Вторая часть армии, гораздо большая, представляла собой фирд и в свою очередь делилась по графствам. Каждое графство, в котором имелся собственный олдермен и шериф, было обязано участвовать в вербовке фирда, то есть собирать со всей округи мужчин, способных держать оружие. Таким способом можно было собрать много народу. Например, Хамптонскир запросто мог дать три тысячи вооруженных человек, а в Уэссексе было девять графств, способных выставить столько же. Но, за исключением тех, кто служил непосредственно олдермену, фирд состоял в основном из фермеров. У некоторых имелись щиты; копья и топоры – в изобилии, зато мечей и доспехов почти не было. Хуже того, фирд крайне неохотно покидал границы своего графства и еще неохотнее шел куда-то в сезон полевых работ. У холма Эска, в единственной битве, выигранной англосаксами у датчан, победу одержала королевская гвардия – Альфред с братом разделили ее пополам и нанесли стремительный удар. А фирд у Эска, как обычно, выглядел грозно, но вступил в бой лишь тогда, когда настоящие воины уже сделали всю работу. Короче говоря, фирд был так же полезен, как дыра в днище судна, но Леофрик надеялся найти людей именно там. Кроме того, были еще команды кораблей, которые теперь напивались в кабаках Гемптона, – этих людей Леофрик тоже хотел заполучить, для чего требовалось убедить Альфреда освободить Хакку от должности командира. К счастью, сам Хакка прибыл в Сиппанхамм и умолял отозвать его из флота. Он каждый день молился и говорил Альфреду, что ни за что не хочет снова увидеть море. – У меня морская болезнь, господин. Альфред всегда сочувствовал людям, страдающим от хворей, потому что сам часто болел. Должно быть, он знал, что Хакка не в состоянии командовать кораблями, но проблема состояла в том, что Хакку некем было заменить. В конце концов король призвал четырех епископов, двух аббатов и одного священника, чтобы посоветоваться с ними, и я узнал от Беокки, что они молятся о новом назначении. – Сделай же что-нибудь! – рычал на меня Леофрик. – Что, черт побери, я могу сделать? – У тебя же есть приятели-священники! Поговори с ними. Поговори с Альфредом, Задница. Теперь он редко называл меня так, только когда сердился. – Альфред меня не любит, – ответил я. – Если я попрошу отдать флот нам, король отдаст его кому угодно, только не нам. Может, вообще какому-нибудь епископу! – Проклятье! В итоге нас спасла Энфлэд. У рыжей девицы была добрая душа, а к Леофрику она питала особенно нежные чувства. Услышав наш спор, она присела рядом, стукнула ладонью по столу, призывая замолчать, и спросила, почему мы ругаемся. Потом чихнула, потому что была простужена. – Мне нужно, чтобы эту бесполезную Задницу, – Леофрик указал на меня большим пальцем, – назначили командовать флотом. Только он слишком молод, слишком уродлив, слишком страшен и к тому же язычник, а Альфред слушается своры священников, которые вот-вот назначат главным какого-нибудь престарелого пердуна, который не отличит корабельного носа от собственного хрена. – Каких священников? – поинтересовалась Энфлэд. – Епископов Скиребурнана, Винтанкестера, Винбурнана и Эксанкестера, – сказал я. Она улыбнулась, снова чихнула, а через два дня меня позвали к Альфреду. Оказалось, что епископ Эксанкестерский охоч до рыжих. Альфред принимал меня в большом зале – красивой постройке с резными балками и стропилами, с каменным очагом посередине. Его гвардейцы остались у двери, за которой толпились в ожидании аудиенции просители, кучка священников молилась на другом конце зала, а мы с королем стояли в стороне от прочих, у очага. Во время беседы Альфред быстро вышагивал взад-вперед. Он сказал, что подумывает назначить меня командующим флотом. Только подумывает, подчеркнул он. Господь направляет его выбор, но королю нужно поговорить со мной и узнать, согласуется ли его собственная интуиция с советом Бога. Альфред очень полагался на интуицию. Как-то раз он долго рассказывал мне о "внутреннем глазе" человека, способном привести нас к высшей мудрости. С этим я бы согласился, хотя назначение командира флота не требует высшей мудрости – нужно просто найти хорошего рубаку, желающего убивать датчан. – Скажи, – продолжал король, – обучение грамоте укрепило твою веру? – Да, господин, – ответил я с наигранным жаром. – В самом деле? В его голосе прозвучало сомнение. – Житие святого Свитуна, – сказал я, взмахнув рукой, словно от переполняющих меня чувств, – и истории Чада! Я умолк, словно не находя достойных слов, чтобы выразить восхищение этим поразительным человеком. – Благословенный Чад! – Альфред был счастлив. – Ты же знаешь, что люди и скот исцелялись благодаря его праху? – Чудо, господин. – Приятно слышать это от тебя, Утред, – сказал Альфред, – я рад, что ты обрел веру. – Она дарует мне величайшую радость, – ответил я с честным выражением лица. – Только с верой в Господа мы сможем противостоять датчанам. – Именно так, господин, – отвечал я со всем пылом, какой сумел в себе отыскать, недоумевая, почему бы ему просто не назначить меня командиром флота и не покончить с этим. Но король погрузился в воспоминания. – Помню, когда я впервые тебя увидел, меня потрясла сила твоей детской веры. Она вдохновила меня, Утред. – Рад это слышать, господин. – Но потом, – он развернулся и нахмурился, – я заметил, что вера твоя ослабла. – Господь испытует нас. – Да! Это так! Альфред вдруг поморщился. Он вечно был болен. Он лишился сознания от боли в день своей свадьбы, хотя, возможно, просто пришел в ужас, поняв, на ком женится. И потом его постоянно мучили резкие приступы боли. Хотя, как он однажды сказал, переносить эти приступы было легче, чем главную болезнь – чирьи. Вот они-то и были настоящим "эндверком", такие болезненные и кровоточащие, что по временам он не мог даже сидеть. Иногда чирьи проходили, но большую часть времени король страдал от болей в животе. – Господь испытует нас, – продолжал он, – должно быть, он тебя проверял. Мне хочется думать, что ты прошел испытание. – Уверен, что прошел, – сказал я серьезно, мечтая завершить наконец этот нелепый разговор. – Но я все-таки сомневаюсь, назначать ли тебя командиром, – признался он. – Ты так молод! Правда, ты доказал свое рвение, выучившись читать, и ты благородной крови. Но ты по-прежнему больше любишь кабак, чем церковь. Разве не так? От этих слов я онемел, во всяком случае на пару мгновений. Но потом вспомнил, что твердил мне Беокка во время своих нескончаемых уроков, и, не раздумывая, даже толком не понимая, что означают эти слова, произнес: – Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и... – ...и говорят: "вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам"[11], – закончил за меня Альфред. – Ты прав, Утред, верно меня укорил. Слава Господу! Христа обвиняли в том, что он проводит время в кабаках, а я и забыл. Это же Писание! Бог мне помог, решил я. Этот человек упивался Богом, но не был глуп и снова нацелился на меня, как изготовившаяся к броску змея. – Я слышал, ты проводишь время с моим племянником. Говорят, отвлекаешь его от уроков. Я положил руку на сердце. – Клянусь, господин, я не сделал ничего, только удерживал его от опрометчивых поступков. И это была правда, почти правда. Я никогда не поощрял дикие мечты Этельвольда о том, чтобы перерезать Альфреду глотку или бежать к датчанам. Я поощрял пьянство, блуд и богохульство, но не считал это опрометчивыми поступками. – Даю слово, господин. Слово значило много. Все наши законы держались на слове. Жизнь, вассальная верность зависели от клятвы, и моя клятва убедила его. – Благодарю тебя, Утред, – сказал Альфред серьезно. – Должен сказать, что, к моему изумлению, епископ Эксанкестерский видел во сне посланца Господа и тот сказал, что флотом должен командовать ты. – Посланца Господа? – Ангела, Утред. – Великий Боже! – сказал я истово, думая, как развеселится Энфлэд, узнав, что теперь она еще и ангел. – Но, – сказал Альфред и снова сморщился, словно боль пронзила его зад или живот. – Но... – продолжал он, и я понял, что это еще не конец. – Меня беспокоит, что ты нортумбриец и что твоя преданность Уэссексу исходит не от сердца. – Но я здесь, господин. – Однако надолго ли? – Пока не уйдут датчане, господин. Он не обратил внимания на мои слова. – Мне нужны люди, связанные со мной божественным провидением! Богом, любовью, долгом, чувством и землями. Король помолчал, подняв на меня глаза, и я понял, что главная проблема заключается в последнем слове – "земли". – У меня есть земли в Нортумбрии, – сказал я, подумав о Беббанбурге. – Англосаксонскими землями, которые будут принадлежать тебе, которые ты будешь защищать, за которые будешь драться. – Благословенная мысль, – сказал я с упавшим сердцем, зная, к чему он клонит. Только высказал он это не сразу, сначала сменил тему и заговорил, весьма рассудительно, о датской угрозе. Наши суда, сказал король, успешно отражали нападения викингов, но в этом году ожидается прибытие большого флота датчан, и, чтобы справиться с ним, двенадцати кораблей будет недостаточно. – Я не могу потерять суда, поэтому, думаю, нам не придется сражаться на кораблях. Я ожидаю пешего вторжения язычников по Темезу, а их флот, скорее всего, придет с южного побережья. С одним нашествием я справлюсь, но не с двумя сразу, поэтому задачей флота будет преследовать корабли врага, нападать на них, отвлекать их. Заставлять глядеть в другую сторону, пока я буду уничтожать их армию. Я сказал, что это прекрасная мысль. Так оно и было, хотя я не понял, как двенадцать кораблей могут отвлечь огромную флотилию. Но этот вопрос мог подождать до прибытия врага. Альфред вернулся к вопросу о земле – решающем факторе, от которого зависело, получу ли я флот. – Я должен привязать тебя к себе, Утред, – честно заявил он. – Я принесу клятву, господин. – Конечно, принесешь, – ответил он колко, – но я хочу, чтобы ты остался в Уэссексе. – Это высокая честь, господин, – сказал я. Что еще я мог ответить?