– Увидимся завтра вечером, – отозвался я. – На поле, усеянном мертвыми врагами. – Бог даст. Я попрощался с Бенедеттой и присмотрел, чтобы у нее имелись добрая лошадь и толстый кошель с монетами. – Если мы проиграем, – сказал я ей, – убирайся из города, переходи по мосту через Ди и езжай на юг! – Вы не проиграете! – с жаром заявила она. – Я не могу тебя потерять! Ей хотелось отправиться на поле боя, но я запретил, и она неохотно смирилась с моей волей, но не без условий. Итальянка сняла с шеи тяжелый золотой крест и сунула мне в руки. – Надень его ради меня, – попросила она. – Он будет тебя хранить. Я колебался. Мне не хотелось оскорблять своих богов, но я знал цену креста, подарка, полученного Бенедеттой от королевы Эдгифу. – Носи его! – заявила женщина резко. – Он тебя сохранит, я знаю! Я повесил крест на шею, рядом с серебряным молотом. – И не снимай! – предупредила она. – Не буду. Увидимся после победы. – Так и будет, не сомневайся! Я оставил с ней Эдрика под предлогом, что тот слишком стар для битвы, и наказал беречь ее и увезти на юг, если нас разобьют. Мы с ней поцеловались, потом я ушел. Бенедетта провожала меня глазами, полными слез. Я не сказал ей о предложенной мне Этельстаном невесте. Предложение это ошеломило меня не в меньшей степени, чем должно было, по моим соображениям, разозлить Бенедетту. Тем утром я видел мельком Элдриду, которая шла в церковь в обществе шести монахинь. Она и сама выглядела как монашка, в грубом сером балахоне с тяжелым серебряным крестом на груди. То была низенькая, пухлая девица с лицом, как мне показалось, обиженной свинки. Вот только свинка эта обладала огромным богатством. Мы стояли лагерем к югу от моста и на следующий день собирались перейти на поле боя. У нас имелись хлеб, холодная говядина, сыр и эль. С наступлением ночи несколько раз заходил ливень. На северном берегу, за невысоким холмом на поле боя, мы видели зарево от костров наших врагов. Те пришли с юга, из Дингесмера, где стояли в гавани их корабли. Не нашлось бы в нашем войске ни одного человека, который не устремлял бы взгляда к этому далекому зареву и не пытался представить, много ли людей собралось у тех костров. Этельстан привел в лагерь три с лишним тысячи воинов, не считая фирда, от которого едва ли будет большой толк в борьбе против закаленных бойцов Анлафа. Еще у Этельстана имелись пять сотен конников Стеапы, расположившихся в двух милях позади нас, но я подозревал, что у Анлафа и Константина число воинов приближается к пяти тысячам. Кое-кто утверждал, что врагов насчитывается шесть, а то и семь тысяч, но достоверно никто не знал. Я ужинал вместе с сыном, Финаном, Эгилом и Торольфом. Говорили мы мало, ели еще меньше. К нам подсел Ситрик, но только чтобы выпить эля. – Когда истечет перемирие? – спросил он. – В полночь. – Но до рассвета они бой не начнут, – сказал Эгил. – До исхода утра, – уточнил я. Требовалось время, чтобы выстроить армии, а затем дать молодым идиотам послоняться между ними, вызывая врагов на поединок. Дождь барабанил по парусине, растянутой нами на кольях нашего грубого шалаша. – Земля будет мокрой, – мрачно заметил Финан. – Скользкой. Никто не ответил. – Нам надо поспать, – заявил я, хотя и понимал, что уснуть будет сложно. Бой окажется трудным и для противника – земля будет такой же скользкой для них, как и для нас. Дождь усилился, и я молился, чтобы он не унимался и днем, потому как ирландские норманны любят использовать лучников, а ливень намочит тетивы луков. Я обошел костры своих людей. Говорил обычные слова, напоминая, чтобы они готовились к этому бою, а отработанные часами, днями, месяцами и годами навыки спасут им завтра жизнь. Но сам знал, что, вопреки любому искусству, многие погибнут. «Стена щитов» не ведает жалости. Какой-то священник молился с частью моих христиан, и я не стал ему мешать, только велел всем поесть, выспаться, если смогут, и не трусить. – Мы – беббанбургские волки, – увещевал их я. – Нас никто не победит. Новый заряд ливня заставил меня податься к ярко полыхающим огням в середине лагеря. Я не ожидал боя раньше позднего утра, но ходил в кольчуге, по большей части ради тепла, которое давала кожаная поддевка. В нарядном шатре короля горели свечи, и я направился к нему. Двое стражников у входа признали меня и, поскольку меча или сакса при мне не было, разрешили войти. – Лорд, его там нет, – предупредил один из них. Я все равно вошел, просто чтобы спрятаться от дождя. В шатре было пусто, если не считать священника в богатой рясе. Тот преклонил колени на подушке перед переносным алтарем с серебряным распятием. Услышав мои шаги, он обернулся, и я узнал своего сына, епископа. Я остановился и едва не пошел назад к выходу, но сын встал. Вид у него был такой же смущенный, как у меня. – Отец… – робко начал он. – Король отправился поговорить со своими людьми. – Я делал то же самое. Мне подумалось, что стоит остаться. Дождь наверняка загонит Этельстана обратно в шатер. У меня не было причин разговаривать с королем, разве что желание поделиться общими нашими страхами и надеждами насчет завтра. Я подошел к столу, увидел глиняный кувшин. Вино в нем не пахло как уксус, поэтому я налил себе немного в кубок. – Не думаю, что он будет против, если я украду его вино. – Я заметил, что взгляд сына остановился на тяжелом золотом кресте у меня на шее, и пожал плечами. – Бенедетта заставила надеть. Говорит, что он будет оберегать меня. – Непременно, отец. – Он замялся, коснувшись правой рукой своего собственного креста. – Мы можем победить? Я впился глазами в его бледное лицо. В народе говорили, что сын похож на меня, но мне так не казалось. Он явно тревожился. – Мы можем победить, – подтвердил я, опускаясь на стул. – Но они превосходят нас числом! – Мне много раз доводилось сражаться против превосходящего врага, – сказал я. – Решают не числа, решает судьба. – Бог на нашей стороне, – заявил сын, хотя в голосе его не чувствовалось твердой уверенности. – Вот и замечательно. – Мои слова прозвучали иронично, и я пожалел об этом. – Мне понравилась твоя проповедь. – Я знал, что ты был в церкви. – Он помрачнел, будто усомнился в искренности похвалы. Потом, все еще хмурясь, сел на скамью. – Если они завтра победят… – Будет бойня. Наши люди окажутся в западне между двух потоков. Кому-то удастся уйти через мост, но он узкий. Кто-то переберется через овраг, но большинство погибнет. – Тогда зачем мы сражаемся здесь? – Потому что Анлаф и Константин не допускают шанса нашей победы. Они уверены. И мы можем обратить эту уверенность против них. – Я помолчал. – Это будет нелегко. – Ты не боишься? – Перепуган до смерти. – Я улыбнулся. – Только глупец не боится перед битвой. Но мы обучили наших людей. Мы пережили много других сражений. Мы знаем, что делать. – Как и противник. – Разумеется. – Я отхлебнул вина. Оно оказалось кислым. – Ты еще не родился, когда я дрался при Этандуне. Дед Анлафа сражался там против деда Этельстана, и мы уступали числом. Даны были уверены в победе, мы пребывали в отчаянии. – Победу в той битве нам даровал Господь. – Так сказал Альфред. Что до меня, то я полагаю, мы знали, что, проиграв, лишимся своих домов и своей земли, поэтому дрались как одержимые. И победили. – И завтра произойдет то же самое? Уповаю на это. Он и правда был напуган, и мне подумалось: может, и лучше, что сын стал священником, потому что воин из него никогда бы не вышел. – Мне следует быть твердым в вере, – уныло проронил сын. – Верь в наших воинов. В нашем лагере кое-где слышалось пение, и это меня удивило. Люди, с которыми мне довелось поговорить, с тревогой ждали завтрашнего дня, слишком мрачные, чтобы петь. Не доносилось песен и из вражеского лагеря. А тут вдруг объявилась какая-то горстка парней, устроивших бурное веселье. – Они в приподнятом настроении, – заметил я. – Это эль, надо полагать? Повисла неловкая пауза. Пение приближалось. Залаяла собака, ливень барабанил по крыше шатра. – Мне не довелось поблагодарить тебя за предупреждение в Бургеме, – проговорил я. – Если бы не оно, я потерял бы Беббанбург. На удар сердца он смутился, не зная, что сказать. – Дело в Элдреде, – обрел он наконец речь. – Ему хотелось стать повелителем Севера. Нехороший был человек. – А я? – задал я вопрос с улыбкой. Сын ничего не ответил. Он нахмурился, когда пение стало еще громче, потом перекрестился. – Король обмолвился, что ты придумал план, который дает нам надежду. Это так? – Его тревога снова прорвалась наружу. – Высказал некоторые соображения. – Какие? – Такие, о которых никому говорить нельзя. Что, если Анлаф вышлет ночью людей, чтобы взять языка, и тот окажется посвящен в тайну? – Я улыбнулся. – Это серьезно осложнит задачу твоему Богу, если Тот намерен даровать нам победу. – Он дарует, – заявил сын, стараясь придать голосу уверенность. – Завтра Господь сотворит для нас чудеса!