Я написал. – Позвольте, – сказал он и протянул руку. Взял бумагу. Прочел. Прочел второй раз – теперь вслух. Неторопливо прочел вслух: «Мой отец на другом конце света, но в моей комнате он повсюду». Дворецкий положил этот листок обратно на мой стол. И сказал: – Даю прогноз: это начало не повторит прискорбную судьбу своих предшественников. И ушел. Он оказался прав. В общем, на следующий день я не забыл завтрак дома. Просто решил – лучше быть начеку. Но Билли Кольт остался недоволен. – Значит, Дворецкий сегодня не… – Нет, – сказал я. – И на завтрак не бу… – Нет, – сказал я. – Свинья ты, – сказал он. Но на большой перемене я обнаружил в пакете столько еды, что можно было и с Билли Кольтом поделиться. Казалось, Дворецкий специально рассчитал на двоих: два сандвича с козьим сыром, два вареных яйца, восемь кусочков нарезанной моркови и четыре маленькие плюшки с изюмом. – Спасибо твоему дворецкому – так и передай, – сказал Билли Кольт. Если мне правильно послышалось. Он ведь говорил с набитым ртом. А миссис Хокнет? Она сказала про мое сочинение: выразительное описание с глубоким подтекстом. Очень глубоким. И еще сказала, что мне стоило бы послать его отцу по электронной почте. Я решил, что так и сделаю. В пятницу Дворецкий приехал за всеми нами в школу на Баклажане, но на этот раз – впервые – мамы с ним не было. – Ваша матушка, – сказал Дворецкий, – провожает джип в последний путь. – Как это? – спросила Эмили. – Это значит, что джип сд… умер, – сказала Энни. – Джипы не умирают, – сказала Эмили. – Совершенно верно, они не умирают, – сказал Дворецкий. – Но они когда-нибудь приходят в негодность. Что ж, поскольку сегодня пятница и уже четвертый час пополудни, рискну предположить, что мы могли бы по пути вас кое-чем порадовать. – Порадовать? – переспросила Эмили. – Да, – сказал Дворецкий. – Начнем с мисс Эмили и мисс Шарлотты. Эмили и Шарли заулыбались – так они улыбаются, когда зазнаются, и тогда они хуже геморроя. Но они слегка поникли, когда мы подъехали к библиотеке и взяли для них на дом книжки Э. Несбит. – А что значит «Э»? – спросила Шарли. – Экстраординарная, – сказал Дворецкий. – Теперь очередь мисс Энн. Энни не заулыбалась улыбкой зазнайки, но тоже слегка поникла, когда мы подъехали к «Музыкальному магазину Мэделайн» и Дворецкий купил ей метроном. – Метроном – какая от него радость? – сказала она. – Радость, а заодно польза – для всех нас, – сказал Дворецкий. – Ценно помнить, что ритм, если его прилежно придерживаться, – тут он оглянулся на меня, а я покачал головой, – важен во всех областях жизни, но прежде всего в музыке. – Спасибо, – сказала Энни, но без особого восторга. – А теперь молодой господин Джонс, – сказал Дворецкий. Если честно, когда мы подъехали к «Мэрисвиллскому миру спорттоваров», мои перспективы выглядели намного заманчивее, чем какие-то там книжки Э. Несбит и метрономы. Сами понимаете, «Мир спорттоваров»… Звучит выразительно, и подтекст глубокий. Дворецкий велел нам подождать в машине, пока он наводит справки о товаре, заказанном по каталогу. И мы подождали, и я сказал Энни, что «заказанный по каталогу» тоже звучит выразительно и подтекст глубокий. По-моему, Энни сделала над собой большое усилие, чтобы меня не возненавидеть. Но когда Дворецкий вернулся, в руках у него было что-то длинное, с одной стороны плоское, с другой выпуклое, и никто из нас не смог догадаться, что это такое. – Почти все жители нашей планеты, – сказал Дворецкий, – за огорчительным исключением граждан ряда не самых цивилизованных стран, мигом узнали бы в этом предмете биту. – Это не бита, – сказал я. – Что и требовалось доказать. Молодой господин Джонс, именно эта вещь называется «бита» во всех частях света, где ценят изящество, где чтят коллективную память, где преобладают воспитанные люди. – А мы разве невоспитанные? – сказал я. – Молодой господин Джонс, вчера вечером вы окунули в кока-колу свой шоколадный донат в шоколадной глазури. – Шоколадные донаты в шоколадной глазури только так и едят, – сказал я. – По всей видимости. – И, если бы я не вмешался, соломинка, торчавшая из вашего стакана с шоколадной кока-колой, вонзилась бы в вашу левую ноздрю. Это да – так все и было. Он протянул мне биту. – Вы взяли ее не за тот конец, молодой господин Джонс. Я взял ее за другой конец. – А веревку надо снять? – Во-первых, это шнур. Во-вторых, нет, не надо. Я осмотрел биту. – А в бейсбол ей играть можно? – Только если вы дикарь. – А в какую же игру можно? Дворецкий прижмурил глаза. На его губах появилась улыбка. И он сказал, словно погрузившись в транс: – В самую красивую и благородную из всех игр, которые изобрело или когда-либо изобретет человечество. Я снова осмотрел биту. – Стопудово. – Как вы должны помнить, молодой господин Джонс, насмешка – низшая форма остроумия. Но насмешки над крикетом равносильны святотатству, и в моем присутствии их не будет. По его голосу я понял: он не шутит. – Ну а из какого она дерева? – спросил я, хотя вообще-то мне было без разницы. – Из ивы, – сказал Дворецкий. – И сегодня вечером вы ее обстучите.