Логично. — А может, тебя оставить? — предложил Скульд. — Как, удержишь хольмгардских в повиновении? Конечно, удержу. Если первым делом ворота закрою и выпущу на свободу тысяцкого с командой. А потом могу сказать: мол, не справился, извини. Да, будет удар по репутации, но это можно пережить. Вот только ополчение жалко. Тем более я видел там плесковские знамена и изборское, кажется… А Изборск — вотчина моего тестя, как-никак. Впрочем, если и сам Трувор Жнец здесь, я скоро об этом узнаю. Я покачал головой: — Драться с ними — плохая мысль. — Думаешь, не справлюсь? — с иронией поинтересовался Сутулый. — Толпа бондов! Да они разбегутся, едва увидят наш строй! — Не разбегутся. С ними варяги. Думаю, их никак не меньше половины. Преувеличил, но пусть проверит. — Варяги — это такие… С такими усами? — Скульд обозначил длину в половину собственной бороды. — Да. Поверь, они знают, как управляться с железом. — Ну-ну… Что предлагаешь, Волк? Я развел руками. Парные браслеты на запястьях звякнули друг о друга. — Я бы договаривался, Скульд. Мне этот город не нужен. А тебе? — Мне нужен Хрёрек! Кто бы сомневался. — Ты договоришься, Волк? Конечно, я договорюсь. — Думаю, да. Но это будет стоить… — Четверть того, что мы взяли и возьмем в Хольмгарде! — Справедливо. Сутулый должен понимать, ради чего я стараюсь. Да и моим бойцам серебро будет не лишне. — А еще ты отпустишь Любора. — Лупора? — Скульд нахмурился. — Любора. Хольмгардского старшего. Поможет в переговорах. — Да забирай, — не стал возражать Сутулый. — Но люди его пока побудут под присмотром. Я не стал возражать. Успеется. — С чего я должен тебе верить, нурман? Любор Удалыч, новгородский тысяцкий, выглядел солидно. В такое брюхо не один кувшин медовухи войдет, и не пять. Сидение в собственной темнице, конечно, не пошло ему на пользу, но гордости не убавило. — А у тебя есть выбор, старый? Могу вернуть тебя, откуда забрал. Но чтобы тебе было проще: я не совсем нурман. Еще и варяг немного. Князь Ольбард — мой друг. А вот наместник Турбой когда-то был моим врагом. Пусти он меня в город, Скульд не рискнул бы безобразничать. Ему, как видишь, приходится со мной считаться. — С чего это я должен видеть? — Но ты же здесь, в своем доме, а не в подвале, — я пододвинул ему кувшин. — Ты пей, не стесняйся. Тем более это твое питье, не мое. Тысяцкий сграбастал кувшин, приложился, аж по бороде потекло. В комнате густо потянуло пряным медом. — Полегче? — уточнил я, когда двухлитровая емкость опустела. — Ага, — тысяцкий рыгнул. — Тогда пойдем на стену. Покажу тебе кое-что. — Вот почему меня выпустили! — заявил Любор, увидав собравшееся по ту сторону Волхова ополчение. — И поэтому тоже. Не хочу зряшней крови. — Ну да. С Турбоем не дружен, вот тебе я и понадобился. — С Турбоем больше никто не дружен, — внес я поправку. — С мертвецами только колдуны дружбу водить могут. — Ага. Судя по тому, что уточнять подробности смерти тысяцкий не стал, дружбы у них с Турбоем не было. — Мог бы и без тебя обойтись, — сказал я. — Вижу там знамена Трувора. Думаю, со своим тестем я уж как-нибудь договорюсь. — С тестем? — Заря Труворовна — моя младшая жена. Его сын Вильд — в моей дружине. — Ага. Аж скрип слышен, так мысли у него в голове ворочаются. — Думай быстрее, — потребовал я. — Или мы идем к людству вместе, или я иду один, а ты отправляешься туда, откуда я тебя выпустил. Лодка, которая перевезла нас на тот берег Волхова, порядком подтекала, что очень не нравилось Заре, по собственному желанию присоединившейся к «дипломатической миссии». Я не стал возражать, поскольку драки не предполагалось. Главную опасность представляло сейчас наше средство передвижения. Подумав, я решил не провоцировать ополченцев хищными изгибами драккара, но теперь жалел. Окажись я в воде, камнем пошел бы на дно. Доспехи, оружие, драгметаллы тянули в совокупности килограммов на десять. И вряд ли продержался бы на поверхности ту минуту, которая понадобилась бы сопровождавшему нас на некотором удалении «Северному змею» это самое удаление преодолеть. Зарю возможность утонуть беспокоила куда меньше, чем опасение попортить новые желтые сапожки с верхом из синего шелка, потому ножки ее сейчас покоились на борту лодки, а попка — на моих коленях. Колени не возражали. Недовольство выказывал только тысяцкий Любор. Не нравилась ему подобная вольность. Я его понимал. Это у скандинавов слабый пол пользуется немалой свободой и даже собственностью владеть имеет право. В том числе и земельной. У кривичей, сиверян[11], мерян, чудинов и прочих обитателей севера будущей Руси место женщины — чуть повыше лавки. Однако делиться своими взглядами на жизнь Любор Удалыч не пытался. Выглядывавший из кожаного чехла покрытый черным лаком рог дорогущего степного лука выглядел весьма авторитетно. А меч на поясе Зари стоил втрое больше, чем вся Люборова амуниция. Потому сознание тысяцкого терзал выбор: кто перед ним — мужняя жена или воин со статусом повыше, чем у небедного и вполне боевого тысяцкого? Сжалившись, я решил снять с тысяцкого бремя выбора. — Отец ей подарил, — сказал я, кивнув на лук. — С печенежского хана сняли. Все, успокоился. Раз не только муж (нурман без правильных понятий) почитает женщину воином, но и весьма и весьма уважаемый папа-князь, то вопросов больше нет. Мы доплыли. Храбрую воительницу Зарю я вынес на берег на руках. Ну разве это не знак доверия к тем, кто нас встречал? А встречали нас сурово. Стеной щитов. Нет, преувеличиваю. Не стеной, заборчиком. Который сразу распался, когда нас опознали. — Сбежали от нурманов? — поинтересовался вылезший из строя незнакомый мне боец. Вот так. Ни «здравствуйте», ни «как добрались». Какой невежливый. — Сбежали? — фыркнул Любор. — Вот он, ваш нурман! И показал на меня, гад пузатый. — Какой же это нурман? Это ж наш Волчок! Рулав. Вот это приятно. — Здрав будь, Волчище!