Празднование Йоля в Верхаме прошло со скудным столом, хотя датчане старались как могли. По крайней мере, эля было вдоволь, и все напились. Но главное, благодаря чему мне запомнился тот Йоль: Гутрум плакал. Слезы градом катились по его лицу, пока арфист наигрывал тоскливую мелодию, а скальд читал поэму о матери Гутрума. Ее красота, говорил скальд, затмевала звезды, а ее доброта заставляла цветы расцветать среди зимы, чтобы склониться пред нею. – Она была злобная сучка, – шепнул мне Рагнар, – и красивая, как ведро навоза. – Ты ее знал? – Равн знал. Он вечно повторял, что ее голосом можно было пилить деревья. Гутрум оправдывал свое прозвище Невезучий. Он чуть было не получил Уэссекс, но тут смерть Хальфдана вырвала из его рук добычу. В том не было вины Гутрума, но в армии, оказавшейся в незавидном положении, зрело недовольство. Люди бурчали, что ничего хорошего не выйдет, пока их возглавляет Гутрум, и, возможно, из-за этого ропота Невезучий сделался мрачнее, чем обычно, а может, причиной того стал голод. Потому что датчане голодали. Альфред держал слово и присылал еду, но ее вечно не хватало. Я не понимал, почему датчане не едят лошадей, которые пасутся на зимних полях между Пулом и крепостью, – эти лошади все больше тощали. Кроме жалкого выпаса имелись еще остатки соломы, которые датчане нашли в городе, а когда солома кончилась, ее сняли с крыш нескольких домов Верхама, и на этих скудных кормах кони дотянули до ранней весны. Я был рад первым признакам начала нового цикла: пели дрозды, собачьи фиалки распускались в укрытых от ветра местах, ветви орешника покрылись овечьими хвостиками, в болоте заквакали первые лягушки. Весна приближалась, и, когда зазеленеет трава, Гутрум уйдет, а заложников освободят. Новости до нас почти не доходили, за исключением того, что рассказывали сами датчане, но иногда кто-нибудь из заложников находил письмо, приколотое к иве за воротами. Одно из таких писем было адресовано мне, и я впервые порадовался своему умению читать: отец Виллибальд написал, что у меня родился сын. Милдрит родила перед Йолем, мальчик здоров, она тоже здорова, мальчика назвали Утред. Я плакал, прочитав это. Я сам не ожидал, что так растрогаюсь, но вот растрогался-таки. Рагнар спросил, почему я плачу, а когда я объяснил, достал бочонок эля, и мы устроили праздник, хоть и невеликий. Он подарил мне тоненький серебряный браслет для новорожденного. У меня был сын. Утред. На следующий день я помогал Рагнару спускать "Летучего змея" на воду – на зиму судно вытаскивали на берег, чтобы заново проконопатить. Теперь мы положили на дно камни в качестве балласта, поставили мачту, а потом убили зайца, который попался в силки на поле, где пытались пастись лошади. Рагнар обрызгал заячьей кровью нос корабля, прося Тора даровать "Змею" попутный ветер, а Одина – множество славных побед. Вечером мы съели зайца и допили эль, а на следующее утро явился корабль с драконом на носу, пришел из моря, и я удивился, что Альфред не приказал нашим кораблям охранять воды Пула. Ни одного английского корабля там не было, поэтому одинокий датский драккар поднялся по реке, привезя вести для Гутрума. Рагнар понятия не имел, что это за корабль. Он решил, что из Восточной Англии, но ошибся. Еще он предположил, что корабль привез новости о жизни королевства, что тоже оказалось неверным. Судно явилось с запада, обогнув Корнуолум, из земель Уэльса – но я узнал об этом уже потом и до поры до времени об этом не думал, потому что Рагнар сказал: нас скоро отпустят, очень скоро, тогда я думал только о сыне, которого еще не видел. Утреде Утредсоне. Тем вечером Гутрум устроил заложникам пир, отличный пир: еда и эль прибыли на новом корабле. Гутрум поблагодарил нас за то, что мы были добрыми гостями, подарил каждому по браслету и пообещал, что скоро все мы будем свободны. – Когда? – спросил я. – Скоро! – Он поднял рог с элем, его вытянутое лицо блестело в свете костров. – Скоро! Пейте! Все мы пили, а после пира заложники, по настоянию Гутрума, пошли ночевать в монастырь. В дневное время мы были вольны бродить где вздумается, могли даже носить оружие, но на ночь он собирал всех заложников в одном месте, чтобы его воины в черных плащах могли нас караулить. Эти самые воины и явились к нам с факелами среди ночи. Они пинками подняли нас, приказав выйти наружу, и один из них ногой отпихнул Вздох Змея, когда я потянулся за мечом. – Иди, – засопел он, но я снова протянул руку за оружием, и тогда древко копья ударило меня по голове, а еще два – по спине. У меня не осталось выбора, и я вывалился за дверь, навстречу пронизывающему ветру, который принес с собой холодный моросящий дождь. Ветер рвал пламя факелов на улице, где собралось не меньше сотни вооруженных датчан. Они оседлали и навьючили отощавших лошадей, и первая мысль, мелькнувшая у меня в голове, была: нас проводят до лагеря англосаксов. Гутрум, весь в черном, протиснулся через толпу своих людей. Никто не произнес ни слова. Мрачный ярл, как всегда носивший белую кость в волосах, кивнул, его черные воины выхватили мечи, и несчастный Вэлла, кузен Альфреда, умер первым из заложников. Гутрум слегка вздрогнул – подозреваю, что ему нравился Вэлла. Я развернулся, готовый сражаться, пусть и без оружия, даже зная, что поединок окончится моей смертью. Меч уже устремился ко мне: датчанин в кожаном нагруднике с металлическими пластинами, улыбаясь, нацелил лезвие прямо в мой незащищенный живот. Он все еще улыбался, когда ему в лоб впился боевой топор. Помню звук, с которым ударил топор, струйки крови в пламени факелов, шум, с каким люди падали на мокрые булыжники улицы. Заложники протестующе кричали, умирая, но я остался в живых. Рагнар выдернул топор и стоял теперь рядом со мной с мечом в руке. Он был в доспехах, в полированной кольчуге, высоких сапогах и в шлеме, украшенном парой орлиных крыльев. В мятущемся свете задуваемых ветром факелов он казался богом войны, сошедшим на землю из Мидгарда. – Должны умереть все! – настаивал Гутрум. Остальные заложники уже умерли или умирали, их руки были в крови от тщетных попыток остановить клинки, и дюжина вооруженных датчан с обагренными кровью мечами теперь надвигалась на меня, чтобы завершить свой труд. – Убейте его! – крикнул Рагнар. – Но сначала вам придется убить меня! Его воины вышли из толпы и встали рядом со своим господином. Их было в пять раз меньше, но они были датчане и не выказывали страха. Гутрум сверлил Рагнара взглядом. Хакка, все еще живой, дергался в агонии, и раздраженный этим зрелищем Невезучий выхватил меч и полоснул Хакку по горлу. Воины Гутрума снимали с покойников браслеты, которые всего несколькими часами раньше подарил им добрый хозяин. – Должны умереть все, – повторил Гутрум, когда Хакка затих. – Альфред убьет теперь наших заложников, значит, должно быть один к одному. – Утред – мой брат, – ответил Рагнар, – убей его, господин, но сначала тебе придется убить меня. Гутрум отступил. – Сейчас не время датчанину драться с датчанином, – нехотя признал он и убрал меч в ножны, давая понять, что сохраняет мне жизнь. Я прошелся по улице и нашел того, кто утащил Вздох Змея, Осиное Жало и мои доспехи. Он все безропотно мне вернул. Воины Гутрума садились на коней. – Что происходит? – спросил я Рагнара. – А ты как думаешь? – резко ответил он вопросом на вопрос. – Думаю, вы нарушаете перемирие. – Мы зашли так далеко не для того, чтобы потом возвращаться назад, словно побитые псы, – сказал он, глядя, как я надеваю перевязь с Вздохом Змея. – Идем с нами! – Куда? – Брать Уэссекс, разумеется. Не отрицаю, сердце мое дрогнуло перед соблазном пройти с датчанами диким маршем по всему Уэссексу, но я легко подавил это желание. – У меня жена, – ответил я, – и ребенок. Он поморщился. – Альфред поймал тебя в силки, Утред. – Не он, а три пряхи. Урд, Верданди и Скульд, три женщины, что прядут нити нашей судьбы у подножия Иггдрасиля, решили все за меня. Судьба правит всем. – Я возвращаюсь к жене, – сказал я. – Но не сразу, – чуть улыбаясь, ответил Рагнар. Он отвел меня к реке, и на небольшой лодке мы доплыли до того места, где стоял на якоре недавно проконопаченный "Летучий змей". Половина команды была уже на борту, и Брида тоже. Она дала мне на завтрак хлеба и эля, а с первыми рассветными лучами, когда небо посветлело настолько, что стала видна блестящая грязь берегов, Рагнар приказал поднять якорь. Мы дрейфовали вниз по течению с отливом, скользя мимо темных корпусов других датских кораблей, пока не вышли на широкое место, где можно было выдвинуть весла. Гребды налегли, корабль описал изящную дугу, крылья весел по обоим бортам поднялись, и "Летучий змей" вылетел в Пул, где стояла на якоре большая часть датского флота. Мы отошли недалеко – только до большого лысого острова посреди Пула, обиталища белок, чаек и лис. Рагнар направил корабль к берегу, а когда нос ткнулся в песок, обнял меня. – Ты свободен, – сказал он. – Спасибо тебе, – ответил я с жаром, вспомнив окровавленные тела в монастыре Верхама. Он держал меня за плечи. – Ты и я, – сказал он, – связаны друг с другом, как братья. Не забывай об этом. Теперь ступай. Я похлюпал по отмели к берегу, а "Летучий змей", призрачно-серый в свете зари, двинулся обратно. Брида прокричала прощальные слова, я услышал, как весла ударили по воде, и корабль ушел. Этот островок был заброшенным местом. Когда-то здесь жили рыбаки и птицеловы, даже отшельник-монах обитал в пустом стволе дерева посреди острова, но с нашествием датчан все отсюда бежали, и от рыбацких хижин остались лишь обгорелые бревна на черной земле. Весь остров был моим, и отсюда я видел, как огромный датский флот двинулся к выходу из Пула. Там суда замерли, не выходя в море: дул сильный ветер, почти ураган, похолодало еще больше, с юга надвигался шторм, и волны ходили, пенные и дикие, за песчаной косой, защищавшей новую стоянку датчан. Датский флот перешел сюда, сообразил я, чтобы не стоять на реке, где экипажи кораблей стали бы легкой мишенью для лучников англосаксонского войска, которое вот-вот вернется в Верхам. Гутрум уводил своих людей из Верхама, это было ясно. Все датчане, оставшиеся в городе, погрузились на корабли и ждали, пока наступит подходящая погода, чтобы уйти прочь. А куда, я понятия не имел. Весь день дул южный ветер, все усиливаясь и брызгая дождем, и мне наскучило смотреть, как датские корабли качаются на якорях. Я прошелся по острову, обнаружил останки небольшой лодчонки, спрятанной в леске, и спустил ее на воду. Оказалось, эта развалина все же держится на плаву. Ветер как раз дул оттуда, где стоял флот датчан, и, дождавшись окончания прилива, я в почти до половины залитой водой лодке поплыл навстречу свободе; обломок дерева служил мне рулевым веслом. Завывал ветер, я промок и продрог, но к ночи достиг-таки северного берега широкого Пула. Там я снова превратился в одного из скедугенганов и крался через камыш и вереск, пока не добрался до твердой земли, где можно было спрятаться в кустах и поспать. Утром я пошел на восток, подгоняемый ветром и дождем, и к вечеру явился в Гемптон. Где выяснил, что Милдрит и моего сына здесь нет. Их увез Одда Младший. Отец Виллибальд все мне рассказал. Одда прибыл утром, когда Леофрик был на побережье, спасая лодки от ураганного ветра. Одда Младший сообщил, что датчане уходят, что они, надо полагать, убили заложников и в любой момент могут прийти в Гемптон, поэтому Милдрит надо бежать. – Она не хотела уезжать, господин, – сказал Виллибальд робко. Его испугал мой гнев. – У них были лошади, господин, – добавил он, словно это что-то объясняло. – И ты не послал за Леофриком? – Они мне не позволили, господин. – Он помолчал. – Мы испугались. Датчане нарушили перемирие, и мы думали, ты погиб. Леофрик выслал погоню, но поскольку прошло почти все утро, прежде чем он выяснил, что Одда увез Милдрит, он не знал, куда они могли уехать. – На запад, – сказал я, – обратно в Дефнаскир. – А что датчане? – спросил Леофрик. – Куда они идут? – Обратно в Мерсию? – предположил я. Леофрик пожал плечами. – Через Уэссекс? Где ждет Альфред? Ты говоришь, они отправились на конях. Хорошие у них кони? – Никуда не годные. Еле ноги волочат от голода. – Значит, они идут не в Мерсию, – твердо сказал Леофрик. – Может, хотят встретиться с Уббой, – предположил отец Виллибальд. – Убба! Я давно уже не слышал этого имени.