Бьянка взяла на себя практические вопросы — помогла мне завести почтовую ячейку и указала свой адрес в качестве физического местонахождения, так что теперь мое существование было официально связано с ними: Эйвери Грир, для вручения по адресу Лэндинг-лейн, дом 1. Сам Грант помогал с вещами в бабушкином доме, нанял нескольких грузчиков для перевозки коробок, осмотрел участок, общую конструкцию дома, состояние комнат. Изучал все досконально, оценивал, решал, постоит дом еще или пойдет под снос. Сэди тоже приезжала, заявляя, что иметь дело один на один с Грантом Ломаном никому не посоветует, но я с благодарностью принимала его деловую хватку со всем ее грубоватым отсутствием сентиментальности. Мне казалось, в его руках я обретаю форму. Там снятая стружка, тут деталь, признанная излишней и отброшенная. И так до тех пор, пока от тебя не остается лишь то, что стоит сохранить. Жестко и эффективно, как он подходил в равной мере и к проектам, и к людям. В конечном итоге у меня остался только штабель коробок, помеченных красным маркером Сэди. С витиеватой «П» — «продать», с наклонной «О» — «оставить». Вся моя жизнь, упорядоченная ее умелыми руками. Четыре коробки — с собственными моими вещами, которые стоило сохранить. Еще одна — набитая вещами моих родителей, бабушки и дедушки. Свадебные альбомы, памятные реликвии. Семейные портреты, записная книжка с рецептами из бабушкиной кухни, обувная коробка с перепиской, которую дедушка вел с бабушкой из заграницы. Папка с документами, согласно которым все некогда принадлежавшее им переходило в мое владение. Как будто переезжала не только я, но и вся моя предыстория. Все люди, которые привели меня к этому моменту во времени. Мне представилась Сэди с маркером в руке и колпачком в зубах. Тот момент, когда она выпрямилась и обвела взглядом мой пустой-пустой дом. Место одинокого существования, которое я собиралась оставить ради чего-то нового. Грант стоял под окном, отвернувшись от него, поставив одну ладонь на бедро, а другой держа телефон возле уха. В доме было тихо. Сэди словно оторопела на миг, сжала губы, будто эмоции могли выплеснуться в любую секунду. Казалось, она впервые увидела меня не так, как прежде. «Все будет хорошо, Эйвери». И в тот момент — в выпотрошенном доме, который я чуть было не потеряла, чувствуя себя так, будто я наконец пробила себе путь хоть куда-то, — я ей поверила. * * * В то время все они казались такими великодушными. Но весь прошлый год я провела здесь, на утесах, совсем одна, и компанию мне составляли лишь призраки. Сэди на моем пороге, как в последний раз, когда я видела ее. Моя мама, шепчущая мне на ухо, спрашивающая, что я вижу. Так я и продолжала вглядываться в прошлое, пытаясь понять, в какой момент все пошло наперекосяк. При этом я всякий раз начинаю с самого начала. Вижу, как Грант и Бьянка смотрят на Сэди, которая привела меня к себе домой. Представляю, как они заводят расспросы в городе, упоминают мое имя, слушают, что им рассказывают, узнают все, что только можно узнать. Наблюдают, как нить, связывающая меня с Сэди, становится тугой и прочной. Интересно, боялись ли они, что их дочь затянет в мой мир точно так же, как в их мир затягивало меня. Наверняка они понимали, что единственный способ не дать дочери сбиться с пути и сохранить контроль над ней — перетащить к себе и меня. Вот что упускали из виду все остальные, гадая, чем я занимаюсь в доме Ломанов. Слухи, которыми они обменивались, были заблуждениями — впрочем, как и мои оправдания. То, в чем я поначалу усматривала великодушие, со временем начало восприниматься как попытка контроля. Как истинный вкус положения Сэди Ломан. Красивой марионетки на ниточках. Нечто способное подтолкнуть ее к краю. А что для этого требуется — купить твой дом и поселить тебя здесь. Спонсировать твою учебу, в некотором роде руководить тобой. Дать тебе работу, следить за тобой, проложить тебе путь. Мой дом — твой дом. Твоя жизнь — моя жизнь. Здесь не будет ни замков, ни секретов. Глава 9 Перед уходом я внесла в телефон Сэди лишь одно изменение. Выполнила только одно удаление, рассудив, что его не заметят. Прежде чем отключить телефон, я удалила из настроек один из отпечатков пальцев. * * * Вести машину до полицейского участка — почти то же самое, что и до пристани. Дорожные заторы из машин и пешеходов в центре города. Толпы зевак повсюду, откуда виден океан, и в озелененной зоне отдыха. Пришлось пробираться сквозь все это, чтобы достичь здания на склоне холма у самой окраины района пристани. Я свернула на парковку, с которой была видна пристань внизу — сплошь гладкий белый камень и оконные стекла в здании администрации порта. Детектива Коллинза я спросила в вестибюле у изогнутой стойки, которая подошла бы скорее отелю, чем полицейскому участку. Женщина за стойкой взялась за телефон, назвала мое имя, попросила меня подождать и указала на ряды стульев у окна. Она была обманчива, эта открытость, эти гудящие яркие лампы — все они внушали мысль, что тебе нечего утаивать. Едва успев устроиться на жестком сиденье, я вдруг сообразила, что женщина даже не спросила, кто я, — она и так знала. Не то чтобы я удивилась этому. Мое имя в округе упоминалось в разной связи с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. «Произошел несчастный случай». Так просто и безобидно было названо то, что перевернуло всю знакомую мне жизнь. Темная дорога в горах, крутой поворот — и моя жизнь вмиг изменилась, пока я спала. Меня отвезли в больницу, провели в маленькую приемную. Дали еды, к которой я не притронулась, и газировки, которая шипела у меня в горле, так что я поперхнулась. Так я и сидела там, верила лишь наполовину и изо всех сил пыталась вспомнить, как в последний раз виделась с родителями. Папа крикнул мне из прихожей: «В холодильнике осталась пицца», мама сунулась ко мне в комнату, обутая в одну туфлю — вторую она держала в руке: «Не сиди допоздна». Я показала ей большой палец, не отводя мобильник от уха. Разговор с Фейт продолжался, и мама, заметив это, одними губами беззвучно выговорила: «Пока». Это последнее, что мне удалось вспомнить о них. Они отправлялись на выставку в городок на расстоянии нескольких населенных пунктов от нашего и брали с собой мою бабушку. Я уснула перед телевизором. Даже не подозревая, что случилось страшное. Женщина-полицейский положила мне руку на плечо, пока я сидела в больнице и глядела на шипящую газировку: «Есть еще кто-нибудь, кому мы можем позвонить?» Сначала они пытались дозвониться до Харлоу, но в конце концов за мной приехала миссис Силва. Я просидела в пустом номере мини-отеля, пока следующим вечером не выписали мою бабушку. На ней не было ни царапины, только из-за удара о дерево на нее надели шейный ортез. От этого столкновения весь перед машины сложился гармошкой. Поначалу все думали, что и бабушка погибла. Так утверждал полицейский, попавший на место аварии первым. В статье говорилось о том, как он, новичок на этой работе, случайно наткнулся на место аварии и как был потрясен и перепуган — видимо, эта встряска разом перенесла его в действительность. Статью я прочитала всего один раз. Этого было более чем достаточно. Полиция объяснила, что отец даже не пытался затормозить, съезжая с дороги, и, скорее всего, дремал за рулем, как и бабушка на заднем сиденье. Я часто думала о том, как всех нас угораздило той ночью уснуть. Как вообще можно нестись в темноте на автопилоте, не сознавая, что делаешь и куда едешь. Четыре года спустя меня привезли в участок после скандала с Фейт. К тому времени единственным человеком, кому можно было позвонить по поводу меня, осталась соседка моей бабушки, Ивлин. — Эйвери? — Детектив Коллинз ждал у входа в вестибюль. Он кивнул, я встала. — Рад снова видеть вас. Пойдемте, — он провел меня в тесный кабинет в дальнем углу вестибюля, занял место за своим столом и жестом предложил мне сесть напротив. Кабинет был скудно обставлен, поверхность письменного стола пуста, в застекленное внутреннее окно за моей спиной просматривался вестибюль. Глядеть здесь было не на что, кроме как на самого Коллинза. — Вы насчет церемонии открытия? — спросил он, откинувшись на спинку кресла так, что пружины протестующе скрипнули. Я сглотнула пересохшим ртом. — И да, и нет, — и стиснула руки, чтобы они не тряслись. — Я хотела спросить у вас про записку Сэди. Он замер, прекратил покачиваться в своем кресле. — Предсмертную записку, которую она оставила, — пояснила я. — Помню, — подтвердил он и не добавил больше ни слова, ожидая продолжения от меня. — Что было в этой записке? — спросила я. После паузы он выпрямился и придвинулся ближе к столу. — Боюсь, это касается только ее семьи, Эйвери. Так что лучше спросите кого-нибудь из ее родных. — Он как будто знал, что я уже предприняла такую попытку и ничего не добилась. Я смотрела на стены, на стол — куда угодно, только не ему в глаза. — Я тут опять подумала о том, что случилось той ночью. Все точно уверены, что это ее записка? То есть уверены всецело и полностью? В комнате стало так тихо, что я услышала его дыхание и еле различимое тиканье его часов. Наконец он втянул ртом воздух. — Ее, Эйвери. Мы установили сходство. Я небрежно отмахнулась: — Я слышала, с дневником. Но у нее не было дневника, детектив. На моем лице сосредоточился взгляд его глаз — зеленых, а я раньше этого не замечала. В нем не чувствовалось неприязни, он, пожалуй, даже симпатизировал мне. — Возможно, вы знали ее не так хорошо, как вам казалось. — Или же, — подхватила я громче, чем собиралась, — может, это чья-то чужая записка. В том же доме гостила Лусиана Суарес. Записку мог написать кто-нибудь из клининговой компании. Ее мог оставить кто угодно. А полицейские могли поспешить, сравнивая записку с образцами ее почерка, — потому что хотели поскорее получить результат. Действовали методом подгона, подбирали наиболее похожие фрагменты, а не наоборот. В прошлом году эти известия застали меня врасплох, поэтому я ни о чем не расспрашивала. Меня ошарашило то, как глубоко я заблуждалась в своей оценке происходящего. Как уже во второй раз не заметила что-то жизненно важное. Детектив неторопливо, палец за пальцем сложил руки на столе. Его ногти были подрезаны под корень. — Послушайте, совпал не только почерк. — Он покачал головой. — Как и в дневнике, там были свидетельства ее внутренней, душевной работы. Вдобавок очень мрачные. — Нет, — возразила я. — Она не в том смысле. То же самое я сказала Паркеру. А что, разве это не правда? В день нашего знакомства она перечисляла грозящие мне опасности так, словно видела их — подбирающиеся к нам, всегда готовые нас поглотить. Эта повседневность смерти — она заигрывала с ней. «Смотри не убейся», — сказала она, когда я остановилась слишком близко к краю в темноте. Будто уже тогда отчетливо представляла это себе. Он печально покачал головой: — Эйвери, не только вы что-то упустили, понимаете? Никто ничего не замечал. Порой знаки становятся очевидными лишь по прошествии времени. У меня перехватило горло. Он потянулся через стол, его широкая ладонь помедлила возле моей и отдернулась.