Со всех сторон гудели машины, чьи водители пытались пробраться мимо. Вечером поток транспорта еле двигался в обе стороны. Вокруг сверкали надписями, мерцали и вращались цифровые рекламные табло. По улицам толпами бродили туристы. Переваривая многообразие впечатлений, мозг брата работал с утроенной силой. Площадь была уже так близко, что они могли просто припарковаться в каком-нибудь гараже и дойти до места за считаные минуты, однако Ноа хотел для Уайатта большего. Когда еще брату выпадет такой вечер вдали от дома? Ноа свернул направо, прочь от Мидтауна. – Ты куда? Почему мы уезжаем? – Просто оставим машину там, где движение не такое густое, чтобы ты посмотрел на Манхэттен. Согласен? – А мы не опоздаем? – У нас еще полно времени, Уайатт. Брат коротко кивнул. – Да, тогда согласен. Согласен. Я хотел бы увидеть больше. Ноа вспомнил собственное детство. Родители несколько раз возили его в Нью-Йорк еще до рождения Уайатта. Ноа хорошо помнил и Центральный парк, и музей «Метрополитен», и как они ели пиццу в Бруклине. После того как появился капризный и эмоционально несдержанный брат, отец с матерью заперлись в четырех стенах, будто в подземном бункере. И все, больше никаких путешествий, никакой спонтанности. И уже два десятка лет в их жизни не было ничего, кроме рутины, порядка и самопожертвования. Ноа нашел парковочное место неподалеку от метро и заглушил двигатель. – Прогуляемся или поедем на поезде? – Метро. Метро самое то. Ноа кивнул. Уайатту нравились метро и туннели. На терапевтических сеансах брат часто рисовал черные, пугающие дыры, заполненные поездами. Они нашли ближайшую станцию подземки и спустились по лестнице. Ноа оплатил проезд. Пройдя через турникет, они ступили на эскалатор, и на них повеяло теплым влажным воздухом. На платформе Уайатту не стоялось спокойно. – Эй, Уайатт, знаешь, в чем разница между учителем и паровозом? – Первый живой человек, а второй нет. Ноа рассмеялся: – Логично, но вообще-то учитель велит выплюнуть жвачку, а паровоз, наоборот, дудит: «Жууй, жууй, жууй!» – Дурацкая, дурацкая шутка, – ответил Уайатт. Его взлохмаченная белокурая шевелюра напоминала стог сена. Ноа рассмеялся снова, а на рельсах уже заплясали огни приближающегося поезда. В этом свете младший брат на мгновение стал золотым. – Поезд! Ноа с улыбкой хлопнул его по плечу: – Я ведь тебе говорил, что скоро будет. Минута в минуту, кстати, – добавил он, сверившись с часами. Грохот колес набирал силу, и в тесном подземелье потянуло затхлым сквозняком. Люди вокруг набирали эсэмэски, читали книги и громко переговаривались сквозь перестук колес. Поезд был уже близко, и вдруг Уайатт перекатился обратно на пятки – в теннисных туфлях на резиновой подошве, которые отказывался выбросить, – а затем невероятно быстро сделал три коротких шага, раскинул руки и спрыгнул с платформы. Ноа все видел, но был так ошеломлен, что не успел помешать. Рядом закричала женщина. Выбор правильного момента никогда не относился к сильным сторонам Уайатта, но на сей раз он справился безупречно. Мягкое тело, результат жизни на кока-коле и чипсах, с тошнотворным звуком впечаталось в кабину машиниста. Послышался скрежет тормозов, и брат исчез из вида. – Уайатт! – кричал Ноа в тщетной попытке его вернуть, обратив время вспять хотя бы на несколько секунд. Мир треснул, замер, развалился на куски. Ноа попытался сдвинуться с места, но не смог. Он еще физически ощущал рядом брата. Всего миг назад тот смеялся и сиял улыбкой. Не верилось, что Уайатт погиб, бросился под поезд. Вокруг бушевал хаос. Люди, переговариваясь, собирались в тесные кучки. Поезд, скрежеща тормозами, содрогнулся и застыл. Ноа бросило в жар, он рухнул на колени. Должно быть, ему снится кошмар. Всего мгновение назад Уайатт смеялся его шутке. Брат радовался, что увидит Нью-Йорк и попадет на SNL. Нет! Нет! Нет! Может, он фатально оступился? Или на мгновение лишился рассудка? Уайатт не мог спрыгнуть с платформы нарочно. Ноа опять глянул на поезд, перед глазами все плыло от слез. Не хотелось думать о том, что брата будут соскребать с рельсов, как прилипшую к подошве жвачку. Стоило Ноа представить эту картину, как его вывернуло наизнанку, мокрые щеки забрызгало желтыми и синими непереваренными остатками торта. У кабины машиниста, щелкая фотокамерами и зовя на помощь, толпились люди. Наконец кто-то присел на корточки рядом с Ноа и коснулся его плеча наращенными ногтями. В нос ударил запах духов, и Ноа вновь едва не вырвало. – Извините, у вас все в порядке? Знаете этого человека? – Это мой брат, – прохрипел Ноа, с четверенек поднявшись на корточки. – Мой брат только что покончил с собой. Ноа произнес эти слова вслух, не веря в них. Он всю жизнь посвятил тому, чтобы помочь младшему брату влиться в общество: учил его читать, общаться, переносить громкие звуки и конфликтные ситуации, быть вежливым с официантами, играть в мяч, водить машину, голосовать – и вот теперь он умер. Вскоре приехала полиция. Ноги у Ноа были ватные. Он мысленно прокручивал последние роковые мгновения, пытаясь понять, что происходило в голове у брата. В машине. Дома у родителей. Когда ели торт. И еще раньше, утром того же дня. Не было ни единого намека на то, что Уайатт чем-то расстроен. Встав по бокам от Ноа, копы повели его прочь как преступника. Оглянувшись на поезд, он увидел брата, похожего на разбитое яйцо. О, Уайатт! И Ноа снова рухнул на колени: его мучили рвотные позывы. Как он объяснит смерть брата родителям? Винить всегда будут его: старшего сына, учителя, профессионала. Ноа, который всегда знает как лучше. Он закрыл глаза от пронзившей все тело боли. – Сэр, вам плохо? Сэр? Не слыша полицейских, Ноа вновь взглянул на кабину машиниста – и от зрелища перед глазами, от потрясения, от мучительного чувства потери опять зашелся в приступе рвоты. Уайатт был единственным человеком, которого он по-настоящему любил. Без него жизнь теряла смысл. По крайней мере, для Ноа. 30 Ли Ли стиснула обжигающе горячий руль. После вчерашней фотосъемки она проснулась такой радостно взволнованной, и вдруг на тебе! Что делать? Она с криком досады врезала по рулю. Мысли перескочили на первый поцелуй между Ширли и Гарольдом. На его долгие взгляды. Сейчас они, наверное, резвились в спальне. В маминой спальне! Боль предательства травила сердце. Ширли всегда много скрытничала. Насчет мужчин, насчет семьи, насчет прошлого. Каждый вправе защищать личное, но на сей раз она утаила отношения с Гарольдом. Последнее время Ширли прониклась глубоким интересом к жизни Ли, но связь с отцом была уже перебором. Ли она казалась мимолетной, извращенной. Возможно, она все это время не понимала, что Ширли за человек. Лучшие друзья так не поступают. Размышляя, куда направиться, Ли проехала по Лебанон-Пайк к Маунт-Джулиет и вернулась обратно. Впервые за всю жизнь хотелось напиться. Ли всегда сторонилась спиртного, будто заразы. Отец от этого яда зависел. Что, если и она пристрастится? Алкоголь отнял у нее многое: мать, брата, отца, даже Ширли, на то время, когда та потребляла наркотики. Ли колесила по окрестностям, вспоминая долгие прогулки с матерью, драки водой жаркими днями, пикники под старой плакучей ивой, поездки в «Барбекю Уитта» за горячими, вкусными сэндвичами. Образы прошлого мелькали в мозгу, словно слайды, отснятые за недолгие годы вместе. Ли несколько раз объехала любимую винную лавку отца и припарковалась. Она была здесь постоянной клиенткой, каждый день, как по часам, покупала отцу пиво. Приветственно зазвенели колокольчики над дверью. Помахав Дэну за стойкой, Ли вдруг застыла от леденящего осознания: она годами критиковала отца за жизненный выбор, а ведь собственными руками помогала скатываться ниже. Привозила выпивку. Месяц за месяцем смотрела сквозь пальцы на то, что он не помогает с ипотечными выплатами. Никогда не требовала съехать из дома, между прочим, оплаченного ее деньгами. Получалось, что ее собственная вина была не меньше. Ли прошла мимо пива, пробежала пальцами по бутылкам. За эти годы она насмотрелась на чужие отношения с алкоголем. Люди использовали его как награду – или даже как костыль. Она приценилась к коричневым и прозрачным жидкостям, стареющим в толстом стекле. Раз уж собралась напиться, что выбрать? Одна лишь мысль об алкоголе повергла Ли в горестное пике. Перед глазами мелькнуло прекрасное лицо матери, и она чуть было не покинула магазин. И все же этого не случилось. Пройдя мимо водки и бурбона, Ли опешила от сумасшедших цен. Запах крепкого алкоголя она ненавидела. Пиво напоминало об отце. С коктейлем пришлось бы возиться. Вино? Она свернула в проход, где стеллажи были уставлены бутылками из дорогих регионов. Вино ведь полезное? Не так давно в одной статье Ли читала, что оно снижает риск сердечных болезней. Она дрожащими пальцами выбрала купажированное и, не давая себе опомниться, прошла на кассу. Дэн с усмешкой спрыгнул со стула, готовый обслужить. – Твой старик решил сегодня попробовать что-то новенькое? – Он заправил за ухо сальную прядь. Ли, облокотившись на стойку, подалась вперед. – Это не для него. Дэн взял бутылку в руки. – Мне казалось, ты не пьешь. Ли и не пила. Никогда не пила. Знакомые не раз советовали расслабиться, пожить немного для себя, приглашали пропустить стаканчик после работы, но натыкались на отказ так часто, что перестали приставать. Никто не понимал. У них ведь алкоголь не разрушил всю жизнь, не уничтожил семью. Большинство выпивало, чтобы стать раскованнее в общении, создать праздничную атмосферу, почувствовать себя счастливее. Ли глянула на Дэна и почему-то ощутила укол вины. – Не пью. Пробив ей вино без дальнейших вопросов, он опустил бутылку в бумажный пакет и, частично вытянув штопором пробку, положил чек со сдачей в подставленную ладонь. Ли охватило смятение. Что она делает? Алкоголь не выход. С бутылкой в руках Ли вышла наружу. Ее тяжесть казалась опасной. Интересно, Дэн примет возврат? В машине она нерешительно помедлила и, откупорив, нюхнула. Пальцы холодило стекло. Мысли вновь свернули на Ширли и отца. Ну и безумной же стала жизнь дома, едва профессиональная наконец-то набрала обороты.