– Он никогда никого не сдавал. За что и уважаю. Он мне просто на плацдарме все уши прожужжал, если вас обоих убьют, чтоб я эти чертежи забрал. Так что давай показывай – что там у тебя. Я повздыхал и поплелся за планшеткой, в которой держал записи. Вернувшись обратно, положил ее на стол и сделал шаг назад. – Ты садись, чего стоишь. Полковник жестом показал на стул и сам, открыв чертеж, начал его рассматривать. – Это пистолет-пулемет, что ли? – Да. Простейшая конструкция. И в изготовлении должен быть дешев. Сплошная штамповка. Дальше я начал выдавать ТТХ ППС, говоря, конечно, что это все по предварительным прикидкам. Колычев слушал, кивал, а потом сказал: – У нас винтовок уже на всех не хватает. Заводы эвакуируются. А ты какой-то новый пистолет-пулемет хочешь ввести. Я, конечно, отдам чертежи знающим людям, но сомневаюсь, что хоть что-то получится. – Так тут даже завода не надо! Пусть небольшой цех его шлепать начинает. Хоть в малых количествах. Для нас, для диверсантов! Нам такое оружие очень нужно. Тут я несколько лукавил. Если кто ППС в руках подержит – никогда его не променяет на ППШ. Главное – пусть хоть несколько штук сделают, а там видно будет. Не зря ведь этот пистолет-пулемет Судаева считался лучшим ПП времен войны. И хорошо, что, начав делать чертеж АК, я одумался и его сразу сжег, а то сейчас бы вопросов много лишних возникло. – А это что за головка? Перегнувшись через стол, увидел, что Иван Петрович смотрит уже чертеж фаустпатрона. – Это я придумал, когда мы эрэсами по танкам долбили. Ручной гранатомет. С надкалиберной гранатой. Можно фугасной, можно кумулятивной. По задумке, должен попадать в цель метров с пятидесяти. C такими штуками взвод пехоты танковую роту остановить сможет. – А это? – Это такая насадка на ствол пистолета. Выстрел с ней практически беззвучен получается. И вспышки почти не видно. Для нас очень полезная штука. И делается просто. Мне одну такую в мастерских за два часа сделали. Только я ее потерял, пока по окопам прыгал. Колычев задумчиво покрутил головой, перебирая чертежи. Рассказывая все это, чувствовал себя как на экзамене. Вроде и знаешь кое-что, но если препод не в настроении, зуб там болит или с похмелья, – завалит вмиг. Полковник же, аккуратно убрав чертежи обратно в планшетку, неожиданно весело посмотрел на меня и спросил: – А скажи-ка мне, Илья, что за хламиду ты на себя напялил и бегал в ней, пока бои за город шли? Бойцы ведь, на тебя глядючи, тоже стали подобное мастерить. Даже неудобно перед командирами было. В нашем уставе такой формы одежды нет. М-да. С «лифчиком» я, возможно, погорячился. Просто достало уже все таскать на ремне. Да и защита неплохая получилась. Уже на второй день попросил одну бабусю местную мне его сшить по наброску, что быстренько ей нарисовал. Бабка не подвела – и разгрузка получилась на славу. Без липучек, правда, на ремешках и кнопках, но все равно классная. Солдаты, действительно, глядя на меня, тоже стали делать себе жилеты. Особенно после того как я пулю шальную, на излете, грудью поймал. Так, только споткнулся, выругался и на глазах у изумленной публики просто вытащил развороченный магазин из кармашка и, показав его народу, выкинул за бруствер. Я тогда с немецким МР-40 бегал, избавившись от ППШ при первой же возможности. И его десять магазинов в разгрузке служили каким-никаким, а броником. – Это, товарищ полковник, разгрузочный жилет. В нем боеприпасы размещаются, гранаты, да все что угодно. Гораздо удобнее, чем на ремне все носить. Плюс он же является дополнительной защитой. – Тоже сам придумал? Я кивнул головой и развел руками, показывая, дескать, что поделать, так уж получилось. Полковник, пожевав губами, неожиданно подтолкнул мне по столу лист бумаги и приказал сделать набросок разгрузки. После чего, тоже сунув его в планшетку, встал и, пожав мне руку, смылся. Полевую сумку так и не вернул – фармазон. Колычев, как выяснилось, покинул нас на целую неделю. И мы начали отсыпаться и отъедаться. На третий день балдежа произошел примечательный случай. Я свои подозрительные синие галифе, вместе с гимнастеркой и двумя банками тушенки, отдал бабке-швее. Не то чтоб они ей были нужны, просто я от них избавиться хотел поскорее. Не мой фасон. И теперь ходил в солдатском х/б, поверх которого был натянут маскхалат. В этот день, по случаю жары, даже хебчик не надевал и, скинув верхнюю часть камуфлы, лежал возле стены нашей хаты, принимая солнечные ванны. И тут-то меня засек целый генерал. Худой, длинный, шустрый, он вырулил из-за угла дома и, увидев стриптиз, орлом подлетел ко мне. – Встать! Это что такое! Что за внешний вид! Кто такой? Почему тут валяешься?! В его вопле мне послышалось: «И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!» Интонации, во всяком случае, были те же. Еще один, из генералов мирного времени, тоскливо подумал я и, поднявшись, стал застегивать комбез. Только и может, что нарушение формы одежды пресекать. И везет мне на эти нарушения. То Ходорковский, теперь этот. Пока генерал, раздуваясь от ярости, как рыба-шар, смотрел в упор на нарушителя, к нему подскочил лейтенант. Видимо, адъютант. Летеха слегка отстал и теперь, догнав своего патрона, с ходу зашептал ему на ухо. Я расслышал только: «Люди полковника Колычева». И генерал сдулся. Даже взбледнул маленько. Было прикольно наблюдать такой резкий переход от начальственной гневной красноты к бледному онемению. Буркнув: «Извините», скандалист дал задний ход и срулил так же шустро, как и появился. Меня такой поворот заставил сильно задуматься. Что же собой представляет наша группа, если с ее бойцом генералы опасаются связываться? До этого на все вопросы о нашем подразделении Серега отвечал шутками или вообще отмазывался от ответа, переводя разговор на другое. Но сейчас он не отвертится! Гусева я нашел на узле связи. Он занимался охмурением одной из телеграфисток. Небольшого роста, квадратненькая и некрасивая, она хихикала и, не отрываясь от работы, поощряла майора к продолжению ухаживаний. Вот блин! Еще одна загадка. Сколько в этом времени уже нахожусь, а ни одной красивой барышни не видел. И непонятно, чего в них не то. Все какие-то приземистые, на танкетки похожие. Если на мордочку еще ничего, то формы феерические. Если худенькая, то на фейс такая, что глядя на нее, хочется прятать овес. Нет, я конечно, закрутил однодневный романчик, еще в Могилеве, перед началом крупных боев. Но без души, а так – скинуть давление в баках. По настоящему же красивых девчонок не видел. То ли макияж непривычный, то ли покрой одежды не тот. И голоса у всех или писклявые, или пронзительно громкие, как у торговок базарных. В общем, я еще находился в поисках. Поэтому, безжалостно оторвав Серегу от объекта вожделений, двинул с ним в лесок, для разговора. Отойдя подальше от чужих ушей, повернулся к майору и, глядя на него в упор, начал: – На меня только что наехал дикий генерал. Как обычно, за нарушение формы одежды. Но как только узнал, что мой начальник Колычев, он моментом отвалил, еще и извинился. Как это понимать? – Ну и что? Колычева здесь уважают. А НКВД еще и боятся многие. Так что ничего особенного. Серега опять пробовал уйти от ответа, но я в него вцепился намертво и отпускать не собирался. Напомнил про боевое братство, про доверие между соратниками и про то, что все равно рано или поздно придется сказать. Гусев постепенно начал сдаваться. Мялся, жался, но информацию потихоньку выдавал. Оказывается, мы относились к какому-то хитрому отделу при комиссии партконтроля. Как это вышло и при чем здесь партконтроль, никто особенно не задумывался. А в его задачу входило докладывать о реальном положении дел непосредственно в Москву. Кому именно докладывал Колычев, я даже опасался предполагать. Майор на мой вопрос только показал пальцем вверх. А на вопрос, кому подчиняемся, сказал: – Ну, командующий фронтом нас может только попросить о чем-либо. Но не приказать. Так что наше непосредственное начальство обитало в таких заоблачных высях, что голова кружится. И этому начальству надо было знать, что действительно происходит на фронтах. Потому как до уровня дивизии шли реальные донесения. В армию уже уходили приглаженные. В штаб фронта, мягко говоря – искаженные. А в Москву чуть ли не победные. А уж в сводках Совинформбюро, что доносили народу, был полный бред, в корне отличающийся от реального положения вещей. Ну, сводки как раз понятно – пропаганда. А во всех других случаях шла брехня из-за страха. Лейтенанту или майору бояться было нечего. Они и так под пулями каждый день ходили. А вот полковнику или генералу уже было чего терять. За плохую новость еще у Батыя гонцу решку наводили, хоть он и был ни при чем. Поэтому за доклад об отступлении генерал мог лишиться не только места, но и жизни. Особенно, если он сам участвовал в планировании операций и знал, что отступление – результат его безграмотных решений. А Ставке нужны были не приукрашенные сведения. Вот для этого и был создан наш отдел, люди которого терлись всегда недалеко от передовой. Ну и заодно оказывали помощь разведке и контрразведке на нашем участке фронта. Поэтому полковник и мотался по частям безостановочно, выясняя текущее положение дел непосредственно у командиров полков и дивизий. Потом он составлял аналитические записки и отсылал их наверх. А боевики вроде нас с Гусевым нужны были ему для уточнения ситуации в тылах немцев, охраны и вообще, как надежный инструмент для качественного выполнения работы. Очень интересненько все получается. Надо же как я удачно попал. Ситуация нравилась все больше и больше. С этими мыслями, проводив Серегу обратно к телеграфисткам, опять пошел загорать. Так, ничем не занимаясь, провел еще какое-то время. Колычев появился через четыре дня, к вечеру. По быстрому настучав всем по башке (для профилактики, наверное, чтоб помнили, кто командир), он вызвал к себе еще раз. Поморщившись, глядя на мою камуфлированную тушку, он приказал: – Переодеться. Немедленно. За дверью ждет старшина, пойдешь с ним, он тебе все выдаст. И не вздумай опять форму какой-нибудь бабке сплавить! Ого! Откуда он про бабусю знает? А я-то лопух – ни сном ни духом. Выходит, меня пасли всю дорогу? Кто только – непонятно. Полковник же продолжал: – Переоденешься – немедленно ко мне. Через час вылет. Стой. Чуть не забыл. – И он протянул мне красную книжечку. Уже рыся за старшиной, я ее раскрыл. Книжечка была удостоверением личности на имя Лисова Ильи Ивановича, старшего лейтенанта НКВД. Ни хрена себе! Я даже подпрыгнул. Вот это номер! Выходит, поверили?! Через двадцать минут был у Ивана Петровича. Весь нарядный, как невеста. В новенькой форме и скрипящих ремнях. Чувствовал, правда, себя в ней неуютно. Еще не обмялась и топорщилась со всех сторон. Полковник уже гораздо более благожелательно посмотрел на меня, сказав, что теперь я на человека похож. Что они все к моему виду цепляются? И так не нравится, и эдак. Я хожу, как мне удобно. Тем более на войне. Уже в машине, по дороге на аэродром, набравшись наглости, спросил: – А почему только старший лейтенант? Может, я капитаном был или вообще майором? И почему в петлицах целых две шпалы? Старшина ошибся, когда форму выдавал? Колычев хмыкнул и, перегнувшись через сиденье, сказал: – Старший лейтенант НКВД соответствует армейскому майору. Так что не выпендривайся. И совсем другим тоном добавил: – Сейчас летим в Москву. Все свои шуточки и кривляния брось. Буду тебя представлять начальству. Так что максимум серьезности. Смотри, не отмочи что-нибудь в своем стиле, а то знаю я тебя. Он погрозил мне кулаком и закончил: – Остальное расскажу, пока лететь будем. Приехав на аэродром, сразу пошли к самолету. Я почему-то ожидал увидеть «дуглас», наверное, стереотипы сработали. Но, видно, поставки по ленд-лизу еще не начались, или просто на этом участке «дугласов» не было. Вместо него стояла огромная четырехмоторная лайба. Пулеметы у этого монстра торчали со всех сторон. Пока Колычев возле самолета беседовал с пехотным генералом, я отловил ближайшего летуна и поинтересовался маркой этого чуда природы. Летун, крайне удивленно глядя на меня, сказал, что это ТБ-3, и ускакал по своим воздушным делам. Тут появился еще один летчик и пригласил всех в самолет. Помимо нас летело еще человек восемь. Все в больших чинах. М-да. Комфортом тут не пахло, и я ерзал, пытаясь удобней устроиться на жесткой скамейке. Взлетали уже почти в темноте. Моторы ревели, самолет качало. И как полковник в этом грохоте хотел со мной поговорить? Видно, он и сам понял свой промах, поэтому, когда я жестом показал, что прогуляюсь, – только кивнул. Я сходил сначала к задним стрелкам. Но там было неинтересно, темно и сильно дуло. Тогда двинул к пилотам. Там тоже было темно, земли не видать, только звезды. Зато появилось развлечение – наблюдать за ярко фосфоресцирующими приборами и пробовать угадать, какой циферблат чем является. Единственное неудобство – дуло еще сильнее, чем у бортстрелков. А я-то думал – на фига нам среди лета тулупы выдали при посадке. Без этой безразмерной овчинной шубейки, наверное, вообще бы околел. А так – вполне терпимо, только глаза слезятся… Летели, наверное, часа два с половиной. Потом меня мягко попросили убраться на место, и самолет пошел на посадку. На аэродроме уже ждала машина. Я-то думал, как белых людей, повезут в гостиницу – ночь на дворе. Фиг я угадал! В теперешней Москве, как и в наше время, любили ночные тусовки. Поэтому мы поехали в известное здание на Лубянке. Это в котором раньше (если судить по анекдоту) располагался Госстрах, а теперь Госужас. Там Колычев, меня оставив, куда-то ушел. Пока я, стоя возле дежурного, разглядывал лестницу с колоннами и лепнину на потолке, он опять появился и объявил, что встреча переносится на завтра, мол, начальство сейчас занято. Ну и флаг в руки. Хоть отдохнуть после самолетной болтанки можно будет. Отвезли в какую-то мелкую гостиницу и оставили спать. Полковник же опять урулил по своим делам. А ночью меня пришли арестовывать. Часа в три, только уснул, какая-то падла начала тарабанить в дверь. Они, может, и сами бы вошли, но я оставил ключ торчать в замке, и у ночных посетителей вышел облом. Встал и в состоянии крайнего раздражения подошел к мощной дубовой двери: – Кто там? – Откройте, НКВД! Голос пребывал в уверенности, что как только я услышу магические буквы, то, повизгивая, рвану выполнять их указание. Но это же не длинноногая блондинка ко мне пришла, поэтому, не открывая, спросил: – Чего надо? За дверью, похоже, растерялись. Видно, первый такой случай в практике. Народ им, конечно, не рад, но уж двери распахивает моментально. – Откройте немедленно! А то выломаем дверь! – Начнете ломать – буду стрелять. Мне стало весело. Кажется, это очередная проверка со стороны на этот раз высокого начальства. Только чего они добиться хотят? И даже если не проверка – максимум домой попаду, и все. До меня донеслось шушуканье, и потом обломленные гебисты известили: – Лисов, у нас ордер на ваш арест. Открывайте по-хорошему! – Ну вас на фиг! Хотите арестовывать, приходите в восемь утра, как и положено по правилам общежития. Милости прошу. А сейчас идите в жопу. Я спать хочу. Если опять тарабанить будете, стрелять начну сразу. В общем, до завтра, буратины! – У нас приказ! – Ваши проблемы. Сказал – утром, значит, утром. И пошел досыпать. Больше меня ночью никто не тревожил. Часов в восемь раздался деликатный стук. Я, уже одетый, подошел к двери и, распахнув ее, увидел не ночных посетителей, а полковника. Тот, поздоровавшись, прошел в номер и поинтересовался, как спалось на новом месте. Ответил, что замечательно, только ночью какие-то ухари меня арестовать хотели, но я их послал. – Бывает, – туманно ответил Колычев и сказал, что сейчас принесут завтрак, а позже мы поедем на встречу. Завтракая, прикинул, что точно проверяли меня, удавы траншейные. В противном случае дверь вынесли – я бы и пикнуть не успел. Интересно, что было бы, если б открыл? Тогда наверняка обеспечил себе бессонную ночь А так вот сижу бодренький и слушаю наставление Ивана Петровича. Тоже – жучила тот еще. Ведь он заранее знал все. А сейчас сидит, будто ничего не произошло, и чай пьет. Позавтракав, опять поехали на Лубянку. Там, в кабинете на втором этаже, нас уже ждали. Присутствовал мужик, весь в шитых звездах на рукавах, как новогодняя елка, и несколько субъектов гражданской наружности. Мужик оказался первым замом самого Берии, Кругловым Сергеем Никифоровичем. Остальные были из какого-то КБ. Я представился, и меня тут же потянули к столу, на котором были разложены чертежи. Гражданские атаковали со всех сторон. И то не так, и это не эдак. Правда, потом, во всяком случае по поводу ППС, пришли к мнению, что его, после проверки опытного образца и доработки, можно пускать в производство. Признали-таки паразиты, что он удобнее ППШ и ППД. А вот к фаустпатрону цеплялись так, как будто после его изготовления гранатомет им в ухо запихивать будут. И артиллерия, мол, малокалиберная лучше. И дальность у нее больше. И точность попадания выше. В конце концов я не выдержал, начав орать и размахивать руками: – Где эта артиллерия была, когда пехоту танками раскатывали?! Полку придается пара батарей в лучшем случае! А их авиация и фрицевская артиллерия моментом в расход пускают! И остается пехота с голой жопой и бутылкой КС против бронетехники! А так в каждом взводе по нескольку гранатометов будет. Это как своя артиллерия. Даже если половина промажет, то другая половина так танки проредит, что ни о каком наступлении и речи быть не может.