— Очень неподалеку. — А какую фамилию они носили? — Жобо, Оливер и Кристин. К сожалению, их нет в живых. Уже много лет. — Чем они занимались? Кем были по профессии? — Он был boucher[18]. Она — coiffeureuse[19]. — Мясник и парикмахер? — Бергер явно не верит ни единому его слову и знает прекрасно, что он морочит нам всем головы. Жан-Батист — сам мясник и страшный сон парикмахера. — Да, мясник и парикмахер, — подтверждает тот. — Вы когда-нибудь виделись со своим семейством, с Шандонне, пока воспитывались у тех людей, живших неподалеку от тюрьмы? — От случая к случаю я пробирался в дом. Но только с наступлением темноты, чтобы меня никто не заметил. — Так вас не видели? Почему вы не хотели показываться? — Да все по той же причине. — Он вслепую смахивает пепел с сигареты. — Родные не хотели, чтобы люди узнали, будто в их семействе есть паршивая овца. Из этой мухи такого бы слона раздули!.. Ведь отец — очень, очень известный человек. Я не вправе его винить. Так что я ходил туда поздно ночью, когда улицы темны и пустынны. Иногда мне перепадало деньжат или что-нибудь из вещей. — Вас впускали в дом? — Прокурор отчаянно ищет подступы к семейному особняку, чтобы у властей появилась хоть какая-то мало-мальски веская причина выдать ордер на обыск. Впрочем, со стороны сразу понятно, что в этой игре хозяин — Шандонне. Он прекрасно знает, почему собеседница так стремится поместить его в невообразимый замок семейства Шандонне на острове Святого Людовика; я собственными глазами видела этот домище во время недавней парижской командировки. Прокурору не получить вожделенный ордер. — Случалось. Правда, в доме я никогда подолгу не задерживался и по комнатам не ходил, — говорит он, спокойно покуривая. — В нашем фамильном особняке есть немало помещений, где я вовсе не бывал. Пожалуй, только кухню мне доводилось видеть, да в крыло обслуги захаживал и в залы сразу возле входа. Знаете ли, я все опасался... — Скажите, сэр, когда в последний раз вы посещали дом своей семьи? — О, во всяком случае, в последнее время меня там не было. Года два как минимум. Точнее и не припомню. — Не припомните? Если не знаете, так и скажите. Я не прошу вас угадывать. — Не знаю. Точно давно. Совершенно уверен. Бергер нажимает кнопку «пауза» на пульте, и картинка замирает. — Видите, что он затеял, — обращается она ко мне. — Сначала сообщает информацию, которую невозможно проверить. Какой с мертвых спрос? В отеле зарегистрировался под вымышленным именем и к тому же расплатился наличными. И в довершение всего у нас нет основания для обыска его семейного особняка, потому как он никогда там не жил — едва переступал порог родительского дома, в прямом смысле слова. И уж точно не в ближайшее время. А потому и свежих улик оставить не мог. — Черт! Основания для обыска отсутствуют, и точка, — добавляет Марино. — Если только не отыщется свидетель, который видел, как он входил в семейный дом или покидал его. Глава 12 Бергер снова включает запись. — Вы ходите на работу? У вас когда-нибудь было постоянное занятие? — От случая к случаю, — кротко отвечает задержанный. — Когда удавалось устроиться. — И тем не менее вы можете позволить себе остановиться в шикарном отеле и отобедать в дорогом нью-йоркском ресторане? Купить бутылку хорошего итальянского вина? Откуда у вас деньги на такую роскошь, сэр? Француз не спешит с ответом. Зевнул, выставив на обозрение пугающие нечеловеческие зубы: мелкие, заостренные, почему-то серые и довольно широко расставленные. — Прошу прощения, я очень утомлен, я не в силах продолжать наш разговор. — И в который раз касается повязки. Тут собеседница напоминает, что говорить он согласился сам, никто его не принуждает и не оказывает давления. Далее прокурор предлагает сделать перерыв, на что Жан-Батист заявляет: он в состоянии поговорить еще немножко — пожалуй, еще несколько минут. — Когда не удавалось найти работу, промышлял наркотиками, — откровенничает Шандонне. — Иногда милостыню просил, но чаще что-нибудь да перепадало. Брался за все: посуду мыл, подметал улицы. Как-то раз даже работал на «торопыжке». — Это что такое? — Мотокрот. Знаете, такие зеленые мотоциклетки в Париже ездят, тротуары чистят. Собачью кучку как пылесос втягивают. — У вас есть водительские права? — Нет. — Как же вам тогда доверили «торопыжку»? — Чтобы ее водить, права не нужны. К тому же мотокрот развивает от силы километров двадцать. Да, чушь пороть он, как видно, мастак. Снова над нами насмехается. Рядом в кресле зашевелился Марино. — У этого лапшевеса ни один вопрос без ответа не останется. — Вы не имели каких-либо дополнительных источников дохода? — продолжает Бергер. — Ну, иногда меня спонсировал слабый пол. — Каким же образом вы получали деньги от женщин? — Бывало, сами дарили. Признаю, женщины — моя слабость. Люблю их — красивые тела, гладкая кожа; люблю их вкус, запах. — Каково слушать это любовное воркование из уст человека, который погружал в нежную плоть клыки, жестоко мучил, убивал? Посмотришь со стороны — сама невинность. Начал разминать пальцы, будто у него руки онемели; сжимает — разжимает, неторопливо, и волосы лоснятся на свету. — Вам нравится их вкус? — Собеседница все напористее, все агрессивнее. — Вы поэтому их кусаете? — Я никого не кусаю. — А Сьюзан Плесс вы не кусали? — Нет. — Она вся была покрыта отметинами от зубов. — Я тут ни при чем. Это они. Ходят за мной по пятам и убивают. Расправляются с моими любовницами. — Кто это «они»? — Я же сказал. Правительственные агенты. ФБР, Интерпол. Чтобы добраться до моей семьи. — Если ваша семья столько сил положила, чтобы скрыть от всех свою причастность к вашему появлению на свет, тогда откуда людям, о которых вы говорите — ФБР, Интерполу, называйте как угодно, — известно, что вы Шандонне? — Должно быть, временами видели, как я выхожу из дома, и садились на хвост. Или кто-то им рассказал. — Однако вы утверждаете, что не были в родном доме по крайней мере два года? — Она снова забрасывает удочку. — Как минимум. — И как давно, по-вашему, вас преследуют? — Многие годы. Может быть, пять лет. Трудно сказать. Они очень осмотрительны. — Тогда каким же образом вы сумеете вывести этих людей на свою семью? — интересуется Бергер. — Если меня выставят в страшном свете, будто я убийца, тогда полиция сможет попасть в дом семьи. Найти они ничего не найдут: мои родные невиновны. Все — чистой воды политика. Отец очень влиятельный человек. Кроме этого, мне добавить нечего. Я говорю только за себя, о том, что происходит в моей жизни. И уверяю вас: в эту страну я попал по воле заговорщиков. Они намерены арестовать меня и предать смерти. Потому что вы, американцы, убиваете людей направо и налево, даже невиновных. Любой подтвердит. — Эта реплика его явно утомила. Такое чувство, что наш клиент устал объяснять очевидное. — Сэр, где вы выучились говорить по-английски? — спрашивает Бергер. — Да сам как-то помаленьку. В юности отец подкидывал книжонки, когда я дома появлялся. Я много прочел. — На английском? — Да. Хотел выучить его как следует. Папа у меня настоящий полиглот. Как же иначе? Он ведь в международном судоходстве, у него бизнес с иностранными державами. — И в Штатах тоже? — Еще бы. В кадре снова появляется рука Талли с очередным стаканчиком пепси. Шандонне жадно захватывает губами соломинку и смачно сосет, громко причмокивая. — Какого сорта книги вы читали? — продолжает прокурор.