Взмах — и кровавая полоса прочертила броню киевлянина пониже боевого пояса. Взмах… Этот был последним. Медвежонок вогнал противнику меч в горло, да там и оставил, тут же зажав освободившейся рукой разрубленное плечо. Первым сообразивший, что надо делать, Вихорек протиснулся сквозь «оцепление» и в считаные секунды перетянул плечо Медвежонка запасной тетивой, сохранив тому минимум пол-литра крови. А я вдруг вспомнил, как когда-то тоже не от большого ума схлопотал стрелу в руку и жутко перепугался, что останусь калекой. И вновь ощутил тот же почти панический страх: вдруг то, что миновало меня, случится с моим братом? — Если бы не рука, я бы его вот на такие шматы порезал! — заявил Свартхёвди, вернув опустевшую кружку дренгу и продемонстрировав пальцами здоровой руки примерно сантиметровый зазор. — Благодари Бога, что он тебе башку не снес, — проворчал отец Бернар. — И ровно сиди, а то опять кровь хлынет. Он уже минут десять копошился своими железками внутри раны и раз пять сообщил, какой мой братец везунчик. Меч Имяслава проделал в мускулатуре Медвежонка здоровенную дыру до самой кости, но исключительно вдоль волокон, не задев ни нервов, ни сухожилий, ни крупных сосудов. Может, и впрямь боги позаботились. Я ведь почти угадал: не человеческая кровь была на тряпке. Только что не баранья, а куриная. По результатам поединка дотошный Аскольд велел провести расследование, и подлог вскрылся. Одноразовая подружка Медвежонка подсуетилась. Решила перевести стрелки… И вот. Даже знать не хочу, что с ней сделают. После смерти брата, после возложенного на род штрафа за клевету и попытку рассорить (вот уж о чем девка точно не думала) киевского князя со мной и Рюриком. Пять гривен серебром одному только Медвежонку. Очень довольному Медвежонку. Пять гривен против пустяковой ранки. Так бы почаще. «Так справедливо», — констатировал Рюрик. Ну да, справедливо. Вот только любви со стороны киевлян это нам не прибавило. Но бывшему конунгу, похоже, плевать. Ему хватало лояльности Аскольда. А со своими подданными и их проблемами князь пусть сам разбирается. Глава двадцатая В которой Ульф Хвити встречается в бою с настоящими хузарами План у Рюрика оказался простым, как нанизывание червяка на крючок. В роли крючка — мы. В роли червяка — укрепления, построенные при днепровских волоках. В роли рыбы — разгневанные нашими действиями степняки, а уж кто рыбак — догадаться нетрудно. Легенда такая: мы — нурманские купцы, идущие вниз по Днепру с намерением выйти в море. Конечная цель — Херсон. Вернее, херсонская провинция Византийской империи. Там мы и намерены расторговаться. Три корабля. «Клык Фреки» — лидер, два основательно нагруженных кнорра — следом. А вот «Змей» и «Любимчик» — уже на приличном отдалении. За излучиной. Как бы сами по себе. Чтобы не спугнуть. — Главное, чтоб они в городке не затворились, — наставлял меня Рюрик. — Выковырять-то мы их оттуда сумеем, но людей много потеряем. Побьют стрелами. А это нехорошо. Конечно, нехорошо. Потому что первые стрелы как раз в нас и полетят. Потому наша задача — захватить ворота. И удержать их, пока не подтянутся «Змей» с «Любимчиком». Вопрос: а на фига тогда Рюрик со своим воинством? А для закрепления успеха. Чтобы нам пособить, если что-то пошло не так, например где-то поблизости кочевая орда обнаружилась. Ну и свои гарнизоны поставить на вычищенных нами ключевых точках. К последней части плана наш главный спец по степнякам Бури отнесся весьма скептически. — Простоят до первой хузарской сотни, — вынес он не подлежащий обжалованию вердикт. — А потом, после сбора урожая, к Киеву настоящее войско подойдет — с виновных спросить. — А получится? — усомнился я. — Легко. Даже город брать не надо. Пройдутся по окрестностям, пограбят, народ похватают, кто не схоронился, пожгут, что горит, возьмут с князя выкуп и уйдут домой. Хузары уйдут, это полбеды, — уточнил он. — Беда: печенеги останутся. Будут по окрестностям шалить до самых холодов. И нагадят больше, чем награбят. Бури я верил. Рюрику — нет. Но причин для беспокойства не видел. Когда хузары будут возвращать потерянные опорные пункты, нас там уже не будет. Равно как и в Киеве, когда представители хаканата явятся к его стенам. Скорее всего, и Рюрика там не будет. Этот лис смоется, как только запахнет нехорошим. Теперь главный вопрос: в чем же наш интерес? Добыча, разумеется. К середине лета на таможенных пунктах должно скопиться много интересного. И это интересное становится нашим, если мы управляемся с укрепленной точкой самостоятельно. А это даже на взгляд осторожного Бури вполне возможно, несмотря на то, что за иными волоками высятся серьезные укрепления. Наше главное оружие — внезапность. Печенеги жадны и ленивы. И беспечны. Привыкли, что грабят они, а не их. А хузарские контролеры… — Настоящих воинов в такие места не шлют, — сообщил Бури. — Кто-то провинился, кто-то слишком стар для настоящего боя. Под «настоящим боем» имелись в виду войны, которые хаканат вел на востоке и юге. Бури оказался настоящим специалистом по хузарам. Но на вопросы, откуда такие знания, мой снайпер только улыбался. В общем, предложение Рюрика я принял. Но частично. Ровно до тех пор, пока мы не столкнемся с приятной проблемой «хочется еще, но класть уже некуда». И тогда мы станем теми, за кого себя выдаем. Нурманскими купцами, направляющимися к Черному морю. Придем, продадим наше, купим византийское и отправимся в обратный путь. Если Рюрик к этому времени захватит все волоки, ну и молодец. Не захватит… Тогда по обстоятельствам. Заплатим таможенный сбор, если иначе никак. Или не заплатим. Связываться с нашим хирдом рискнет не всякий таможенник. В общем, разберемся. В этом плане было только одно уязвимое место. Незнание нами местных вод. На этот раз даже Бури не смог выручить. По Днепру он поднимался всего один раз и не летом. Ну да ладно, найдем мы лоцмана. А пока займемся делами насущными. Впереди — первый серьезный волок. И предстоит проверить, так ли мы хороши, как я полагаю. Несмотря на вялые протесты подчиненных, я не отказал себе в удовольствии возглавить операцию. Первым делом мы спустили парус. Вторым — сняли драконью голову с носа. Так что, когда впереди показались пороги и контролирующий волок городок, выглядели мы очень даже мирно. «Клык Фреки» пристал к берегу первым. Вернее, не пристал, а ткнулся носом в пологий берег. Причала не было. Вместо него расчищенный сухопутный фарватер волока с брошенными в беспорядке валками: порядком ободранными бревнами примерно полуметрового диаметра. И, разумеется, «таможенники». Всего десяток всадников. Мы походя размазали бы их по песку, но это было бы опрометчивым решением, потому что двадцатью метрами выше располагалось то самое укрепление, которое нам надлежало захватить. И выглядело это совсем непростой задачей, потому что располагался городок на скальном выступе и с его почти трехметровых стен контролировалась большая часть волока, миновать который было невозможно. Ниже по реке на протяжении примерно пятисот метров днепровская вода бурлила и кипела, огибая многочисленные камни. И так — по всей ширине реки. Хочешь двигаться дальше — вытаскивай суда и волоки их мимо опасного участка. Причем волочь придется слабыми человеческими ручками и ножками, потому что иной тягловой силы не наблюдалось. Вряд ли недружественно настроенные степняки представят для этого дела собственных лошадок. А вот стрелами угостят наверняка. Ну, поглядим. С борта спустили доску, по которой я торжественно сошел с корабля. За мной — Вихорек, Вильд и Егри. Последний был выбран за самую неказистую в сравнении с прочими хирдманами внешность. Я тоже выглядел скромнягой. Надел поверх кольчуги рубаху из толстого льна. Накинул на плечи плащ, скрывавший рукоять и ножны Вдоводела. И, разумеется, снял с себя все золото, заменив его серебром, ибо я нынче не победоносный ярл, а всего лишь успешный купец из славного Новгорода. Подъехали. Трое. Печенеги, насколько я могу судить. И ранга не сказать что высокого. — Откуда? Что за груз? Вот так. Никаких «здравствуйте». Хорошо хоть, по-словенски, а не на своем. Я откашлялся и степенно, почти нараспев, доложил: — Новгородские мы. Везем меха и рыбью кость. — Не помню тебя. Первый раз? — Первый, — согласился я. — Десятую часть груза здесь оставишь. Выгружать будешь, посчитаем. А рожа у тебя загорелая не треснет, мил человек? Вслух, впрочем, сказал другое: