— Ну и как она отреагировала? — Стала задавать вопросы. У нее, видно, есть копии отчетов. Опять Райтер подкузьмил. Копии первичных отчетов судмедэкспертов, как и протоколы о вскрытии, направляются в прокуратуру штата. Голова идет кругом. Похоже, за меня взялись целых два прокурора, а это уже дело нешуточное. Неясное беспокойство сгустилось облаком насекомых, заполонивших все внутри и жалящих в самую душу. Жуть, что происходит, и как жестоко. В самых страшных кошмарах мне такого и не снилось. Голос Джека доносится откуда-то издалека, сквозь помехи на линии; вот и в голове у меня так же шумно и путано. До помутневшего рассудка доходят его слова: Бергер — дамочка, с которой на противоположных сторонах баррикады столкнуться не хотелось бы. Говорила она вроде бы как по сотовому телефону. Вскользь упомянула о прокурорах по особым расследованиям. — Я почему-то всегда считал, что они занимаются президентским делами, или случаями вроде «Уэйко»[8], или еще чем-то подобным, — говорит он. Тут связь неожиданно проясняется, и слышно, как он кричит, видимо, бывшей жене: — Да забери ты их, ради Бога, в другую комнату, я по телефону разговариваю!.. Боже мой, — выпаливает, обращаясь ко мне, — не вздумай заводить детей. — Как понять «прокурор по особым расследованиям»? — интересуюсь я. — Что за специальный прокурор такой? Джек умолкает. — Похоже, ее вызвали в суд, потому что Райтер не хочет руки марать, — отвечает он с неожиданной нервозностью, будто чего-то недоговаривает. — Я так поняла, у них в Нью-Йорке было одно дельце, — осторожно подбираю слова, — поэтому ее и привлекли. По крайней мере, я так слышала. — То есть как у нас? — Два года назад. — Кроме шуток? Вот это новости. А ведь она, между прочим, ни словом не обмолвилась. Только о наших делах вопросы и задавала, — говорит Джек. — Что у нас на утро? — интересуюсь загруженностью по моргу. — Пока пятеро. Плюс с одним что-то нечисто. Ох, чует мое сердце, придется повозиться. Молодой человек белой расы — возможно, латиноамериканец; обнаружен в комнате мотеля. Судя по всему, комнату кто-то пытался спалить. Удостоверения личности при нем не обнаружено. В вене шприц, так что причина смерти неясна — то ли передозировка, то ли от дыма задохнулся. — Давай-ка оставим это, не телефонный разговор, — перебиваю я, осматриваясь. — С утреца поболтаем. Я сама им займусь. Последовала долгая пауза: мой помощник удивлен. — Серьезно? Просто я думал... — Вполне, Джек. — На работе меня не было целую неделю. — Все, увидимся. Мы с Люси договорились в полвосьмого встретиться у входа в «Уолден буксторс»: приходится снова нырнуть в скопище снующих туда-сюда людей. Не успела я закрепиться на означенном месте, как вдруг замечаю знакомую фигуру: крупный мужчина с кислой физиономией поднимается вверх по эскалатору. Марино. Откусывает от мягкого кренделька с солью и облизывает пальцы, не сводя глаз с расположившейся ступенькой выше молоденькой девицы. Тугие джинсы и свитерок в обтяжку не оставляют тайн относительно ее изгибов, впадинок и выпуклостей, и даже мне с довольно приличного расстояния видно, как Марино мысленно прокладывает путь по ее формам, воображая себе, каково было бы заняться их изучением вплотную. Вот он едет вверх на тесных металлических ступеньках, наводненных народом; весь ушел в свой кренделек, жует, не закрывая рта. Воплощенное чревоугодие. Вылинявшие мешковатые джинсы некогда синего цвета приспущены под раздутым животом, из рукавов красной ветровки с надписью «NASCAR»[9], подобно бейсбольным рукавицам, торчат массивные ручищи. На лысеющей голове примостилась кепка с той же аббревиатурой, а на глазах — нелепые, огромные, как у Элвиса, очки в проволочной оправе. На мясистом лице застыло привычное выражение извечного недовольства, а дряблая, с жаркими пятнами румянца кожа говорит о хроническом несварении. Меня вдруг поразило, насколько этот человек несчастен в своем теле: массу сил тратит, борясь с собственной плотью, которая будто в отместку отказывается ему уступать. Бывают такие владельцы автомобилей: сначала не занимаются машиной, водят без особой осторожности, а когда та окончательно проржавеет и начнет разваливаться на куски, проникаются к ней лютой ненавистью. Так и вижу: Марино хлопает крышкой капота и пинает шины. Вскоре после моего переезда из Майами сюда мы вместе расследовали наше первое дело. Он и тогда был угрюмый, мрачный, относился ко мне как будто даже снисходительно; об учтивости и речи не шло. Я даже пришла к печальному выводу, что, согласившись возглавить отделение судмедэкспертизы в Виргинии, я совершила самую большую ошибку в своей жизни. В Майами я пользовалась заслуженным уважением в правоохранительных кругах, среди медиков и ученых. Пресса ко мне относилась вполне благосклонно, и я стала своего рода маленькой звездочкой, что придавало уверенности в себе и подстегивало желание двигаться дальше. О том, что пол, оказывается, может быть проблемой, я не подозревала до того, как встретилась с Питером Рокко Марино. Он родился в семье итальянских работяг из Нью-Джерси, патрулировал ночной Нью-Йорк, пребывал в разводе со своей первой любовью, о своем единственном чаде предпочитал помалкивать. Он — будто яркий свет в примерочной; ты вполне собой доволен — до той поры, пока не увидишь свое отражение. А сейчас я расстроена и с готовностью приму за правду все, что он заявит. И вот возле стеклянной витрины он замечает меня с кучей пакетов на полу. Сунув в рюкзачок телефон, машу ему рукой. Некоторое время Марино требуется, чтобы лавировать грузным телом среди поглощенных неурядицами людей, которым в данный момент совершенно наплевать на убийства, верховные суды и нью-йоркских прокуроров. — Ты что здесь делаешь? — с вызовом спрашивает меня он, будто я нарушила чужую территорию. — Подыскиваю тебе подарок к Рождеству. Марино отхватывает очередной кусман от своего лакомства. Судя по всему, он ничего, кроме этого кренделя, не купил. — А ты? — интересуюсь я. — Пришел сфоткаться у Санта-Клауса на ручках. — Не смею задерживать. — С Люси списался. Объяснила мне, где тебя искать в этом дурдоме. А то, я смотрю, сумки-то с одной рукой трудновато будет нести. И как ты, кстати, собираешься вскрытия делать с такой-то бандурой? — показывает на гипс. А ведь я знаю, зачем он пожаловал. От него струятся потоки информации, за милю учуешь, будто ледник на тебя ползет. Вздыхаю. Медленно, но верно примиряюсь с непреложной истиной, что в ближайшем будущем перемен к лучшему в жизни не предвидится. — Ну как там? — спрашиваю его. — Что на этот раз? — Завтра, док, об этом все газеты кричать будут. — Склоняется к сумкам. — Недавно Райтер позвонил. Так вот, ДНК совпадают. Как видно, наш Волчара пару лет назад замочил-таки ту дамочку из метеорологии, и, судя по всему, его величеству Виргинский медколледж пришелся не по вкусу и он совсем не против экстрадиции в Большое Яблоко. Рад-радешенек смотаться из Виргинии куда подальше. Только вот забавное совпадение: ублюдку вздумалось уехать из города именно в тот день, когда будут служить заупокойную по Брэй. — У нее будет заупокойная служба? — В голове началась канитель: мысли путаются, сбиваясь в одну кучу. — Да, в церкви Святой Бригитты. Для меня новость, что Брэй была католичкой и волей судьбы ходила в ту же церковь, что и я. От жуткой догадки мурашки побежали по спине. Похоже, в каком бы мире я ни находилась, ей непременно нужно влезть в него и меня затмить. А то, что она пыталась это сделать в храме Господнем, где вообще всякие притязания неуместны, лишний раз говорит о ее беспощадном высокомерии. — Значит, Шандонне вывезут из Ричмонда в тот момент, когда мы по идее будем прощаться с последней женщиной, которую он укокошил, — продолжает Марино, не пропуская ни одной проплывающей мимо макушки. — Ни на минуту не поверю, будто это совпадение. У этого паршивца ничего случайного не бывает. Прессы соберется — пруд пруди. Так что Брэй он затмит, украдет ее звездный час. Потому что СМИ куда интереснее безумцы, чем те, кто придет отдать дань уважения одной из убитых. Ну уж меня там точно не будет. После того как она меня облагодетельствовала — ни за что. Ах да, кстати, пока мы тут разговариваем, Бергер уже на подходе. Мне бы такую фамилию, меня бы тоже Рождество не касалось, — добавляет он. Люси мы заметили одновременно с ватагой шумных, неуемных парнишек. Модные броские прически, тяжелые непомерные штаны на щупленьких бедрах; они перегоняют ее, вертятся рядом, с интересом оценивая мою племянницу. Та в черных трико, поношенных армейских ботинках и пилотской куртке давних времен, которую раздобыла в каком-то магазинчике старомодной одежды. Марино одарил ее обожателей таким взглядом, который сразил бы их наповал, если бы лютая ненависть могла проникать из глубины сердца через кожу и поражать жизненно важные органы. Шумная компания тут же легла на другой курс, подпрыгивая и шаркая огромными баскетбольными кроссовками, как щенки-недоростки с большими лапами. — Какой мне подарочек приготовила? — спрашивает Марино Люси. — Годовой запас корня липидии. — А это еще что за хрень такая? — Когда в следующий раз зафутболишь с какой-нибудь горячей штучкой, мой подарок тебе очень пригодится, — отвечает она. — Неужели ты и вправду!.. — Ушам своим не верю. Марино фыркает. Люси смеется, и вид у нее слишком радостный для человека, которого вот-вот уволят, будь ты хоть сто раз миллионером. Выходим на парковку; воздух сырой, промозглый. Темноту разрывают слепящие фары машин, куда ни кинешь взгляд — везде автомобили, люди куда-то торопятся. На фонарных столбах мерцают серебристые гирлянды, водители по-акульи кружат, выискивая свободные места поближе к входам на ярмарку, будто пройти пару сотен шагов — худшее, что может приключиться с человеком. — Терпеть не могу это время года. Лучше бы я родилась еврейкой, — сообщает Люси, будто слышавшая недавний намек Марино на национальность Бергер. — Ты в Нью-Йорке при Бергер начинал? Она тогда уже была окружным прокурором? — спрашиваю у полицейского, пока тот укладывает мои сумки и свертки в доисторический зеленый «субурбан» Люси. — Только вступила в должность. — Закрывает задний борт. — Лично так ни разу и не пересеклись. — Но ты о ней наслышан? — Горячая штучка с большими титьками. — Ух, Марино, какой ты заводной, — говорит Люси. — А что? — Он кивает ей на прощание. — Неинтересно — не спрашивай. Провожаю взглядом массивный силуэт; все вокруг вперемежку: фары, тени, люди. Небо залито млечным светом ущербной луны, на землю неторопливыми маленькими хлопьями падает снег. Люси выезжает с парковочного места и как по маслу вписывается в тянущуюся вереницу машин. На цепочке для ключей у нее висит серебряный медальончик с выгравированным логотипом «Wirly-Girls»[10], на первый взгляд фривольным названием очень солидной Международной ассоциации женщин-вертолетчиц. Люси, отрицающая любые формы объединения людей, — ярая приверженница этой группы, и на фоне общей неразберихи в моей жизни одна мысль здорово радует: рождественский подарок, который я успела для нее подготовить, аккуратненько упрятан в одной из сумок. Несколько месяцев назад я вошла в тайный сговор с ювелирной фирмой «Шварцчайльд», чтобы они изготовили мне золотое ожерелье с кулончиком «Whirly-Girls». В свете недавних откровений о планах племяшки на жизнь по времени тоже получается удачно. — А что именно ты собираешься делать со своим личным вертолетом? Он ведь уже на подходе? — спрашиваю я. Отчасти мне хочется сменить тему: поговорить о чем-нибудь, кроме Нью-Йорка и Бергер. Я все еще раздосадована после разговора с Джеком, и на душе как-то нехорошо. И еще что-то беспокоит, только пока не пойму, что именно. — «Белл четыреста седьмой». Так точно. — Люси ныряет в бесконечный поток красных габаритных огней, лениво текущий по Пархэм-роуд. — Что буду с ним делать? Летать. И по работе в том числе. — Да, о новой работе. Ты мне так и не дорассказала. — Ну, Тиун живет в Нью-Йорке. Соответственно, там и будет размещаться моя новая контора. Люси — водитель серьезный, смотрит только на дорогу, настоящий пилот. — Давай-ка чуть назад отмотаем. Посвящу тебя в предысторию, тетя Кей. Как только Тиун услышала о той перестрелке в Майами, она со мной связалась. Потом пару недель назад я поехала в Нью-Йорк и здорово там выпила. Уж это я помню отлично. Люси исчезла, пропала, оставив меня в полной растерянности. По телефону мне все-таки удалось разыскать беглянку; выяснилось, что она в Гринич-Виллидже, в какой-то популярной в народе забегаловке. Люси была расстроена и напилась. Я решила, что она злится и переживает из-за проблем с Джо. Теперь же история меняется на глазах. С прошлого лета племяшка была повязана с Макговерн общими деньгами, однако решение изменить свою жизнь она приняла только после недавнего инцидента в Нью-Йорке. — Тогда Энн спрашивает, можно ли кому-нибудь позвонить, — объясняет Люси. — Я была в несколько неподходящем умонастроении, чтобы самостоятельно добираться до отеля. — Кто такая Энн? — Раньше в полиции работала. Теперь у нее свой бар. — Ах вот как. — Должна признаться, набралась я порядком и сказала Энн, чтобы та позвонила Тиун, — продолжает рассказ Люси. — Не успела глазом моргнуть — в бар входит Макговерн собственной персоной. Накачала меня под завязку кофе, и мы всю ночь проговорили. В основном о личном: Джо, АТФ, обо всем. Нерадостно мне тогда было. — Люси взглянула на меня. — Знаешь, я, наверно, уже давно готова была к переменам. А в ту ночь решилась. На тот момент, как все произошло, — она имеет в виду покушение на мою жизнь, — я уже знала, как поступлю. Слава Богу, что Тиун оказалась рядом. — Люси имеет в виду не сцену в баре. Макговерн была готова помочь вообще. Чувствуется исходящая из глубины ее души радость. Общая психология учит, что человеку не приносят радости ни работа, ни окружающие; каждый кует свое счастье собственными руками. Это не вполне верно. Похоже, Макговерн и «Последняя инстанция» осчастливили-таки девчонку. — И ты уже некоторое время занимаешься кое-чем в «Последней инстанции»? — подталкиваю ее к продолжению рассказа. — С прошлого лета? Тогда у вас зародилась сама идея? — Давным-давно, еще в Филли[11], мы с Тиун бесились, когда нам не давали заниматься делом: всякие бюрократы с лоботомией все время вмешивались. Мы видели, как ни в чем не повинных людей перемалывает в жерновах системы. Началось все с шутки. Мы придумали фантастическую организацию, которую я окрестила «Последней инстанцией». Куда обратиться, когда перед тобой закрылись все двери? В последнюю инстанцию. Улыбка Люси напряженная, натянутая; чувствую, что ее оптимистические новости вот-вот приобретут сомнительную окраску. Племяшка готова поведать нечто, что мне будет неприятно услышать. — Понимаешь, это значит, что мне придется переехать в Нью-Йорк, — выдает она. — Притом очень скоро. Райтер передал мое дело в Нью-Йорк, теперь еще и Люси туда отправляется. Включаю печку на полную, кутаюсь в пальто. — Вроде бы Тиун подыскала для меня квартиру в Верхнем Ист-Сайде. До парка пробежаться — пять минут. На пересечении Шестьдесят седьмой и Лексингтона, — говорит Люси.