Глядя из окна своей палаты вниз, на цветные пучки и брызги, Лика постепенно выздоравливала. Во рту ее было горько от сиреневого счастья. Она начала воображать себя сумасшедшей возлюбленной летчика Шкальникова. Внизу, в розово-лиловых дебрях, ей часто виделась высокая мужская фигура и мужское белое лицо, обращенное в ее сторону. Это вовсе не было лицо давно покойного летчика — его портрет, висевший в школьном коридоре, Лика отлично помнила. У летчика были щеки бесконечной ширины и бритый череп. Нет, лицо стоявшего в сиренях было узко, темноглазо и возбужденно-страстно. Оно принадлежало Федору Карасевичу! Всякий раз, обнаружив это, Лика вздрагивала. Ее мысли начинали бежать рваной неправильной цепочкой: это не Федя? Это Федя! Федя мертв! Это не Федя мертв! Федя исчез! Возможно, Федя мертв! Мертв! Мертв! От этого слова мужское лицо в ветвях сразу серело, истаивало, а мужская фигура оказывалась скрещением сучьев и теней. «Может, я в самом деле схожу с ума? — ужасалась Лика. — Или меня накачали какой-то дрянью? Или оконное стекло плохо промыто? Нет, я актриса, и это мои фантазии. Я столько пережила, что теперь ничего мне не страшно!» Исчезновение Феди и попадание в клинику стало нешуточным испытанием для Ликиной пылкой души. Но она поняла, что страдать не так больно, как она думала раньше, и ей захотелось сыграть настоящее горе. Теперь она знала, как это следует делать: как надо сидеть, не суетясь, сцепив руки, как смотреть в сторону, ничего не видя, как надо плакать дурным непослушным голосом. Она запросилась домой: в первой же серии нового блока у нее должна быть сильная сцена, как она и просила. Требовать для себя сильных сцен ее научил Олег Адольфович Островский. Спевшись, оба в один голос пожелали открытых чувств и непричесанных страстей. В ответ сценарная группа во главе с Кайком насочиняла им всякой ереси. В новом блоке Трюбо должен узнать, что у Лики-модели есть сын, которого она зачем-то всячески скрывает. Кайк сам ничего про этого сына до прошлой недели не знал — вот и пришлось придумать, что ребенка таили от посторонних глаз. Порочный Трюбо начинает шантажировать Лику. Он грозит всем раззвонить о существовании новосочиненного мальчика. В благодарность за свое молчание зарвавшийся француз требует от Лики физической близости. Но Лика страстно и верно любит героя Саши Рябова (хотя настоящая Лика Горохова никак не могла представить, как можно страстно любить эту бетонную глыбу). Модель колеблется и страдает. Вот что хотела бы теперь сыграть Лика! То, что заготовила сценарная группа для следующих серий, тоже играть хотелось. Лика наконец должна была отдаться сластолюбивому французу. Минут через двадцать экранного времени у нее бурно начинали проявляться те признаки беременности, что всегда бывают у сериальных героинь, — глубокие обмороки, неодолимая слабость, затяжное лежание на диване. Этой беременностью ловкий Леша Кайк убивал целую кучу зайцев. Так, он знал, что гинекологические клиники и кабинеты сразу бросятся предоставлять сериалу рекламные деньги и натуру. Надо только пропустить Лику через душевные метания между мини-абортом, абортом в день обращения и трудными родами в окружении новейшей техники и ласковых рекламодателей. Хорошо было и то, что новорожденный сможет вполне законно унаследовать миллионы Трюбо. В последнее время интерактивные зрители чересчур уж стали наседать с вопросом, когда же Лика получит большие деньги. Миллионы француза не давали публике покоя. Пора было прибирать их к рукам. Самого Трюбо Леша предлагал вскорости прибить в криминальной разборке или укокошить в автокатастрофе. Это уж как зрители решат! Все было бы хорошо, но, как выражался Кайк, оставалась в сюжете еще одна головная боль. Ее звали Саша Рябов. Надо же было этого древообразного героя вознаградить за многосерийные страдания и хоть как-то оправдать его пребывание на экране? Это было сложно. Беременность от француза тут совершенно не годилась. Маринка Хохлова даже стала упрекать Лешу в том, что историю он придумал грязную и неправдоподобную и выпутаться из нее приличному человеку невозможно. Кайк только цинично усмехнулся. Он сказал, что на спор сочинит такой финал — комар носу не подточит. И ведь выиграл поэт на этом деле у Маринки бутылку коньяку! Конечно, то, что Кайк придумал, было довольно фантастично. Однако зрители до смерти любят неестественные сюжетные ходы. Они, конечно, обрадуются, когда узнают, что отцом тщательно скрываемого старшего сына Лики является не кто иной, как Саша Рябов. Лика узнает об этом с не меньшей радостью! Для этого на первый взгляд невозможного финта оказалось достаточно вставить в сценарий Ликины воспоминания. Оператор Ник Дубарев даже придумал, как их снять — в зыбкой романтической манере, в синеватой цветовой гамме. Мол, в самой ранней юности, случайно заблудившись в клубах густого тумана, девушка случайно переспала с каким-то незнакомцем. Дело было в Центральном парке, в полнейшей темноте. Молодые люди друг друга в лицо не запомнили и разбежались. Далее Леша использовал беспроигрышный и любимый народом ход: этой же ночью к Лике из армии возвращался жених. На радостях Лика переспала и с ним. Наутро жених шел работать шофером (здесь можно будет дать рекламу какой-нибудь автобазы). Устроившись на автобазу, жених должен моментально попасть под колеса тяжелого грузовика (реклама нового отделения реанимации в областной больнице, а также салона похоронных принадлежностей). У Лики начинаются головокружения, обмороки и лежание на диване. Она думает, что зачала дитя от парня с автобазы. Но на самом-то деле зачала она от парня из парка (реклама платного зооуголка, комнаты ужасов и карусели «Сюрприз», расположенных в ЦПКиО)! Мальчик рождается страшно похожим на Сашу Рябова. Он тоже тянется к спорту (реклама школы ушу и гольф-клуба). Все думают, что сходство случайное, но не тут-то было! В финале предполагалась генетическая экспертиза (реклама кабинета платной диагностики) и свадьба вдоволь настрадавшихся героев (море всяческой рекламы и полное материальное благоденствие съемочной группы). Леша свой коньяк выиграл вполне заслуженно. Его сюжетные виражи всех привели в восторг. Лишь Катерина Галанкина нашла их безвкусными. Но ей всегда было трудно угодить. Леша нагло заявил Катерине, что вкус у него как раз отменный: он один к одному стащил сюжет у Пушкина, из «Метели». Все как у классика, только он назвал вещи своими именами и закруглил ситуацию! Лике сценарий понравился. Она устала от своего горя, и ей хотелось играть горе чужое. Чем будет больше горя, тем лучше! Она горячо, до дрожи желала переспать с незнакомцем в городском парке и потом не помнить его лица. Она была согласна зачать младенца от Олега Адольфовича и получить миллион. Она повеселела и совсем была готова отправиться домой. Но разноцветная сирень под окном, недавно пробудившая ее к жизни, теперь зачем-то удерживала от решительного шага в эту самую жизнь. Оторваться от призрачной надежды было трудно. Темная, с белым лицом, высокая фигура среди ветвей каждый день мучила и обманывала Лику. Даже здесь, в желтом доме на Луначарского, от любви к Феде она никак не могла излечиться. Тяжкий, странный, ноющий жар в ее груди никак не остывал. Федя все время был где-то рядом. Лика слышала его дыхание, знакомое покашливание и даже смех. Все это странным образом доносилось откуда-то издали, чуть слева. Она даже смутно видела его силуэт сквозь стены и сквозь молочные стекла смертельно белых дверей. Он был рядом! Она знала, что это невозможно. Но ее любовь теперь уже совсем отделилась от нее и, независимо от ее желаний, творила свои собственные чудеса и фокусы. Отец, испугавшись этих фокусов, увез Лику домой. Почти насильно увез. Сирень осталась увядать без нее. Майор Новиков вообще никогда не смотрел на сирень и прочую зелень. Некогда ему было — дело об убийстве на заводе металлоизделий сдвинулось с мертвой точки. Оно задышало! Пришло из Владикавказа сообщение, что бизнесмен Сеттуев, подаривший сгинувшему братству «Сомерсетт» неграмотное окончание, три дня назад побывал у своих родителей. Правда, он скрылся ровно за восемнадцать минут до прихода милиции, но все-таки оказался не призраком, а реальным, жизнерадостным коренастым брюнетом без особых примет. Его фамилия в самом деле была Сеттуев. Он очень любил отца и маму. Стало быть, домой он неминуемо вернется, а прочее — дело техники. Очертания жестокой криминальной свары, которая могла привести к мертвым телам и горелым автомобилям, тоже стали вырисовываться. Прошел слух, что местный авторитет Кеша Серебро наезжает на каких-то залетных. Кеша был фигурой не самого высокого полета, и его красивая кличка прозаично восходила к его красивой фамилии Серебров. Кеша, как и Сеттуев, — тоже не призрак, не тень отца Гамлета в капюшоне. С Кешей работать можно! — Понимаешь, Серебров пасет в городе аптечный бизнес. Все тропки таки ведут к этому чертову «Сомерсетту», — говорил Стас Самоварову, развалясь в музейной мастерской на знаменитом полуантикварном диване. Диван этот хоть и напоминал большое корыто, но был на редкость удобен. Он воплощал для Стаса самоваровский рукотворный уют. В свое время Самоваров спас этот предмет мебели от унылой медленной смерти на одном заднем дворе. Шел дождь, и изгнанный из чьего-то дома диван выглядел жалко. Его обивка была сплошь в клочьях и текучих воробьиных белилах. Из сиденья, ощерившись, торчали бессильные пружины. Ни малейшей художественной ценности диван не представлял. Он был сварганен каким-то местным умельцем во времена нэпа, хотя крутой выгиб спинки взывал к тени маркизы де Помпадур. Кривоватые крепкие ноги дивана носили следы грубой резьбы. Они замышлялись как львиные, с пятью пальцами и даже завитком шерсти под коленом. «Не львиные, а собачьи!» — посмеялся Самоваров, но все-таки перевез диван в свою мастерскую. После починки и обивки из него получилась смешная, но уютная вещь. Все посетители мастерской усаживались именно на диван, хотя водились у Самоварова и другие раритеты — настоящие венские (из Вены!) стулья и кленовое полукресло с тучным серпом и молотом на спинке (по преданию, именно в этом полукресле сиживал нарком Каганович в дни, когда инспектировал Нетский железнодорожный узел). Стас, бывая у Самоварова, всегда восседал именно на диване, вольно раскинув усталые руки и ноги. Сейчас он пил чай с куском черемухового пирога Нелли Ивановны. Пирог Самоваров специально сберег для друга в холодильнике. — И все-таки нехорошо, что труп завернулся в это чертово долгополое пальто, — размышлял вслух майор. Он куснул пирога и запятнал свою мужественную щеку сладкой сметаной. — Пальто ведь Карасевича, — продолжил Стас. — Куда Карасевич без пальто делся? Той ночью довольно холодно было. — А труп в пальто вы наконец опознали? — поинтересовался Самоваров. — Нет пока, хотя он с головы до пяток разрисован татушками. Не у нас его кололи, залетный какой-то. Да у меня мешок целый неопознанных рож! Вот хотя бы тот хмырь в капюшоне, которого засняли на видео. И в агентстве он торчал, и в мебельном магазине. Зачем? Никто его не знает, никто во время съемок его не заметил. — Может, это все-таки случайный покупатель? Затаился за шкафом — любопытно ведь на съемки поглазеть. — Да никого с улицы не пропускали! И торговый зал, когда свет и камеры ставили, тоже проверяли. Никого там не было! Пусть даже этот любопытный в шифоньере прятался, а потом вылез — как он в агентстве потом оказался, где его снова никто не заметил? — Ты же говорил… — Да, одна девица вроде бы его видела. Говорит, он там кому-то кивнул. Девица глупая как пробка, но хочется ей верить. Кабы не она, я бы заподозрил, что этот тип в капюшоне — привидение, — признался Стас. — Даже так? — Я слышал, привидения никто не видит, зато на пленке остаются от них всякие пятна и разводы. Самоваров изумился: — Ты что, в мистику поверил? С каких пор? — Да не верю я ни во что! Просто изображение нечеткое, ни черта не видать. Одна дамочка из агентства — стерва, натерпевшаяся от мужиков, — это видео глядела. Представь, она своим наметанным глазом по силуэту определила — парень из криминала. Я пересмотрел запись и согласился: наш клиент. Зачем же он таскался за съемочной группой? Неужели в сериале гниль какая-то завелась? Этого только не хватало! — Стас недовольно отхлебнул чаю и вздохнул. — А ты попробуй бодибилдингиста Рябова напряги, — посоветовал другу Самоваров. — Все-таки он судимый. Вдруг именно через него Карасевич хотел выйти на настоящих бандосов и снять их в своем сериале? Стас согласился: — Знаю, и Рябовым надо бы заняться, и многим другим. Но руки не доходят! Рябов сейчас ведет образцово-показательный образ жизни. Я на всякий случай запросил, где сейчас те ребята, что вместе с ним когда-то колбасу из ларька воровали. Чем черт не шутит?.. Хотя, скорее всего, это совсем уже другая история. И кроме типа в капюшоне, по сериалу ничего добыть не удалось. — Капюшон не чадра, целиком закрыть лицо не может, — заметил Самоваров. — Видел бы ты этого мастера камуфляжа! Он ведь в тени все время держался. Парень с телевидения и так, и эдак на компьютере его башку увеличивал — шиш! Только, говорит, более или менее можно зафиксировать линию подбородка. Вот, полюбуйся! Стас вынул из кармана распечатку увеличенного портрета человека в капюшоне. Она больше напоминала лунный пейзаж. — Да, картиночка… — протянул Самоваров. — Ну и где тут у нас линия подбородка? Стас провел по бумаге твердым пальцем: — Вот она! — Правда? А я было решил, что это его лоб. Посмотрим, какой же у нас подбородок… Ага, треугольный, клинышком довольно аккуратным. И кажется, с ямочкой? — Или плохо бритый. У него и руки грязные были. Модель эта безмозглая руки рассмотрела, а физиономию нет. Никто его не видел! Как и жмура с завода металлоизделий. — Слушай, Стас, а вы подбородки этих двух неизвестных не сличали? — сказал вдруг Самоваров. Судя по тому, как дернулся на диване Стас и зашарил по карманам, подбородки действительно не сличали. Майор вытащил на свет фотографию покойника в пальто от Армани: — Вот он, голубчик! Поглядим, поглядим… Черт! Смотри, Колян! И тут тоже подбородок с ямочкой! Небритость-то и побрить можно, но вот форму челюсти не купишь. Колян, ты гений! Гений скромно уткнулся в малоприятный портрет трупа и тоже признал: — Похож. Хотя распечатка с видео у тебя и слабовата, но похож. Вот закрой верх лица. А? Ямочка и тут и там. И очертания подбородка те же. Вид черепной кости можно изменить, только загримировавшись, как в цирке, или отпустив бородку. Бородки не было. Грима тоже: он ведь средь бела дня по улицам ходил, а грим только с галерки не заметен. Мужик он молодой, без вторых подбородков и всяких кожных складок, которые только смазали бы нам картину. Вроде он… — Он самый! Он! Девица-моделька говорила, что руки у него грязные были. А наш труп весь татуированный. Синие когти драконьи у него на руках! — Стас ухмыльнулся: — Надо же! Значит, я красавиц из агентства покойником стращал. — Зачем стращал? — Чтоб сигнализировали мне при очередном появлении человека в капюшоне. «Берегитесь, девчонки, — сказал им, — возможно, это маньяк». В мебельном салоне я проделал то же самое. Никто пока не звонил. Понятно теперь почему: этот больше никуда не придет. — Видишь, Стас, как славно: у тебя теперь вместо двух неизвестных всего один, — порадовался за друга Самоваров. — И тот покойник! Но ведь все равно поганая история остается — этот тип с подбородком и в капюшоне по крайней мере два дня таскался за съемочной группой, а на третий нашел конец на режиссерском диване. Под режиссерским пальто. Погано! Самоваров пожал плечами: — Так уж и погано? Ведь кое-что начинает проясняться. — Но ведь совсем не то, что я думал! Снова сериал на глаза лезет. А я-то нашел концы в аптечном бизнесе! Как тут одно к другому прицеплено? — Поговори все-таки с Рябовым, — снова напомнил Самоваров. — Я, конечно, мало с кем из съемочной группы знаком. Может, там и без Рябова полно подозрительных ребят. Но он что-то может знать. Все в один голос говорят — в последние дни перед пропажей Карасевича и убийством незнакомца Рябов был сам не свой. Роль выучить не мог, нервничал. Красотка Саша Супрун даже слышала, как он с Карасевичем ругался, обещал бросить сериал. И в деньгах очень нуждался.