– С чего бы? – Да вот кажется мне, что сразу ей все карты раскрывать нельзя. Ты ей скажи, что одна она пойдет, и посмотрим. Если послушает, я на следующем этапе присоединюсь и поведу. А если взбрыкнет – лучше, чтобы я для нее дополнительным убеждением стал. Сейчас тратить не будем. Хейдар улыбнулся, потирая бок, понял, что Фредгарт намерен дождаться более внятного ответа, и нехотя признался: – Ну, ощущение у меня. – Опять ощущение. Наградили же боги ресурсами: одним раз в неделю работать нельзя, другие шапку не снимают, у третьих ощущения сильнее приказов. Ладно, иди в слуховую, только тихо там. Кошше оказалась гораздо мельче и гораздо целее, чем ожидал Фредгарт. Губа разбита, один глаз подпух, держится кривовато, но и всё на этом. Стул был позорный, не седлом, а подставкой под зад, для просителей, опрашиваемых и пытаемых, но девка села на него без колебаний, хоть и с явным затруднением, объяснявшимся скорее ушибами, чем отсутствием привычки. Хорошо прикрывалась, догадался он, рассмотрев ободранные руки, небрежно замазанные белесой жижей и даже не перебинтованные. Виден опыт. Впрямь рабыней была, причем недорогой, по черному хозяйству. Хотел спросить про это, да передумал. Не особо интересно и не особо важно, как и нелепая девкина одежда – странно, кстати, что ее оставили, в Пристрое ремни отбирают, а тут их дюжины, пусть и коротеньких. Не суть. Он это знание никак использовать не сможет, да и ни к чему демонстрировать ей свой интерес, внимание или участие. Значит, сразу к сделке. – Я Фредгарт из Ясных, второй всадник вольного Вельдюра, глаз Фафнира и мастер хранителей. Я защищаю этот город и всю прилесную часть великого союза вольных городов от угроз. Я не могу миловать, но могу казнить. Ну и о помиловании могу просить. Он помолчал, изучая реакцию девки. Реакции не было. Девка туповато смотрела в угол, осторожно трогая разбитую губу кончиком языка. Выглядела она на удивление маленькой и неказистой, а контраст светлых волос и черных бровей, обычно, наверное, впечатляющий, скрадывался несвежестью и общей потупленностью. Но тупая девица не умеет закалывать головорезов и сбега́ть сквозь бросившуюся на крики стражу. Хочет поиграть – пусть пока поиграет. – Ты убила великого ученого мужа, который готовился нас всех спасти. Заметила: жить похуже стало, жалование городским службам срезали, колодцы днем закрывают, в торговле перебои, то мяса нет, то репы, однажды даже горох кончился, помнишь? Она так и пялилась в угол. Фредгарт с усилием удержался от того, чтобы, обернувшись, тоже заглянуть туда, и продолжил: – Альгер изобретал способ очистки воды, зерна и мяса. И почти изобрел его, быстрый и чистый, без магии и жертв. Тут он приврал, на выходе у Альгера ничего существенного не было, но Кошше все равно не отреагировала. Фредгарт снова заглянул в выписку, поднесенную конвоем. Что ж. Коли единственная ценность для Кошше – ребенок, с него и надо начинать. Ну и заканчивать, очевидно, придется им же. – Ребенку твоему сколько? Два, три? Без тебя не пропадет, в приют пойдет, а там как получится – в ремесленное вряд ли, скорее, на ферму или в бродилы под присягой. Или у тебя девочка? Тогда, сама понимаешь… А, нет, мальчик. Кошше слегка пошевелила глазами и сглотнула. Попал. – В приюте и с мальчиками разное бывает, тоже понимаешь, наверное. Зато накормлен и одет – ну, по возможности. Перебои, надеюсь, не сильно частыми будут, пусть ты Альгера и убила. И болезни, понятно. Каждый третий-четвертый воспитанник умирает, остальные болеют. А что делать? Мальчик ни в чем не виноват, но и я не виноват, и мастер города не виноват. А ты виновата. Он подождал, понял, что без толку, и сказал: – Ты женщина умная, решай. Расклад такой: те- бя казнят через пару недель, от силы месяц, если до того в Пристрое не забьют, там за бродил многие переживают. Сына – в приют, там несладко. Это в любом случае произойдет, что бы ты ни делала. Если не чудо. Фредгарт помолчал. Кошше подняла на него глаза. Она пыталась смотреть туповато, но Фредгарт улавливал почти все мысли, которые клокотали за слишком черной радужкой, и большая часть этих мыслей нравилась ему почти так же, как и умение очень молодой женщины скрывать мысли и чувства. Серьезный ресурс. Может получиться. – Я могу совершить такое чудо. Только я. Тебя помилуют – сразу, и отдадут ребенка – скоро. Если окажешь услугу. – Тебе? – спросила Кошше. – Городу и народу. Кошше почти незаметно кивнула и нехотя сказала, снова опуская взор: – Слушаю. Еще бы ты не слушала, подумал Фредгарт, сдерживая раздражение, и рассказал про задание: спуститься с северных каналов по Раву в колдовские леса, найти нужного человека, отдать ему камень, забрать цветок и вернуться. К мальчику, к небольшому вознаграждению, если хочешь, к постоянной службе. – Что за цветок? – спросила Кошше. – Для очистки воды и еды. Сок в корне особый. – Что за камень? Фредгарт улыбнулся. Последовательная. – Не драгоценный, даже не рассчитывай продать. Хрусталь-волосатик, болванам голову морочить. Гадания, приворот. Слыхала? Кошше, не отреагировав на вопрос, снова задала свой: – Почему я? – Ты Альгера убила, тебе и ущерб закрывать. Кошше закатила глаза. Фредгарт усмехнулся и уточнил уже всерьез: – Сама не знаешь? Кошше повела плечом, но, как и ожидал Фредгарт, попыталась отбрехаться: – Я в колдовских землях не была ни разу. Могут не пустить. – Вот и проверишь. Кровь у тебя позволяет, сама злобы не нагонишь – все хорошо будет, и земля выдержит, и местные не заметят. – А если все-таки не пустят? Фредгарт чуть развел руками. Кошше, не изменившись в лице, спросила: – А если не найду человека? Или найду, но он не отдаст мне ничего. Не захочет. Или нет у него растения. Не выросло или сгнило. Всё же гниет, сам говоришь. Фредгарт пожал плечами. – Нет растения – нет сделки. Уж постарайся найти и договориться. Остальное за тебя сделают: до каналов довезут, к колдунам доставят и обратно так же. Ты сможешь, верю. Кошше смотрела на него. Фредгарт подождал и осведомился: – Твое слово? Кошше, как и ожидал Фредгарт, все-таки спросила: – Мальчик где? – В безопасности. Говори, согласна? – Он в Пристрое сейчас, я знаю. Пусть его сюда переведут и мне покажут. – Слово скажи. – Пусть его к опекунам привезут и поселят. Сейчас же. И мне покажите, что приехал и устроен, с постелью, едой и одеждой. Тогда я всё, что хочешь, сделаю. – Не наглей. Какие опекуны, где я их возьму? – К опекунам. В Пристрое его нельзя, – вдруг загнусавив, сказала Кошше, отвернув голову и вцепившись в край стула. Ссадины на руках полопались, набухая кровавыми шариками. Фредгарт, ненавидя себя, медленно поинтересовался: – Умереть хочешь? Ладно. Алые шарики на белом кулаке Кошше лопнули и растеклись от удара тяжелой слезы, упавшей со скулы. Фредгарту показалось, он даже услышал щелчок от падения капли. Больше не слышно было ничего – ни слова, ни звука, ни дыхания. – Ладно, – повторил Фредгарт. – Дура упрямая. Молись богам своим, что я не… Ладно. Ребенок твой в приюте уже, здесь, в крыле напротив, есть у нас. Отсюда видно. Он отошел к окну, махнул, подождал и велел: – Иди сюда. Видишь? Кошше подошла к узкому окну, вцепившись в нижний край проема, приподнялась на цыпочках, чтобы увидеть с их третьего противоположный второй уровень, на который указывал Фредгарт, и замерла. В окне была видна толстая баба с трехлетним мальчиком на руках. Голова у мальчика была выбрита наголо, как принято у кочмаков, глаза казались неправильно черными даже отсюда, а новенькая одежда сидела неладно: тощеват оказался мальчик. Кошше смотрела на него очень долго, Фредгарт успел утомиться, но не торопил. Помалкивал. Наконец Кошше оторвалась от окна, с явным трудом добрела до стула, села, рассеянно смахнув кровь с рук, и спросила: – Подписать что-то надо? – А ты умеешь? – изумился Фредгарт. Кошше снова пожала плечами. – Подписывать не надо. Объясним тебе всё за денек, подлечим заодно, и сразу тронешься. Согласна? Кошше кивнула и уточнила: – Денег дадите?