Рассказала? Это на нее совсем не похоже. – Зачем ей рассказывать про то, как мы занимались сексом по телефону? – удивляюсь я. У Лэндона округляются глаза от изумления. – Ого! Что? Что?! Я не… О боже! – недовольно бормочет он, пытаясь заткнуть уши, но слишком поздно. Он густо краснеет, и комната наполняется моим смехом. – Выражайся точнее, когда речь идет обо мне и Тессе, разве ты этого еще не понял? – усмехаюсь я, вспоминая ее стоны по телефону. – Видимо, понял. – Он хмурится и возвращается к теме: – Я имел в виду, что вы с ней много говорили по телефону. – И?.. – Тебе она кажется счастливой? Моя улыбка исчезает. – Почему ты спрашиваешь? На его лице проступает тревога. – Просто интересуюсь. Я за нее как-то переживаю. Похоже, она не так уж радуется Сиэтлу, как я ожидал. – Не знаю. – Я потираю затылок. – Да, по голосу она не кажется счастливой, но не знаю, почему именно – то ли потому, что я придурок, то ли потому, что Сиэтл нравится ей не настолько, как она думала, – честно отвечаю я. – Надеюсь, первое. Я хочу, чтобы она там была счастлива, – замечает Лэндон. – И я тоже, вроде того. Лэндон пинает ногой грязные черные джинсы. – Эй, я собирался их надеть, – сержусь я и наклоняюсь, чтобы поднять. – У тебя нет чистой одежды? – В данный момент нет. – Ты вообще стирал после ее отъезда? – Да… – вру я. – Ага. – Он показывает на пятно на моей черной футболке. Может, горчица? – Черт. – Снимаю футболку и бросаю ее на пол. – Мне нечего надеть, черт возьми. Открываю нижний ящик комода и облегченно вздыхаю: в дальнем углу лежит стопка чистых черных футболок. – Как насчет этих? – Лэндон показывает на темно-синие джинсы, висящие в шкафу. – Нет. – Почему нет? Ты все время носишь только черные. – Именно, – отвечаю я. – Ну, похоже, единственная пара, которая у тебя есть, сейчас грязная, так что… – У меня их пять пар, – поправляю я его. – Просто они одинакового фасона. Тяжело вздохнув, я тянусь через него к шкафу и снимаю с вешалки чертовы синие джинсы. Ненавижу их. Мама купила их мне на Рождество, и я поклялся никогда не надевать их, но вот, приехали. Ради настоящей любви и все такое. Она, наверное, в обморок бы упала. – Они чересчур… облегающие. – Лэндон прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. – Отвали, – говорю я и показываю ему средний палец и продолжаю собирать всякую хрень в дорогу. Двадцать минут спустя мы снова в гостиной: Ричард по-прежнему спит, Лэндон достает меня шутками про узкие джинсы. Я готов ехать в Сиэтл и увидеться с Тессой. – Что мне сказать ему, когда он проснется? – спрашивает он. – Что хочешь. Будет забавно, если ты его немного подурачишь. Можешь притвориться, будто ты – это я или будто ты не знаешь, почему он здесь, – смеюсь я. – Он жутко растеряется. Лэндон не понимает, что в этом смешного, и практически выталкивает меня за дверь. – Осторожнее за рулем, на дороге скользко, – предупреждает он. – Понял. Перекидываю сумку через плечо и ухожу, пока он не успел выдать еще какую-нибудь банальщину. В дороге я не могу отделаться от мыслей о своем кошмаре. Он был таким реалистичным, таким чертовски ярким. Я слышал, как Тесса стонала имя того засранца, я даже слышал, как она ногтями царапает его кожу. Включаю радио, чтобы отвлечься от размышлений, но это не помогает. Тогда я решаю подумать о ней, вспомнить, как мы были вместе, чтобы кошмарные образы перестали меня преследовать. Иначе эта поездка станет самой долгой в моей жизни. – Смотри, какие милые детки! – вопит Тесса, показывая на стаю маленьких копошащихся существ. Ну, на самом деле их было всего двое. Но все равно. – Да, да. Очень милые. – Я закатываю глаза и тащу ее дальше по магазину. – У них даже одинаковые бантики в волосах. Она широко улыбается, а голос становится пронзительным, как обычно у женщин, когда они видят маленьких детей: у них начинает вырабатываться какой-то гормон или вроде того. – Ага, – бормочу я и тащусь вслед за ней по узким рядам «Коннерс». Она ищет какой-то особенный сыр, нужный для блюда на сегодняшний вечер. Но ее разумом завладели дети. – Не отрицай, что они милые. – Она смотрит на меня с сияющей улыбкой, но я упрямо мотаю головой. – Да ладно, Хардин, ты ведь знаешь, что они очень милые. Просто скажи это. – Они. Очень. Милые… – равнодушно отвечаю я. Ее губы сжимаются в тонкую полоску, и она скрещивает руки на груди, будто обиженный ребенок. – Может, ты окажешься одним из тех, кто считает милыми только своих детей, – говорит она, и я вдруг замечаю, что ее улыбка быстро исчезает, будто она что-то осознала. – Если ты вообще когда-нибудь захочешь иметь детей, – мрачно добавляет она. Мне хочется поцелуем стереть с ее лица мрачность. – Конечно, может быть. Жаль только, что я их не хочу. – Я стараюсь, чтобы она раз и навсегда поняла это. – Я знаю… – тихо говорит она. Вскоре она находит то, что так усердно искала, и бросает в корзину – сыр падает с глухим стуком. Мы стоим в очереди у кассы, но она по-прежнему не улыбается. Я гляжу на нее и осторожно толкаю локтем. – Эй? Она поднимает на меня глаза. Взгляд такой тусклый, она явно ждала, что я заговорю первым. – Я знаю, что мы договорились больше не говорить о детях… – начинаю я, и она смотрит в пол. – Эй? – повторяю я и ставлю корзину на пол у ног. – Посмотри на меня. – Беру ее лицо в ладони и прижимаюсь лбом к ее лбу. – Все в порядке. Я сказала, не подумав, – признается она, пожав плечами. Я наблюдаю, как она осматривает маленький магазин, оценивает окружающую обстановку; замечаю ее явное удивление тем, что я прикасаюсь к ней у всех на виду. – Что ж, тогда давай снова договоримся больше не упоминать детей. От этого у нас только проблемы, – говорю я и быстро целую ее в губы, потом еще раз. Я не перестаю целовать ее, а она засовывает ладони в карманы моей куртки. – Я люблю тебя, Хардин, – говорит она, но тут кашляет Ворчливая Глория, кассирша, над которой мы часто смеялись. – Я люблю тебя, Тесс. Я дам тебе столько любви, что дети тебе не понадобятся, – обещаю я. Она отворачивается, чтобы я не видел, как она хмурится, – это точно. Но в тот момент меня это не волновало, потому что я считал, что вопрос решен и я получил что хотел.