* * * Отец замедлил шаг: это был сын. Стоял у той скамейки. Его сын, достойный, гордый, прямой, настоящий принц. Как изменилось его лицо. Он покидал его мальчиком, а теперь стал мужчиной. Он показался ему еще красивее, сильнее. Его охватило сильнейшее волнение, непомерная, невообразимая радость. Они встретились. Ему хотелось плакать, но он сдержался, ведь отцы не плачут. Он подошел ближе, сын его заметил; хотел помахать ему рукой, но не осмелился. И улыбнулся с любовью. Нащупал в кармане кулечек конфет, которые ему купил. Не надо было покупать конфеты, конфеты — это для детей, а его сын стал самым красивым мужчиной на свете. * * * Теперь сын шел ему навстречу, приближался к отцу. Он мечтал об этой минуте, но теперь не знал, что делать — то ли бежать, то ли кричать. * * * На миг они застыли в нескольких метрах друг от друга, встретились глазами, сияя от счастья, не зная, куда деть руки. Последние шаги прошли очень медленно, боясь все испортить. Оба не сказали ни слова. Слова в эту минуту утратили смысл. Потом бросились друг к другу, обнялись, прижались головами, закрыли глаза, поцеловались. Больше они друг друга не отпустят. Пэл вдохнул отцовский запах. Обнял его еще крепче. Отец похудел, под пальцами прощупывались кости. Оба нежно молчали, чтобы сказать все слова, какие не осмеливались произнести вслух. Лишь много позже они наконец разжали объятия и посмотрели друг на друга. — Я принес тебе конфет, — прошептал отец. * * * Они шли по берегу реки, куда глаза глядят. Им столько нужно было сказать друг другу. Сели на скамейку в маленьком безлюдном сквере, прижались друг к другу. — Рассказывай! Рассказывай! — молил отец. — Что ты делал эти два года? — Трудно сказать, папа. — Я получил твои открытки! Какие открытки! Просто ве-ли-ко-лепные! Ну, как там поживает Женева? — Я там был всего один раз, но… Отец почти не слушал: сын в костюме был неотразим. — Скажи, у тебя есть любимая? — перебил он его. — Э-э… Да. — Великолепно! Иметь любимую девушку — это очень важно! А ты такой красавец, что девушки, наверно, дерутся за тебя. Сын усмехнулся. — Как ее зовут? — Лора. — Лора… Лора… Великолепно! И она тоже работает в банке? — Нет, папа. Пэл удивился: почему отец говорит о банке? Но отец не давал ему передышки, он буквально забрасывал его вопросами. — А что ты делаешь в Париже? — Приехал тебя навестить. Отец улыбнулся: какой у него великолепный сын! — Дома так пусто с тех пор, как ты уехал… — Я очень скучал по тебе, папа. — Значит, и ты тоже! Я теперь реже смеюсь. Больше думаю о войне. С тобой было легче. — Я тоже, папа. Больше думаю о войне. А открытки? Тебе понравились открытки? Отец просиял еще больше. — Великолепно! Ве-ли-ко-лепно! Женева, Женева! Какой город! Я так счастлив, что ты в конце концов там укрылся. Ну, как идут дела в банке? Пэл с любопытством взглянул на отца. — Я, собственно, не в Женеве. И не работаю в банке. Но это неважно. — Не в банке? Как это… Не в банке… Разве не ты мне сказал, что работаешь в банке? А может, и не ты… Уже и не помню. Отец мучительно перебирал в уме тексты открыток. — Папа, я приехал за тобой, — сказал Пэл. Но отец слушал вполуха. И размышлял вслух: — Не в банке… Может, это в третьей открытке было… Нет, не третьей… Скорее в следующей… А может, и нигде, на самом деле. Сын сжал его руку, привлекая внимание: — Папа… — Да? — А не поехать ли нам в Женеву? — В Женеву? — просиял отец. — Ура! Отпуск в Женеве. Великолепно! Надо попросить у начальства отпуск. Почему бы не в декабре? В Женеве очень красиво в декабре. Же-До наверняка замерзает, получается роскошная ледяная скульптура. Когда консьержка узнает… Нет, еще лучше — мы наделаем фотографий! Она умрет от зависти! Ах, старая злыдня! Представь, нас обокрали, — он совершенно забыл объяснить обожаемому сыну, что оставлял дверь открытой, как и обещал, но две недели назад их обокрали, пришлось запирать дверь, когда его нет дома, ведь воры теперь выносят даже открытки. — Так вот, консьержке было совершенно плевать! И я решил ничего ей больше не дарить на Рождество! Она плохая женщина. Пэл почувствовал, что впадает в легкую панику. Отец не понимал. — Папа, надо уезжать побыстрее. Очень быстро. Словесный поток отца прервался на полуслове. Он в недоумении уставился на сына. — Почему быстро? — Сегодня после обеда, — сказал Пэл, не отвечая на вопрос. Отец сник: — Сегодня уезжать? Но ты только приехал… Мы только встретились. В чем дело, сынок? Пэл ругал себя за то, что так резко приступил к делу. Но у него нет выбора, он и так сильно рискует. Они должны уехать сегодня после обеда. Вечером будут в Лионе, завтра — в Женеве. Здесь, вместе, их могли в любой момент схватить. Ах, как ему хотелось, чтобы уже настало завтра, и они с отцом, свободные, прогуливались бы по берегам Лемана. Сын огляделся — вокруг никого. Они были одни. И он позволил себе выразиться яснее. — Папа, в Женеве мы будем в безопасности. — В безопасности? А здесь нам что, плохо? Да, война, но войны случаются все время. Кончится эта, начнется другая. Война — это жизнь. Отец, еще минуту назад лучившийся счастьем, сидел теперь с непонимающим, убитым видом. — Надо уезжать, папа. Уезжать из Парижа. Сейчас. Завтра мы будем в Женеве. И с нами уже ничего не случится… — Нет, нет. Кто же уезжает, не попрощавшись с людьми, что за манера! Отпуск — ладно. Но уезжать из Парижа? Нет, нет. А наша квартира? Наша мебель? А консьержка? Ты об этом подумал? — В Женеве мы начнем новую жизнь, папа. Нам будет хорошо. Главное — быть вместе. — Я тебе говорил, что нас обокрали, милый? А этой уродине консьержке было все до лампочки. Только и сказала: “А-а!” У меня кровь в жилах застыла! Пусть не думает, зараза, что я стану ее поздравлять.