробирало. – Пристрелить надо было, и всего делов, – проворчал Кубович. – Или сваливать оттуда к чертовой матери, да побыстрей. Известно же – если дрянь какая заведется, то уж не вытравишь… – Легко тебе говорить, – покосился на Кубовича Счетчик. – С насиженного места сниматься… И куда идти? А пристрелить – как бы хуже не стало. Неизвестно ведь, с чем дело имеют?.. – Вот и Сергеич так же мне сказал, – подтвердил Сказочник. – Он хоть обиду на соседей и затаил, да что ж сделаешь, если общество так присудило? В деревеньках, в глуши, когда кругом на сотни километров тайга и такие же деревушки, – оно так. Каждый человек от соседа зависит, а еще больше – от общества. И если идти больше некуда и не к кому – любое общественное решение примешь и смиришься. А куда было идти ему? – А что этому Грибнику понадобилось? – спросил Семеныч. – Зачем пришел? – Хлеба, – просто ответил Ивашуров. – Жить-то ему чем было? Пока присылал Сергеич посылки – жил. Существовал, вернее. Худо, бедно, впроголодь… А как кончились передачи – так и зубы на полку. Своего – ничего, только грибы, да только долго ли на них протянешь? Данил с Сашка переглянулись. Знакомая ситуация… – Ну и что? Дали ему хлеба? – Пока Сергеич дома под надзором валялся, селяне другого человека на его место поставили, – продолжил Сказочник. – А тот мужик, видать, не так добр был, как прежний председатель, да и глуп, если честно. Заорал он Грибнику в ответ, чтоб тот к себе убирался. Ничего, говорит, тебе тут не светит. Жри, говорит, свои грибы, у тебя их много должно быть, ты часто по лесу ползал. Грибник постоял еще с полминуты, посмотрел на нового председателя, а потом и говорит – тихо так, спокойно, уверенно: «Грибы, значит? Ладно. Да только смотри, как бы ты сам ко мне через неделю за ними не приполз…» Развернулся да назад пошел. А всех, кто этот его ответ слышал, до самой глубины души ужас пробрал. Как сказал Грибник – так и случилось. Этот самый мужик первым в селе свалился. Слабость, голова трещит, ломота в костях. И уж как тело все чешется, – мочи нет. Чесать начинаешь – кожа расползается и из трещинок кончик щупальца торчит, а не чесать – так они сами кожу прорывают и дальше растут. Чем он только, бедолага, вывести их не пробовал – ничего не выходит. Срезал даже. Не больно совсем, кожа словно онемевшая – а из среза дрянь какая-то сочится и снова мелкий кончик этого самого щупальца лезет… Следом за мужиком, понятно, соседи той же дрянью покрылись… Поняли тогда, что беда в село пришла – да поздно. Кинулись на хутор к Грибнику – а на месте дома пепелище. И его самого след простыл… Сказочник замолчал. – Проучил, значит, – пробормотал в наступившей тишине Семеныч. – Правильно. Жлобство и дурость надо учить. – И что, так вся деревня и… – подал голос Кубович. – Не знаю, – пожал плечами Игорь Антонович. – Говорю же – я после того раза больше в Выжгору не совался. В тот день – как сейчас помню – я вечером пришел и пока по улице шагал к Сергеичеву дому, все удивлялся, куда это люди делись и почему половина домов заколочена стоит? Хотя еще год назад ни одной брошенной избы не было. А как он мне рассказал, что у них творится, – я даже на ночлег останавливаться не стал, тут же собрался. Но Сергеич – он был живехонек. И, видимо, не зря Грибник про грибочки свои талдычил. Потому что Сергеич – единственный, не считая Дарьи, кто грибки эти кушал. И заболеть бы ему этой дрянью одним из первых – так нет… Уберег, получается, его Грибник.