Вот ужас! Его запрограммировали получать удовольствие от убийства. Даже по голосу слышно — он об убийстве говорит, как ребенок о кондитерской лавке. — Мы тоже умеем убивать множеством разных способов, — говорю я, добавляя в голос побольше металла на случай, если он запрограммирован реагировать на тон непоколебимой уверенности. — Например, мы горазды ломать механические предметы. Я перевожу взгляд на ближайшего солдата. Если мы все разом бросимся в его сторону, может, мне удастся ударом ноги из-под сети снести ему голову. — Значит, у нас есть общие интересы. — Я и глазом не успела моргнуть, как Гозен выбросил вперед свою клешню и схватил Ангела за руку. — Вы так ломать любите? Леденящий кровь хруст и душераздирающий крик Ангела не оставили ни у кого никаких сомнений — он сломал ей руку. Сердце у меня зашлось, и я кинулась на Гозена. Но, напоровшись на его стальное тело, отлетаю назад с вывихнутым плечом. Гозен отпускает Ангела и я стремительно хватаю ее, прижимаю к груди, чувствую, как она дрожит, всхлипывает и пытается сдержать слезы. Мы продолжаем болтаться в воздухе, и ледяной ветер по-прежнему бьет нам в лицо и рвет наши парки. — Несите их, — командует Гозен. Не знаю, какая сила перемещает нас, но чувствую, что мы начинаем медленно двигаться по льду. Мне кажется, что с рождения я знаю только стужу и что ветер всю мою жизнь воет мне в уши. Гляжу в черные глаза Клыка — единственные две черные точки в бесконечной кружащейся снежной белизне. — Подожди, — кажется, хочет сказать мне Клык. — Подожди, наступит и на нашей улице праздник. Надо только его дождаться. Часть третья Луна над Майами, или что-то вроде того 60 Оказаться опутанными металлической сетью — все равно что снова очутиться запертыми в собачьей конуре. Разницы, считай, никакой. Мы можем слегка сдвинуть сеть своим весом, но это, пожалуй, и все. Короче, мы снова абсолютно беспомощны. Немного спустя перестаем дрожать и на нас опять наваливается гипотермическая дремота. Я уже начинаю дебатировать сама с собой о преимуществах смерти от холода перед растерзанием заживо. Потом наша сеть опускается и волочится по заснеженной земле. Глаза жжет, на ресницах нарос иней, и я усиленно моргаю и прищуриваюсь. Нас затянули в какое-то… здание. Большое круглое белое строение. Внутри массивный тяжелый военный грузовой самолет для перевозки военных, танков, пушек и всего такого прочего. Значит, нас сейчас снова куда-то повезут. — Макс… Что это за голос такой знакомый? Нас с размаху вытряхивают из сети на пол. Ангел охнула, но, по счастью, она и так уже почти без сознания, так что новой боли почти не заметила. Вскакиваю на ноги, стряхивая с себя отмороженную сонливость и приходя в сознание. Люк захлопнулся, и в тусклом свете ничего рассмотреть невозможно. После яркого снега я почти ослепла. — Макс! Душа у меня ушла в пятки. Из полумрака мне навстречу ползет Газзи. 61 Через полчаса мы оттаяли, воссоединились со стаей, снова могли видеть и страшно разозлились на то, что в очередной раз попали в плен. Одним словом, наша жизнь вернулась в свое обычное русло. — Куда нас теперь волокут? — спрашивает Игги. — Есть у вас какое-нибудь представление? — Нет, нету. — Я оглядываю грузовой отсек самолета. Здесь ни одного иллюминатора. Зачем? Коробам да ящикам по фене, куда их переправляют. Хорошо хоть топят немного. И на том спасибо. — А что там за громила такой был здоровенный, вы поняли? — Надж обхватила руками колени и положила на них голову. Всех наших одного за другим изловили на станции. Кое-кто из ученых пытался их защищать. Они расплатились за это изрядными увечьями, а некоторые были даже опасно ранены. Я им сочувствую. Связались с нами себе на голову и ни за что ни про что впутались в историю. — Не знаю, Франкенштейн какой-то. — Поначалу я в самолете была на стреме. Но теперь адреналин мой угомонился и я впала в унылую прострацию. — Эти… существа… такие странные, — тянет Газзи. Все солдаты, которые нас изловили, и еще несколько им подобных сидят здесь же с нами в грузовом отсеке. Когда люк захлопнулся, громила отдал им приказ построиться. Солдаты вытянулись в три ряда вдоль стенки да так и остались стоять как вкопанные. Не пойму, им питание отключили или что? Газзи попробовал до одного из них дотронуться, и его так шибануло током, что он отлетел в сторону фута на полтора. Пара-тройка солдат вокруг снова ожили, повернулись в нашу сторону, направили на нас свои сенсоры и сделали шаг вперед. Мы замерли на месте. — Назад! Газзи, медленно-медленно отходи назад к стене и постепенно опускайся на пол. Потирая ударенную током руку, Газ начинает тихонько пятиться и вдруг подпрыгивает — внезапно нацеленный на него лазерный луч прожигает дыру в его ботинках. — Ничего себе! — Тебя задело? — я не спускаю с солдат глаз. — Не, только дыру прожгло. Даже пальцы не задело. Хорошо, что мне ботинки великоваты. — Все, братва. Сидим смирно, — приказываю я. — Никаких резких движений. А то эти обломы не только ботинки продырявят, но и кое-что поважнее. Например, головы. Через пятнадцать минут становится ясно, что сидеть без движения никто из нас не в состоянии. Но, с другой стороны, если двигаться плавно и не приближаться к солдатам, шевелиться все-таки можно. — Ладно, я понимаю, что я с вами заодно. Но за что они Акелу-то изловили? — в сотый раз повторяет Тотал. — Она-то им что плохого сделала? — Послушай, — я в сотый раз готова его задушить, — если бы они ее вместе с нами не поймали, она бы уже давно околела от холода. — Хммм, — по всему видно, что я не слишком убедила Тотала в благополучном исходе дела для Акелы. Я, конечно, рада видеть, что его возлюбленная цела и невредима, но меня страшно раздражает его подход к делу. Почему это он считает, что для нас плен, побои и вся эта канитель — нормальное явление, а для маламутки в плену наступит конец света. Ладно, Бог с ним. Я и сама не живодерка. И собак люблю, особенно тех, которых генетики модифицировать не успели. Пододвигаюсь пересесть поближе к Клыку. Где он? С минуту растерянно его ищу — он опять слился со стеной и, кажется, совершенно исчез. По своей ученой красавице, что ли, тоскует? Мне тут же становится стыдно, что я и здесь не могу избавиться от ревности. К тому же Надж рассказала мне, как храбро Бриджит сражалась на станции с этими Гоботами. Ангел, наконец, заснула, положив голову Клыку на колени. Мы привязали ей сломанную руку шарфом, чтобы не шевелила. Но все-таки неплохо будет, если кто-нибудь как следует наложит ей гипс. И хорошо бы, этот «кто-нибудь» была бы моя мама. Железная дверь грузового отсека открывается, и к нам вваливается тот здоровый амбал. По его тяжелым шагам я определяю, что весит он примерно триста пудов, а ростом будет все семь футов. На секунду отвлекаюсь, представив себе, как он проглатывает одну из Газмановых бомб, но быстро собираюсь, готовая воспользоваться первым же удобным случаем выбраться из этой западни. Как только нас заперли, мы первым делом пробовали открыть люк самолета — всех бы тогда вместе с нами выбросило наружу. Нас бы это вполне устроило. Увы, мы потерпели неудачу. Люк был плотно задраен и нам не поддался. Так что надо дожидаться следующей подходящей возможности. — Ты кто? — храбро спрашивает Надж. — Я Гозен. Нос у Надж смешливо сморщился: — Как японские пельмени, что ли? 62 — Японские пельмени называются гедза, — шипит Клык. — Откуда ты такой взялся, Гозен? — во мне поднимается новый приступ ярости за то, что он сделал с Ангелом. — На кого ты работаешь? Кто тебя в наемные убийцы нанял? Гозен повернул в мою сторону свою огромную голову и посмотрел на меня своими нечеловеческими, сияющими голубым светом глазами: — Я Гозен. Я командир. Ты сиди тихо. Ты молчи. — Давай, давай приказывай ей, — бурчит себе под нос Игги. — Мы приземлимся через четырнадцать часов тридцать девять минут, — объявляет Гозен.