— У тебя кровь, — просто сказал он. Пэл вытер губы тыльной стороной ладони и провел языком по зубам, проверяя, все ли целы. Ему было грустно, он чувствовал себя униженным, чуть-чуть намочил штаны. — Он убил лиса, — сказал Пэл на своем скверном английском, показав на окровавленную шкурку. — Знаю. — Я ему сказал, что он сукин сын. Лейтенант засмеялся. — Меня накажут? — Нет. — Лейтенант, нельзя убивать зверей. Убивать зверей — это как убивать детей. — Ты прав. Ты ранен? — Нет. Лейтенант положил ему руку на плечо, и Сын почувствовал, что его отпустило. — Я по отцу скучаю! — выдохнул юноша с горькими слезами на глазах. Питер сочувственно кивнул. — Я поэтому слабак? — спросил Сын. — Нет. Офицер задержал руку на плече сироты, потом протянул ему свой носовой платок. — Иди умойся, ты весь мокрый от пота. Он был мокрый не от пота, а от слез. За ужином Пэл не проглотил ни куска. Кей, Эме, Фрэнк напрасно пытались его утешать. Клод хотел пересказать ему несколько важных эпизодов из Библии, чтобы отвлечь, Слива невнятно пошутил, а Станислас предложил сыграть в шахматы. Но никто из них не мог помочь Пэлу. Сын ушел от всех и спрятался за часовней: только он знал это местечко — тайник меж двух невысоких каменных стен, где можно было укрыться от дождя. Но едва он туда залез, как появилась Лора. Она ничего не сказала, просто села рядом и посмотрела на него в упор — ее красивые зеленые глаза молча смеялись. В них была такая нежность, что Пэл не сразу понял, знает ли она о взбучке, какую ему задал Фарон. — Не слабо он меня отделал, да? — смущенно пробормотал Сын. — Это пустяки. Она приложила палец к губам, веля ему молчать. И это было прекрасно. Пэл закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул — от Лоры так хорошо пахло: ее тщательно промытые волосы благоухали абрикосом, макушка — тонкими духами. Да, она пользовалась духами; они учились воевать, а она душилась! В темноте он потянулся к ней лицом и подышал еще, она не заметила. Он давно не чувствовал такого приятного запаха. Лора в утешение дружески похлопала Пэла по плечу, но тот невольно дернулся от боли. Засучив рукава, он при свете зажигалки обнаружил на обоих предплечьях гигантские фиолетовые кровоподтеки, следы кулаков Фарона. Она легонько дотронулась прохладной ладонью до его синяков. — Больно? — Немножко. Больно было ужасно. — Зайди попозже ко мне в комнату. Я тебя полечу. Она сказала это, уже уходя, оставляя по себе в гигантском парке Уонборо шлейф тонких духов. * * * Пэл не знал, сколько это времени — “попозже”. Пользуясь тем, что все еще сидели в столовой, он зашел в спальню и переоделся. Взглянул на себя в осколок зеркала, натянул свежайшую рубашку, порылся в сумках товарищей в поисках парфюма, но остался ни с чем. Потом пробрался к комнате Лоры осторожно, чтобы никто не заметил. К Лоре не заходил никто, и это право заставило его на миг забыть о том, как его унизил Фарон. Он постучал дважды. Подумал, не слишком ли это назойливо — стучать два раза. И не слишком ли безлично. Надо было постучать трижды, но потише. Да, три легких стука, три шассе, тайных, изящных: пам-пим-пом, а не тот жуткий пам-пам, что он выбил! Ах, какая досада! Она открыла, и он вступил в святая святых. Комната у Лоры была такая же, как у всех: те же четыре кровати, тот же большой шкаф. Но здесь пользовались только одной кроватью, и комната, в отличие от прочих спален с их грязью и полнейшим беспорядком, была чистая и прибранная. — Сядь сюда, — она показала на одну из кроватей. Он сел. — Закатай рукава. Он закатал. Она взяла с этажерки прозрачную баночку со светлым кремом, села рядом с Сыном и кончиками пальцев нанесла крем на его предплечья. Когда она поворачивала голову, ее распущенные волосы ласкали щеки Пэла. Она этого не замечала. — Скоро боль утихнет, — шепнула она. Но Пэл не слушал, он любовался ее руками: какие они у нее красивые, ухоженные, несмотря на их грязный быт. И ему захотелось ее любить, захотелось в тот самый миг, когда она коснулась его предплечий. А еще захотелось позвать Клода, пусть придет и посмотрит — вовсе они не пропащие, если в этом мрачном здании, где учат воевать, есть Лора. Но потом вспомнил, что Клод хотел стать кюре, и промолчал. 5 Настала последняя, четвертая неделя в поместье Уонборо. Предзимье мало-помалу окутывало Англию. Станислас, знавший родные края, предсказывал скорые морозы. В последние ночи курсанты тренировались в беге по пересеченной местности, отрабатывая одновременно физические и теоретические навыки. Хотя учеба в Суррее подходила к концу, они, несмотря на все упражнения, по-прежнему ничего не знали ни об УСО, ни о его методах борьбы. Зато они довольно сильно изменились: тела стали мускулистее и выносливее, они научились рукопашному бою, боксу, основам стрельбы, азбуке Морзе, некоторым простым операциям, а главное — в них зародилась и росла огромная вера в себя, ведь они делали поразительные успехи, притом что, попав сюда, по большей части не имели никакого понятия о секретных боевых действиях. Они чувствовали, что способны на многое. В эти последние дни некоторые дошли до предела и сломались: отсеяли Большого Дидье, который уже не держался на ногах; Пэл замечал в душевой, что Жаба почти сдался. Однажды под вечер инструктор повел группу на пробежку в лес — в жутком темпе, к тому же им пришлось несколько раз пересечь вброд какую-то речку. Группа постепенно растянулась, и когда Пэл, бежавший ближе к хвосту, в третий раз вступил в ледяную воду, до него донесся детский крик, разорвавший тишину. Обернувшись, он увидел, что Жаба лежит на берегу и бессильно стонет. Остальные были уже далеко за деревьями. Пэл заметил только Ломтика и Фарона, окликнул их. Но Фарон, бежавший с двумя тяжелыми камнями в руках для дополнительной нагрузки, рявкнул: “Из-за мудаков не тормозят, их боши поймают!” И оба скрылись на грязной тропе. Тогда Пэл, бултыхаясь в воде чуть ли не по пояс, повернул назад. В обратную сторону поток показался ему еще холоднее, а течение сильнее. — Не останавливайся! — крикнул Жаба, увидев, что храбрец идет к нему. — Не задерживайся из-за меня! Пэл не стал его слушать и выбрался на берег. — Жаба, надо идти. — Меня зовут Андре. — Андре, надо идти. — Я больше не могу. — Андре, надо идти. Если ты сдашься, тебя отчислят. — Значит, сдаюсь! — Он застонал. — Хочу домой, хочу к семье. Жаба скрючился, схватившись обеими руками за живот. — Мне больно! Мне так больно! — Где тебе больно? — Везде! Ему не хотелось жить. — Хочу сдохнуть, — выдохнул он. — Не говори так. — Хочу сдохнуть! Растерянный Пэл неловко обхватил товарища руками и стал что-то нашептывать, чтобы подбодрить. — Я сдаюсь, — повторил Жаба. — Сдаюсь и возвращаюсь во Францию. — Если ты сдашься, они не дадут тебе вернуться.