Семья Трейнор просит не беспокоить их в «трудное для них время». Тридцатипятилетний сын Стивена Трейнора, смотрителя замка Стортфолд, покончил с собой в «Дигнитас», сомнительной швейцарской клинике эвтаназии. Мистер Трейнор стал квадриплегиком после дорожно-транспортного происшествия в 2007 году. Он прибыл в клинику в сопровождении семьи и сиделки, двадцатисемилетней Луизы Кларк, также уроженки Стортфолда. Полиция расследует обстоятельства дела. Из достоверных источников стало известно, что полиция не нашла оснований для судебного разбирательства. Родители Луизы Кларк, Бернард и Джозефина Кларк, проживающие на Ренфру-роуд, от комментариев отказались. Камилла Трейнор, мировой судья, насколько известно, после самоубийства сына сложила с себя полномочия. Согласно местному источнику, ее поведение оказалось «несовместимым» со статусом мирового судьи. А вот наконец лицо Уилла, смотрящее на меня с зернистой фотографии в газете. Слегка сардоническая улыбка, прямой взгляд. У меня на секунду перехватило дыхание. Смерть мистера Трейнора поставила точку в его успешной карьере в Сити, где его знали как акулу бизнеса, а также как человека, обладавшего редким чутьем на выгодные корпоративные сделки. Вчера коллеги мистера Трейнора собрались почтить память человека, которого они описывают как… Я закрыла газету. И, только убедившись, что могу контролировать выражение лица, я подняла глаза. Библиотека жила своей обычной спокойной жизнью. Карапузы продолжали петь, их тонкие голоса нестройно выводили замысловатую мелодию, а сгрудившиеся вокруг мамаши восторженно хлопали в ладоши. Библиотекарша за моей спиной вполголоса обсуждала с коллегой способы приготовления тайского карри. Мужчина рядом со мной водил пальцем по строкам старинного списка избирателей, монотонно бубня: Фишер, Фицгиббон, Фицуильям. Я ничего толком не сделала. Прошло больше восемнадцати месяцев, а я ничего толком не сделала. Продавала напитки в барах двух стран и упивалась жалостью к себе. А теперь после четырех недель пребывания в доме, в котором выросла, вдруг почувствовала, как Стортфолд начинает меня засасывать, словно желая убедить, что я могу быть здесь счастлива. Все будет хорошо. Я буду в безопасности. Конечно, никаких особых приключений мне больше не светит и придется потерпеть, пока люди снова не свыкнутся с моим присутствием. Но ведь в жизни случаются вещи и похуже, чем жить вместе со своей семьей, в любви и спокойствии. В безопасности. Я посмотрела на лежавшие передо мной подшивки. И прочла заголовок на первой полосе свежей газеты. ПОБЕДА В ГОНКЕ ЗА МЕСТО НА СТОЯНКЕ ДЛЯ ИНВАЛИДОВ ПЕРЕД ПОЧТОВЫМ ОТДЕЛЕНИЕМ И я вспомнила о папе, который, сидя у моей больничной койки, тщетно искал сообщения о чрезвычайном происшествии. Я с треском провалилась, Уилл. Я подвела тебя по всем статьям. Уже на подходе к дому я услышала истошные крики. И не успела я открыть дверь, как у меня заложило уши от завываний Томаса. Сестра громко отчитывала сына в углу гостиной, строго грозя ему пальцем. Мама склонилась над дедушкой, в руках у нее был тазик с водой и абразивная губка, а дедушка тем временем вежливо, но настойчиво отталкивал ее руку. – Что здесь происходит? Мама отошла в сторону, и я смогла хорошенько разглядеть дедушкино лицо, украшенное новыми угольно-черными бровями и несколько неровными густыми черными усами. – Перманентный маркер, – объяснила мама. – Начиная с этой минуты чтоб больше не смели оставлять спящего дедушку в одной комнате с Томасом! – Ты должен прекратить разрисовывать все подряд! – вопила Трина. – Рисовать только на бумаге, понятно? Не на стенах. Не на лицах. Не на собаке миссис Рейнолдс. Не на моих штанах. – Я написал тебе дни недели! – Я не нуждаюсь в штанах с днями недели! – взвизгнула Трина. – А если и так, научись для начала правильно писать слово «вторник»! – Трин, не ругай его, – попросила мама и снова склонилась над дедушкой. – Могло быть и хуже. В нашем маленьком домике папины шаги вниз по лестнице звучали как мощные раскаты грома. Папа на полном ходу влетел в гостиную, плечи у него уныло поникли, волосы со сна стояли дыбом. – Неужели нельзя дать человеку поспать в выходной день?! Это какой-то чертов дурдом! Мы замерли, дружно уставившись на папу. – Что? Что я такого сказал? – Бернард… – Вам не понравилось слово «дурдом»? Ой, да брось! Наша Лу ведь не думает, будто я имел в виду… – Боже правый! – схватилась за голову мама. Сестра принялась поспешно выпихивать Томаса из гостиной. – Вот черт! – громко прошептала она. – Томас, уйди от греха подальше. Потому что, клянусь, когда твой дедуля до тебя доберется… – Что? – нахмурился папа. – Что случилось? Дедушка зашелся лающим смехом. И поднял вверх трясущийся палец. Зрелище было не для слабонервных. Томас раскрасил папино лицо синим маркером. Папины глаза выглядывали, словно ягоды крыжовника, из зеленовато-синего моря. – Что? Томас выскочил в коридор, откуда послышался его протестующий вопль: – Мы смотрели «Аватар»! Он сказал, что не прочь стать аватаром! У папы округлились глаза. Он подскочил к зеркалу на каминной полке. В комнате стало тихо. – Господи боже мой! – Бернард, не смей поминать имя Господа всуе! – Джози, он покрасил меня в синий цвет, черт возьми! В таком виде я могу разве что поминать имя Господа на чертовом аттракционе в Батлинсе[5]. Это перманентный маркер? ТОММИ! ЭТО ПЕРМАНЕНТНЫЙ МАРКЕР?! – Пап, мы это смоем. – Трина закрыла за собой дверь в сад, откуда доносились жалобные завывания Томаса. – Завтра я должен следить за установкой новой ограды в замке. Приедут подрядчики. Как, черт возьми, мне вести переговоры с подрядчиками, если я весь синий?! – Папа поплевал на ладонь и принялся тереть лицо. Краска только размазалась, теперь и по ладони. – Она не смывается. Джози, она не смывается! Мама, переключившись с дедушки на папу, устроилась возле него с абразивной губкой в руках. – Стой спокойно, Бернард! Я делаю все, что могу. Трина отправилась за сумкой с ноутбуком: – Пошарю в Интернете. Наверняка что-нибудь найдется. Зубная паста, или жидкость для снятия лака, или отбеливатель… – Только через мой труп! Я не позволю мыть отбеливателем свое чертово лицо! – взревел папа. Дедушка, с его новыми пиратскими усами, хихикал в углу комнаты. Я начала пробираться бочком мимо них. Мама держала папу за подбородок левой рукой, а правой отчаянно оттирала краску. Мама повернулась ко мне, словно только что обнаружила мое присутствие: – Лу! Я не успела спросить. Ты в порядке, дорогая? Хорошо прогулялась? И все остановились, как на стоп-кадре, чтобы улыбнуться мне. Их улыбка словно говорила: «Все в порядке, Лу. Тебе не из-за чего волноваться». И я поняла, что ненавижу эту улыбку. – Отлично! Именно такого ответа они и ждали. Мама повернулась к папе: – Великолепно. Бернард, разве это не великолепно? – Да. Замечательные новости. – Если разберешь свое белое белье, дорогая, я потом закину его в стирку вместе с папиным. – На самом деле, – ответила я, – можешь не трудиться. Я тут подумала. Пожалуй, мне пора возвращаться домой. Никто не произнес ни слова. Мама посмотрела на папу, у папы напряглась спина. Дедушка в очередной раз слабо хихикнул и прижал руку к губам. – Что ж, вполне разумно, – произнес папа с достоинством, несколько неожиданным для пожилого мужчины с лицом черничного цвета. – Но если хочешь вернуться в ту квартиру, ты должна выполнить одно наше условие. Глава 4