– Ты пролез сюда через дыру в заборе, – сказал он высоким ясным голосом, – но не выходил тем же путем. Сомневаюсь, чтобы у тебя были ключи от этих дверей, и вряд ли ты умеешь летать. – Он беззлобно рассмеялся. – Значит, ты все еще здесь. Кути взглянул на дальнюю оконечность балкона: перила упирались в стену сразу за последней дверью, и другой лестницы не имелось. «Я могу спрыгнуть, – испуганно прикидывал он. – Перелезть через перила, зацепиться как можно ниже, куда удастся дотянуться, и отпустить руки. Потом перебегу через двор к дыре – этот тип и с лестницы спуститься не успеет, – а там рвать когти, пока не доберусь до океана, или до Сьерры, или не свалюсь замертво». – Дай-ка я расскажу тебе притчу, – сказал незнакомец, продолжая шаркать ногами по дворику, усыпанному листьями. – Жили-были когда-то два человека, и один убил другого, а потом… пожалел об этом и так захотел получить прощение, что пошел к покойнику на могилу, разрыл ее, а когда открыл гроб, увидел, что там лежит он сам и улыбается собственной шутке. – Ха! Заставив балкон содрогнуться, мускулистая рука ухватилась за балясину прямо перед глазами Кути, и две обутые ноги громко зашаркали по доскам в нескольких дюймах от ног Кути, и круглое лицо высунулось из-за края балкона, и маленькие черные глазки бродяги уставились прямо в глаза Кути. Кути откатился к стене, но почувствовал, что не может больше ничего – ни пошевелиться, ни дышать, ни даже думать. В нескольких дюймах от его лица среди спутанных кустистых бакенбард открылась пасть, распахнулась неимоверно широко, и из нее исторгся миллионноголосый рокот, как на стадионе после успешного хоумрана. И тогда Кути вскинулся и побежал по балкону, но за спиной у него тяжело грохотали по доскам башмаки стремительно взбиравшегося на балкон человека, и не успел Кути добежать до перил, как бродяга попытался вцепиться в его курчавые волосы, дернув голову назад. Кути рванулся, оттолкнулся от перил подошвой левой кроссовки и взлетел в воздух. Банан хлестнул его листьями по лицу; Кути попытался ухватиться за ветку, но лишь ободрал ладонь, перевернулся и неловко упал. Рюкзак и основание спины коснулись утоптанной земли практически одновременно с ногами, рот наполнился медным вкусом мелких монет, и он, не в силах глотнуть воздуха, устремился на четвереньках к дыре. Вывалившись за забор, он мог не только жалобно стенать и громко, болезненно рыдать, но сумел даже подняться на ноги и, хоть и скрючившись и громко всхлипывая, вприпрыжку добраться до улицы. Вплотную к тротуару медленно полз приземистый грузовичок, в кузове которого громоздились газонокосилки и какие-то пухлые мешки, и Кути, с трудом заставив дрожащие ноги двигаться чуть быстрее, сумел-таки через несколько мучительно продолжительных секунд ткнуться плечом в задний борт, ухватиться за торчавшие через него рукояти двух косилок и поставить колени на бампер. По крайней мере, ноги его теперь не касались асфальта. Но тут старые тормоза скрипнули, Кути прижало к борту кузова, и машина остановилась. Воспользовавшись моментом, Кути перевалился через борт и упал на колени на мешок, от которого исходил запах бензина и прелой травы, похожий на дух старого пива, и отчаянно замахал в зеркало заднего вида. – Поезжайте! – прохрипел Кути. – Поезжайте, скорее! Сквозь запыленное заднее окно он видел водителя-мексиканца, который, опершись локтем на спинку сиденья, разглядывал его сквозь стекло, а потом махнул рукой и что-то сказал, несомненно, требуя, чтобы непрошеный пассажир вылез из машины. Кути оглянулся в переулок и увидел, что однорукий, озаренный медным светом предвечернего солнца, рысцой бежит между двумя серыми домами и широко улыбается, глядя прямо на него. Кути кинулся вперед по мешкам, стукнул кулаком в стекло кабины и закричал: – Поезжайте! Vaya! Ahora! Es el diablo![10] Вряд ли водитель услышал слова, но было видно, что он перевел взгляд с Кути на приближавшегося бродягу, и в следующую секунду повернулся к рулю, и грузовик двинулся вперед, выехал в левый ряд и набрал скорость. Кути оглянулся и увидел сквозь раскачивавшиеся рукояти косилок и сухие ветки, что бродяга перешел на шаг и помахал рукой Кути, прежде чем его заслонили другие машины. Кути опустился на запасное колесо, всей душой надеясь, что водитель не остановится в соседнем квартале. Когда же он вытянул ноги, правую щиколотку пронзило болью; он поддернул штанину и увидел, что правая лодыжка заметно толще, чем левая. И сделалась горячей на ощупь. А в желудке у него внезапно похолодело от испуга. «Получается, я охромел? – подумал он. – И насколько быстро я смогу хромать?» Через пять минут грузовичок свернул на бензоколонку «Шеврон». Водитель вылез из кабины и, отвинчивая крышку бензобака, кивнул Кути и дернул головой в сторону, недвусмысленно дав понять, что не намерен дальше катать его. Кути покорно кивнул и начал выбираться из кузова. На правую ногу, в общем-то, можно было наступать, но когда он, перелезая через борт, повернул ее, лодыжку опять прострелило болью. – Э-э… спасибо, что подвезли, – сказал он водителю и, выудив из кармана темные очки, нацепил их на нос. – Sí, – отозвался тот и, сняв с крюка шланг с «пистолетом», вставил его в горловину бензобака. – Buena suerte. – И в баке зажурчал бензин. Кути знал, что эти испанские слова означают пожелание удачи. Солнце светило точно вдоль глядевшей на запад улицы, и тени от машин удлинялись с каждой минутой. Впрочем, Кути больше волновался из-за того, что ему предстояло сделать, чем из-за поврежденной ноги. – Э-э, – поспешно сказал он, – lo siento, pero… tiene usted algunas cambio? Yo tengo hambre, y no tengo una casa. – Сейчас Кути очень жалел, что ленился на уроках испанского языка: сейчас ему нужно было сказать: «Простите, не найдется ли у вас немного мелочи. Я очень голоден, и у меня нет дома». Лицо его было холодным, и он не мог понять, бледнеет или краснеет. Водитель бесстрастно смотрел на него, опираясь плечом на шкаф, от которого отходил гибкий черный рукав, и продолжая нажимать на большой алюминиевый курок. Кути слышал тихое журчание бензина, но пахло вокруг жареным рисом и кунжутным маслом из китайского ресторанчика, находившегося на противоположной стороне улицы. Наконец, аппарат щелкнул, прервав струю бензина, и водитель, повесив «пистолет» на место, не спеша зашагал к кассе. Кути остался неподвижно стоять возле заднего бампера машины. Вернувшись, водитель вручил Кути пятидолларовую купюру и, повторив: «Buena suerte», – отвернулся и полез в кабину. – Спасибо, – сказал Кути. – Gracias. – Он оглянулся на запад и, пока грузовик неторопливо заводился и выезжал на улицу, стоял на закапанном маслом асфальте и думал о том, где может сейчас находиться однорукий бродяга. Наверняка где-то на западе. Кути побрел по тротуару дальше на восток. Пока он ступал на носок и не опускал пятку на асфальт, щиколотка не болела. «Нужно поспать, – вертелось у него в голове, – но где? Как спать, если мне нельзя останавливаться? Он меня сцапает. Может быть, попробовать поспать в поезде – влезть в вагон и поехать, куда он повезет…» Это идея! Или все же удастся спрятаться? Дома в Лос-Анджелесе по большей части низенькие – три этажа, а то и меньше. Он окинул взглядом крыши. На каждой из них, за проводами, висевшими на старых изоляторах, и дымовыми трубами виднелось что-то вроде маленького домика. «У него только одна рука, – думал Кути, – возможно, мне удастся забраться куда-нибудь, где он меня не достанет. Ну да, забраться… С моей-то подвернутой ногой?» Кути ковылял довольно быстро, и каким-то образом удерживался от паники. Он миновал немало пустующих участков. Теперь он без труда мог бы описать типичный – огороженный сеткой квадрат земли с несколькими чахлыми пальмами, ржавым брошенным автомобилем и нестройными рядами сорняков, зигзагами пробивавшимися через старый асфальт. Может быть, ему удастся забраться на такой участок и настроиться на то, чтобы проснуться и удрать, как только услышит, что однорукий полезет через забор. На тротуаре у перекрестка впереди стоял одетый в старый джинсовый костюм мужчина с черной собакой, походившей на немецкую овчарку. В руке он держал белую картонку. Когда Кути дотащился до них, пес завилял хвостом, и Кути остановился перевести дух и погладить собаку по голове. – Bueno perro, – обратился Кути к незнакомцу. Теперь он хорошо видел, что на картонке от руки написано большими черными буквами: «БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМСКОЙ ВОЙНЫ – РАБОТАЮ ЗА ЕДУ». – Sí, – ответил тот. – М-м… como se dice…[11] perro – это собака, да? – Да, – подтвердил Кути. – Хорошая собака. Вы говорите по-английски. – Угу. А у тебя нет акцента. – Я индиец, а не мексиканец. Индиец из Индии. Но родился-то я здесь. Его собеседник мог принадлежать к любой из человеческих рас и быть любого возраста. Коротко подстриженные седые волосы курчавились, как у Кути, а кожа была такой темной, что он мог оказаться хоть мексиканцем, хоть индейцем, хоть чернокожим или же просто очень сильно загорелым. Его худое лицо, вокруг рта и глаз в некоторой степени походивших на азиатские, было изрезано глубокими морщинами, но Кути не смог бы сказать, что их породило – возраст или постоянное пребывание на воздухе при самой разной погоде. – И где же вы с ним живете? – неожиданно для себя спросил Кути. – Нигде, Джеко, – равнодушно ответил человек, глядя поверх головы Кути на проезжающие машины. – Ты-то сам где живешь? Кути еще раз погладил голову собаки и сморгнул слезы, радуясь, что на нем темные очки. – Там же. Мужчина вновь опустил взгляд и сфокусировал его на Кути. – Правда? Здесь? Кути, не поняв вопроса, уставился на него: – Как же может быть нигде, если здесь? – Ха! Ты удивишься. А теперь веди себя естественно, договорились? На светофоре загорелся красный свет, и у пешеходного перехода остановился большой помятый пикап «Сабурбан». Водитель наклонился к двери пассажирского сиденья и опустил стекло. – Хороший песик, – сказал он из-под пышных неухоженных усов. – И как у вас дела? – Не сказать, чтоб хорошо, – ответил седовласый, рядом с которым остановился Кути. – Мы с сыном и псом целый день простояли тут – вдруг кому потребуется какая-нибудь работенка, а нам хотелось бы в мотеле переночевать, а завтра ведь воскресенье, так и в душе, знаете ли, надо бы помыться, прежде чем в церковь идти. Пока что нам недостает шести долларов. Кути в ужасе закатил глаза под темными очками. Завтра не воскресенье, а среда. – Н-да… – протянул водитель и, хотя свет сменился на зеленый, вытащил купюру, скомкал ее и бросил в окно. – Добавьте к своим! – крикнул он, резко трогая машину с места. Седой поймал комочек и развернул его – оказалась пятерка. Он ухмыльнулся, продемонстрировав Кути редкие желтые зубы. – Отличная работа. Так ты беглец, что ли? Кути тревожно оглянулся вдоль улицы на запад: – Мои родители умерли. – Значит, какая-то приемная семья? Возвращайся-ка ты, Джеко, туда, где живешь.