– Ты хороший мальчик? – наконец спросил он. – Я стараюсь им быть, мой господин, – ответил я. – Смотри на меня! – приказал он, потому что я опустил глаза. Когда я посмотрел на него, Альфред улыбнулся. На его лице не было и тени болезни, на которую он жаловался ночью, и я подумал, что он наболтал тогда спьяну – это объясняло бы его жалкие слова. Сейчас он был сама серьезность. – И как ты стараешься быть хорошим? – спросил он. – Я стараюсь противиться искушению, господин, – ответил я, вспомнив слова Беокки, сказанные принцу за палаткой. – Это хорошо, – отозвался он, – очень хорошо. И ты противишься ему? – Не всегда, – сказал я, немного поколебался, ощущая искушение пошалить, а потом, как обычно, поддался этому искушению. – Но я стараюсь, господин, – продолжал я серьезно, – и повторяю себе, что должен благодарить Господа за посланное мне искушение. А когда Господь дает мне силы противиться, восхваляю его. Беокка с Альфредом уставились на меня так, словно у меня за спиной выросли ангельские крылья. Я всего лишь повторял чушь, которую Беокка втолковывал в темноте принцу, а они решили, что это доказательство моей святости. Я постарался принять смиренный и невинный вид. – Ты – знамение, посланное мне Господом, – с жаром произнес Альфред. – Ты возносишь молитвы? – Каждый день, господин, – я не стал уточнять, что молитвы эти адресованы Одину. – А что это у тебя на шее? Распятие? – Он указал на кожаный ремешок, а когда я не ответил, подался вперед и вытянул молот Тора, спрятанный у меня под рубашкой. – Бог мой! – воскликнул он и перекрестился. – И еще ты носишь это, – добавил он, кивая на браслеты, покрытые рунами. Должно быть, я выглядел настоящим язычником. – Меня заставляют это носить, господин, – сказал я, угадав, что он хочет сорвать с моей шеи языческий символ. – И бьют, если я не подчиняюсь, – поспешно добавил я. – Они часто тебя бьют? – спросил он. – Все время, господин, – солгал я. Он скорбно покачал головой, затем выпустил молот. – Мерзкий символ. Должно быть, тяжкий груз для маленького мальчика. – Я питаю надежду, господин, что мы сумеем выкупить его, – вмешался Беокка. – Мы? – переспросил Альфред. – Выкупить? – Он законный олдермен Беббанбургский, – пояснил Беокка, – хотя дядя его присвоил этот титул. Но его дядя не станет драться с датчанами. Альфред поглядел на меня в раздумье и нахмурился. – Ты умеешь читать, Утред? – Он начинал учиться, – ответил за меня Беокка. – Я учил его, господин, хотя, честно говоря, он был нерадивым учеником. Боюсь, он плохо ладил с буквами. Его тернии[7] были слишком колючи, а лигатуры[8] слишком извилисты. Я говорил, что Альфред не понимал шуток, но эту он любил, хоть она по крепости напоминала разбавленное молоко, а по свежести – засохший сыр. Эту шутку любили все, кто знал грамоту, и Беокка с Альфредом хохотали, словно только что сами ее придумали. Тернии и лигатуры были буквами нашего алфавита. – Его тернии были слишком колючи, – повторял Альфред, заливаясь смехом, – а лигатуры слишком извилисты. Его "бэ" не бубнили, а его "ка"... Тут он замолчал, вдруг смутившись. Он хотел сказать, что мои "ка" косили, но вспомнил о Беокке и сконфуженно посмотрел на него. – Мой дорогой Беокка... – Никаких обид, мой господин! Беокка был счастлив; таким счастливым он бывал, погружаясь в какой-нибудь занудный текст о святом Катберте, крестившем буревестников или читавшем молитвы перед морскими котиками. Священник пытался и меня заставить читать эту чушь, но я никогда не заходил дальше самых коротких слов. – Тебе повезло, что ты так рано начал учиться, – обратился ко мне Альфред, снова становясь серьезным. – Сам я начал читать только в двенадцать лет! Судя по его тону, меня должно было поразить это сообщение, и я послушно изобразил изумление. – То была большая ошибка моего отца и мачехи, – продолжал Альфред сурово, – они должны были начать учить меня гораздо раньше. – Зато сейчас вы читаете, как настоящий ученый, мой господин, – сказал Беокка. – Я стараюсь, – ответил Альфред скромно, но ему явно польстили слова священника. – И по-латыни тоже! – продолжал Беокка. – Утред, его латынь гораздо лучше моей! – Полагаю, так и есть. – Альфред улыбнулся ему. – И у него такой красивый почерк, – продолжал Беокка. – Такой разборчивый аккуратный почерк! – И ты тоже должен стараться, юный Утред, – твердо проговорил Альфред. – Мы и впрямь предложим за тебя выкуп, с Божьей помощью. Ты послужишь моему дому и перво-наперво должен будешь научиться как следует читать и писать. Тебе это понравится! – Да, мой господин, – ответил я. Я попытался говорить с вопросительной интонацией, но мой ответ прозвучал как простое согласие. – Ты научишься читать, – пообещал мне Альфред, – научишься молиться, научишься быть добрым христианином, а когда подрастешь, решишь, кем хочешь стать. – Я хочу служить вам, – солгал я, думая, что он просто бледнолицый, занудный, помешанный на религии слабак. – Это похвально. И кем же ты намерен мне служить? – Воином, господин, чтобы драться с датчанами. – Если так будет угодно Господу, – отозвался он, явно разочарованный моим ответом. – Видит Господь, нам нужны воины, хотя я изо дня в день молю, чтобы датчане познали Христа, узрели свои грехи и покончили со своими злодействами. Молитва будет услышана, – истово продолжал он, – молитва, пост и послушание! И если Бог ответит на наши молитвы, Утред, нам не понадобятся воины. Зато королевству всегда нужны хорошие священники. Я сам хотел избрать эту стезю, но Господь судил иначе. Нет высшего призвания, чем служение Богу. Я могу быть принцем, но в глазах Господа остаюсь червем, тогда как Беокка – бесценный алмаз! – Да, господин, – отозвался я, не зная, что тут еще сказать. Беокка старался принять скромный вид. Альфред наклонился, сунул молот Тора мне под рубаху и положил руку мне на голову. – Благословит тебя Господь, дитя, – сказал он, – пусть лик его сияет тебе, освободит тебя от невзгод и вернет благословенную свободу. – Аминь, – заключил я. Они отпустили меня, и я вернулся к Рагнару. – Ударь меня, – попросил я. – Что? – Дай мне по голове. Он поднял глаза, увидел все еще наблюдающего за мной Альфреда – и ударил сильнее, чем я ожидал. Я упал, улыбаясь. – И зачем мне было это делать? – поинтересовался Рагнар. – Я сказал им, ты со мной жестоко обращаешься, – пояснил я, – все время лупишь. Я знал, что Рагнара это позабавит, так и вышло. Он дал мне еще тумака, на всякий случай. – И чего это болваны хотели? – спросил он. – Они хотят выкупить меня, научить читать и писать, а потом сделать из меня священника. – Священника? Как тот косоглазый доходяга с рыжими волосами? – Именно. Рагнар засмеялся. – Может, я и соглашусь. Это будет для тебя наказанием за то, что про меня наврал! – Пожалуйста, не надо, – взмолился я, гадая, как я вообще когда-то мог мечтать вернуться к англичанам. Променять свободу Рагнара на суровое благочестие Альфреда – какой ужасный удел! К тому же я привык презирать англичан. Они не сражались, они молились, вместо того чтобы точить мечи, – неудивительно, что датчане захватывали их земли. Альфред предложил за меня выкуп, но Рагнар запросил неслыханно высокую цену, хотя и не такую высокую, какую назначили Бургреду Убба и Ивар. Мерсия была повержена. У Бургреда, несмотря на его огромное брюхо, кишка была тонка драться с датчанами, которые становились все сильнее по мере того, как его силы таяли. Может, его ввели в заблуждение щиты на стенах Снотенгахама, но он, похоже, решил, что не сможет противостоять датчанам, и сдался. Хотя не только наши силы в Снотенгахаме убедили его так поступить. Новые отряды датчан пересекли границы Нортумбрии, опустошая мерсийские земли, сжигая церкви, убивая монахов и монахинь, и сейчас конные отряды кружили вокруг армии Бургреда и регулярно нападали на его фуражиров. И вот Бургред, устав от постоянной борьбы, обреченно согласился на все унизительные требования, а взамен ему позволили остаться королем Мерсии, но и только. Датчане оставили свои гарнизоны в его крепостях, они были вольны захватить любые мерсийские земли, войско Бургреда было обязано по первому требованию воевать на стороне датчан, а сам Бургред обязался заплатить немалую сумму серебром за привилегию сохранить трон, потеряв при этом королевство. Увидев, что их мнения никто не спрашивает, Этельред с Альфредом через день уехали на юг с остатками своей армии, а сам союз лопнул, как бычий пузырь. Так пала Мерсия. Сначала Нортумбрия, затем Мерсия. Всего за два года половина Англии перестала существовать, а датчане еще только начали завоевание.