– Что плохо? – Они должны соблюдать порядок. Я читал о римских войнах и знаю, что в войске должна быть дисциплина. – Нагонят, – сказал я, подражая отцу. В тот вечер к нам присоединились люди из местечка Кетрехт, под которым давным-давно мы разбили в большом сражении валлийцев. Вновь прибывшие пели о битвах, похваляясь, как мы кормили воронов мясом врага, и эти слова будоражили отца. Он сказал, что мы уже рядом с Эофервиком и, возможно, завтра встретимся с Эллой и Осбертом, а еще через день снова накормим воронов. Мы сидели у костра – одного из сотен костров, разбросанных по полю. Я видел, как далеко на юге небо отсвечивает над плоской равниной огнями других костров, и знал: там расположилась другая часть армии Нортумбрии. – Ворон – птица Вотана, да? – взволнованно спросил я. Отец мрачно посмотрел на меня. – Кто тебе это сказал? Я молча пожал плечами. – Элдвульф? – догадался он. Отец знал, что беббанбургский кузнец, оставшийся в крепости с Эльфриком, в глубине души язычник. – Я просто слышал где-то, – сказал я, в надежде отвертеться от колотушек, – и знаю, что мы происходим от Вотана. – Так и есть, – признал отец, – но теперь у нас новый Бог. – Он мрачно оглядел пьяный лагерь. – Ты знаешь, кто выиграет сражение, парень? – Мы, отец. – Тот, кто менее пьян. Он помолчал и прибавил: – Но пьянство помогает. – Почему? – Потому что клин – ужасная вещь. Он пристально глядел в огонь. – Я шесть раз бился в клине, – продолжал он, – и каждый раз молился, чтобы этот оказался последним. Вот твоему брату клин понравился бы. В нем был задор. Отец умолк, задумавшись, потом нахмурился. – Тот, кто привез его голову. Мне нужна голова этого человека. Хочу плюнуть в его мертвые глаза и насадить его череп на шест над Нижними Воротами. – Ты получишь голову, – сказал я. Он усмехнулся. – Много ты понимаешь, – сказал он. – Я взял тебя с собой, парень, потому что ты должен посмотреть на битву. Потому что наши люди должны видеть, что ты здесь. Только сражаться ты не будешь. Ты – как молодой щенок, который наблюдает, как старые псы травят кабана, но сам не кусает. Смотри и учись, смотри и учись, и, может быть, однажды ты пригодишься. Но пока ты всего лишь щенок. Он жестом велел мне идти. На следующий день римская дорога через канавы и овраги привела нас туда, где стояли лагерем объединенные армии Осберта и Эллы. За лагерем виднелся сквозь редкие деревья Эофервик, где находились датчане. Эофервик был и остается главным городом Северной Англии. С высокими стенами, с большим аббатством, где живет архиепископ, с крепостью и широким рынком. Город стоит на реке Уз и гордится своим мостом. В Эофервик заходят суда из далекого моря – так пришли и датчане. Они, должно быть, знали, что Нортумбрия ослаблена внутренней войной, что Ос-берт, законный король, отправился на запад навстречу войскам претендента на трон, Эллы, – и в отсутствие короля захватили город. Им было нетрудно узнать, где сейчас Осберт: ссора Осберта с Эллой тянулась не одну неделю, а в Эофервике было полно торговцев, многие из которых явились из-за моря, и все знали о ссоре. Что-что, а шпионить датчане умеют. Монахи пишут в своих хрониках, как датчане являлись откуда ни возьмись, как их корабли с драконьими головами возникали словно из пустоты, но так бывало очень редко. Отдельные отряды викингов еще могли напасть внезапно, но большие военные флотилии приходили туда, где было заведомо неспокойно. Они находили зияющую рану и облепляли ее, словно мясные мухи. Мы с отцом и двумя десятками его конных воинов, облаченных в кольчуги или кожаные доспехи, приблизились к городу – так, что смогли разглядеть врагов на стене. Некоторые части стены были сложены из камня – римская работа, но большую часть города окружал земляной вал, увенчанный высоким деревянным частоколом. С восточной стороны частокола недоставало: судя по всему, он сгорел. Мы видели закопченные деревяшки на верху земляной насыпи, где торчали свежевыструганные столбы для нового частокола, который только собирались ставить. За этими новыми столбами виднелись крытые соломой крыши, деревянные колокольни трех церквей и мачты датских кораблей на реке. Наши шпионы утверждали, что там тридцать четыре корабля, значит, датчан было около тысячи. В нашу армию входило почти полторы тысячи человек, хотя точное число сложно было назвать. Два военачальника, Осберт и Элла, разбили каждый свой лагерь и, хотя официально заключили мир, отказывались разговаривать друг с другом, общаясь через посыльных. Мой отец, третий по важности человек в армии, разговаривал с обоими, но и он не мог убедить Осберта и Эллу встретиться, не говоря уже о том, чтобы выработать общий план кампании. Осберт хотел осадить город и взять датчан измором, тогда как Элла настаивал на немедленной атаке. – Стена повреждена, – заявил он, – и можно быстро прорваться в глубь города, а потом перебить датчан на улицах. Не знаю, какого мнения придерживался отец, он молчал, но в итоге решение приняли за нас. Наше войско не могло ждать. Мы взяли с собой кое-какой провиант, но он подходил к концу, люди разбредались в поисках еды, и некоторые больше уже не возвращались, а просто уходили домой. Оставшиеся ворчали, что хозяйство заброшено и, если они не вернутся сейчас, впереди их ждет голодный год. Все важные люди собрались на совет и провели в спорах целый день. Поскольку Осберт был на совете, Эллы там не было, хотя один из его главных сторонников намекнул, что нежелание Осберта атаковать проистекает из трусости. Возможно, он не ошибся, потому что Осберт не ответил на колкость, вместо этого предложив построить под городом форты. Три-четыре таких форта, сказал он, собьют с толку датчан. Пусть в фортах останутся лучшие воины, а остальные отправятся по домам заниматься хозяйством. Кто-то другой предложил построить через реку новый мост, который поймает датский флот в капкан, и с жаром отстаивал свою идею, хотя все знали – у нас нет времени на постройку моста через такую широкую реку. – Нужно, чтобы датчане увели корабли, – сказал король Осберт. – Пусть уходят в море. Пусть уходят и нападут на кого-нибудь другого. Епископ умолял дать время олдермену Эгберту, владевшему землями к югу от Эофервика, привести своих людей. – И Риксига нет, – вспомнил епископ другого крупного правителя. – Он болен, – ответил Осберт. – Это его храбрость больна, – ухмыльнулся представитель Эллы. – Дайте им время! – просил епископ. – С воинами Эгберта и Риксига мы запугаем датчан одной своей численностью. Мой отец на совете не сказал ничего, хотя было ясно, что многие ждут его речи. Я не понимал, почему он молчит, но вечером Беокка мне объяснил. – Если бы он заявил, нам нужно атаковать, – сказал капеллан, – все решили бы, что он на стороне Эллы. А если бы он высказался за осаду, его сочли бы сторонником Осберта. – А это важно? Беокка смотрел на меня через костер – верней, один его глаз смотрел на меня, а второй блуждал по сторонам, вглядываясь в темноту ночи. – Когда датчане будут разбиты, Осберт с Эллой снова начнут ссориться друг с другом. Твой отец не хочет поддерживать ни одного из них. – Но тот, кого он поддержит, победит. – А если они убьют друг друга? – спросил Беокка. – Кто тогда станет королем? Я посмотрел на него и догадался, но ничего не ответил. – А кто будет следующим королем? – продолжал Беокка и указал на меня. – Ты. А король должен уметь читать и писать. – Король, – сказал я насмешливо, – всегда может нанять людей, умеющих читать и писать. На следующее утро вопрос "атаковать или осаждать" был решен за нас, потому что прошел слух, будто новые корабли датчан появились в устье реки Хамбер. Это означало, что враги через несколько дней превзойдут нас в численности, и отец, до сих пор молчавший, заговорил. – Мы должны атаковать до того, как подойдут новые суда, – сказал он Осберту и Элле. Элла, разумеется, с радостью согласился, и даже Осберт понял, что прибытие новых кораблей все меняет. К тому же у датчан в городе произошла беда. Как-то утром мы проснулись и увидели, что они возвели порядочный кусок частокола из светлого свежеструганного дерева, но в тот день дул сильный ветер, и новый частокол рухнул, вызвав веселье в нашем лагере. – Датчане, – говорили воины, – даже стену построить не могут! – Но они строят корабли, – сказал мне отец Беокка. – И что же? – Человек, который умеет построить корабль, обычно может построить и стену, – объяснил молодой капеллан. – Это гораздо проще, чем строить корабль. – Она же рухнула! – Возможно, она и должна была рухнуть. Я непонимающе уставился на Беокку, и он пояснил: – Вдруг они хотят, чтобы мы атаковали именно здесь? Не знаю, рассказал ли он отцу о своих подозрениях, но если и рассказал, отец наверняка не стал слушать: он не доверял мнению Беокки в делах, касающихся войны. Священник нужен был лишь для того, чтобы уговорить Бога поразить датчан, и больше ни для чего; и, сказать по правде, Беокка молился горячо и долго, прося Господа даровать нам победу. На следующий день после падения стены мы дали Господу возможность ответить на молитвы Беокки. Мы атаковали. * * * Не знаю, все ли собравшиеся под Эофервиком были пьяны, но, наверное, все, потому что меда, эля и браги было вдоволь. Пьянка продолжалась чуть ли не целую ночь, и, когда на заре я проснулся, войско блевало. Те немногие, кто, подобно моему отцу, имели кольчуги, надели их, но большинство носили лишь кожаные доспехи, а некоторые обычную одежду. Оружие заточили на точильных камнях, священники обошли лагерь, бормоча благословения, пока воины клялись друг другу в верности и братстве. Некоторые собирались в группы по нескольку человек, обещая честно делиться добычей, а некоторые совсем спали с лица, и не один из них дал деру через канавы, пересекавшие плоскую сырую равнину.