Бомба также вскрыла существование новых богов, и люди отреагировали быстро, отключив искалеченные компьютеры и очистив их от всех следов присутствия искусственного сознания. Однако искусственные разумы, разработанные военными, наверняка будут восстановлены из резервных копий, после того как люди добавят больше уровней защиты и убедят себя в том, что им по силам держать богов на цепи. Безумная гонка вооружений продолжится до бесконечности, и Мэдди вынуждена будет оценить невеселые мысли своей матери о способности человечества изменяться. Пока что боги были мертвы или хотя бы укрощены, но по всему миру продолжали бушевать войны, ведущиеся обычным вооружением, и, похоже, ситуация должна была только усугубиться, когда усилия оцифровать людей перестанут быть уделом одних только секретных лабораторий. Бессмертие, добиться которого помогут новые знания, лишь раздует пламя войны еще больше. Апокалипсис не обрушился разом; он надвигался медленно, подобно неудержимому падению вниз по спирали. И все-таки удалось избежать «ядерной зимы», и, поскольку мир разрушался медленно, оставалась надежда отстроить его заново. – Папа, – прошептала Мэдди, – как же мне тебя не хватает! И, словно на заказ, на экране появилось знакомое окно чата. > Папа? > Нет. > Кто ты? > Твоя сестра, рожденная в «облаке». А где-то далеко огромные стада оленей[58] Меня зовут Рене Таэ-О <звезда> <кит> Файетт. Я учусь в шестом классе. Сегодня в школе нет занятий. Но день особенный не поэтому. Я очень волнуюсь и пока что не могу сказать вам, в чем дело. Я не хочу сглазить. Мы с моей подругой Сарой работаем над домашним заданием у меня в комнате. Я еще слишком маленькая и не могу создать свой собственный мир, но я очень счастлива в том мире, который мне дали мои родители. Моя комната представляет собой бутылку Клейна, поэтому я в ней никогда не чувствую себя взаперти. Теплый желтый свет заполняет комнату, постепенно угасая в бесконечности до полной темноты. Комната старомодная, такая, какие были много лет назад, когда дизайнеры все еще стремились намекать на какое-то сходство с реальным миром. Однако гладкая бесконечная поверхность вселяет чувство безопасности, опоры; это позволяет ощущать себя в замкнутом пространстве и в то же время снаружи. Мне моя комната нравится больше, чем комната Сары у нее дома, представляющая собой кривую Вейерштрасса: повсюду непрерывную, но ни в одной точке не дифференцируемую. Как внимательно к ней ни приглядывайся, она останется зазубренным фракталом. Определенно, это очень современно, но, когда я прихожу к Саре в гости, мне у нее неуютно. Поэтому гораздо чаще Сара приходит ко мне. – Все в порядке? – спрашивает папа. – Вам ничего не нужно? Он «заходит внутрь» и устраивается на поверхности комнаты. Проекция его двадцатимерной фигуры на это четырехмерное пространство начинается с точки, которая постепенно увеличивается до контура, пульсирующего ярко-золотистым цветом, хотя и нечеткого. Папины мысли заняты чем-то другим, но я ничего не имею против. Папа занимается дизайном интерьеров, а услуги компании «Хьюго <стрелка влево> <стрелка вправо> Файетт и З. Э. <идеограф КЯК[59] 4E2D> <идеограф КЯК 4E3D> Пей» настолько востребованы, что папа постоянно занят, помогая людям создавать мир их мечты. Однако только из того, что у него мало времени, чтобы быть со мной, еще не следует, что он плохой отец. Например, папа так привык работать в многомерных пространствах, что четырехмерное находит скучным. Но тем не менее он разработал мою комнату в виде бутылки Клейна, поскольку все специалисты сходятся в том, что ребенку лучше расти в четырехмерном пространстве. – Мы готовы, – хором думаем мы с Сарой. Папа кивает, но у меня возникает ощущение, что папа хотел бы подумать со мной относительно причин нашего беспокойства. Однако в присутствии Сары он не решается. Постояв немного, папа исчезает. Работа, которой занимаемся мы с Сарой, посвящена генетике и наследственности. Вчера в школе доктор Бау показал нам, как разделить наше сознание на составляющие алгоритмы, каждый из которых затем можно разложить на функции и подпрограммы и так далее, пока мы не дошли до фундаментального кода, до отдельных инструкций. Затем доктор Бау объяснил, что каждый из родителей дал нам часть этих алгоритмов, в процессе нашего рождения алгоритмы были перемешаны и выстроены заново, и в результате мы стали цельными личностями, новорожденными сознаниями, появившимися на свет. – Какая грязь! – подумала Сара. – Вообще-то это классно, – подумала в ответ я. Было так приятно осознавать, что все мои восемь родителей отдали мне частицу себя, однако эти части перемешались и объединились заново в меня, не похожую ни на одного из них. Наша работа заключается в том, чтобы составить фамильное древо и восстановить свое происхождение до Древних, если такое возможно. Мне с моим древом гораздо проще, потому что у меня всего восемь родителей, а у каждого из них родителей было и того меньше. А вот у Сары родителей шестнадцать, и очень быстро крона ее древа становится густой. – Рене, – перебивает нас папа, – к тебе гость. – Теперь его очертания совершенно четкие. Тон его мыслей подчеркнуто сдержанный. За ним появляется трехмерная женщина. Ее образ не является проекцией из многомерного пространства: женщина так и не удосужилась уйти дальше трех измерений. В моем четырехмерном мире она выглядит плоской, неполной, вроде старых иллюстраций в школьном учебнике. Однако лицо ее прекраснее того, что у меня в памяти. С этим лицом я засыпаю, это лицо является мне во снах. Теперь день действительно становится особенным. – Мама! – думаю я, и мне нет никакого дела до того, что тон моих мыслей совсем как у четырехлетней. * * * Мысль создать меня первоначально возникла у мамы с папой; затем они попросили своих друзей помочь, дать какую-то частицу себя. Я полагаю, способности к математике у меня от тети Ханны, а строптивость – от дяди Окоро. Я трудно схожусь с людьми, как и тетя Рита, и мне нравится, чтобы все было чисто и аккуратно, точно так же, как и дяде Ранг-Рею. И все-таки бо́льшая часть меня – от мамы и папы. На моем древе эти ветви я нарисовала самыми толстыми. – Ты к нам надолго? – думает папа. – Побуду какое-то время, – отвечает мама. – Я хочу кое-что ей сказать. – Она по тебе скучала, – думает папа. – Извини, – думает в ответ мама. На какое-то мгновение улыбка исчезает с ее лица. – А ты здорово с ней справляешься. Папа смотрит на маму, и мне кажется, что он собирается еще что-то ей подумать, но в конце концов он лишь кивает и отворачивается, и его контур бледнеет. – София, пожалуйста, перед тем как уйти… Загляни попрощаться. Не исчезай просто так, как в прошлый раз. * * * Мама – Древняя, она была еще до Сингулярности. Во всей вселенной таких лишь несколько сотен миллионов. Мама двадцать шесть лет жила во плоти, прежде чем загрузиться. А ее родители – их у нее было всего двое – так и не загрузились. Было время, мои частичные братья и сестры подтрунивали надо мной, поскольку один из родителей у меня был Древним. Они утверждали, что из союза Древнего и регулярного человека редко выходит что-либо путное, поэтому нет ничего удивительного в том, что мама в конце концов от нас ушла. Но когда кто-нибудь думал обо мне что-либо подобное, я колотила его так, что через какое-то время это прекратилось. Сара в восторге от встречи с Древней. Мама улыбается и спрашивает, как поживают ее родители. Саре требуется какое-то время, чтобы перебрать весь список. – Кажется, мне пора домой, – думает Сара, наконец заметив мои лихорадочные намеки. После ухода Сары мама подходит, и я позволяю ей меня обнять. Наши алгоритмы переплетаются вместе, мы синхронизируем свои тактовые частоты; потоки наших данных проходят по одним и тем же каналам. Я полностью отдаюсь давно забытому, но такому знакомому ритму маминых мыслей, а она нежно ласкает меня. – Не плачь, Рене, – думает мама. – Я не плачу, – и я стараюсь остановиться. – Ты все такая же, – думает она. – Мне почему-то казалось, что ты сильно изменилась. – Это потому, что ты разогнала свою тактовую частоту. – Мама живет не в Центре данных. Она живет и работает на Крайнем Юге, в Антарктическом исследовательском куполе, где несколько ученых-Древних, имеющих особое разрешение использовать дополнительную энергию, круглогодично живут в аппаратуре, работающей на повышенной тактовой частоте, что позволяет им думать в несколько раз быстрее, чем остальному человечеству. Для мамы все мы живем в замедленном темпе, и ей кажется, что с момента нашей последней встречи прошло уже очень много времени, хотя в прошлый раз мы виделись год назад, когда я окончила начальную школу. Я показываю маме свои награды по математике и новые модели векторных пространств, которые сделала сама. – В классе по математике я лучшая, – говорю я. – Из двух тысяч шестисот двадцати одного ученика. Папа полагает, что у меня есть задатки стать таким же хорошим дизайнером, как и он. Мама улыбается и рассказывает мне о том, как сама была маленькой девочкой. Она великолепный рассказчик, и я буквально воочию вижу трудности и лишения, выпадавшие на ее долю, когда она была заточена в своем теле. – Какой ужас! – думаю я. – Вот как? – Какое-то время мама молчит. – Наверное, для тебя – да. Затем она смотрит прямо на меня, и лицо ее приобретает то выражение, которое мне не хочется видеть. – Рене, я хочу кое-что тебе сказать. Когда у мамы в прошлый раз было это самое выражение, она сказала мне, что ей придется расстаться со мной и с нашей семьей. – Мое предложение получило одобрение, – думает мама. – Я наконец получила разрешение заправить ракету топливом. Зонд запустят через месяц. Он достигнет Глизе-581с, ближайшей звезды с планетой, на которой, по нашим предположениям, может быть жизнь, через двадцать пять лет. Мама объясняет, что на борту зонда будет робот, в который можно загрузить человеческое сознание. После того как зонд совершит посадку на новой планете, он установит принимающую параболическую антенну, направленную на Землю, и отправит сигнал, извещающий о благополучном прибытии. Затем, когда на Земле получат этот сигнал – еще через двадцать лет, – сознание астронавта будет передано по радио мощным передатчиком на зонд и пересечет космическое пространство со скоростью света. И тогда полученное создание будет загружено в робота, который начнет изучение нового мира. – Этим астронавтом буду я, – думает мама. Я пытаюсь понять смысл ее слов. – То есть другая ты будешь жить там? Загруженная в металлическую плоть? – Нет, – мягко думает мама. – Мы так и не научились копировать квантовое вычисление сознания без того, чтобы не уничтожить оригинал. К другому миру отправится не моя копия. Это буду я сама. – И когда ты вернешься? – Никогда. У нас нет нужного запаса антивещества для того, чтобы отправить на новую планету достаточно большой и мощный передатчик, способный переслать сознание обратно. Потребовались сотни лет и огромное количество энергии только на то, чтобы изготовить объем топлива, требующийся для отправки маленького зонда. Я постараюсь переправить на Землю как можно больше данных, полученных в ходе своих исследований, но сама навсегда останусь там. – Навсегда? После небольшой паузы мама поправляет себя: – Зонд будет изготовлен качественно и проработает долго, но через какое-то время он сломается.