— Ну вы и зануда! Займете. Вы же мне сами обещали! Лика будет плакать у вас на груди… Он придирчиво оглядел грудь Самоварова и тут же нашел выход: — Одеть мы вас оденем. Наш спонсор, фирма «Маэстро Тед», привезет вам сиреневый смокинг. — Не хочу! — уперся Самоваров. Он вспомнил несимпатичную физиономию актрисы Лики и ее склонность к быстрому раздеванию. Леша понял возглас собеседника по-своему: — Не хотите смокинг сиреневый — привезем бледно-лимонный. Еще, кажется, салатный я у них на складе видел, списанный, с пятном на спине. Пятно — это нехорошо… Ну да ничего: Лика-то плакать будет у вас на груди, а не на спине! — Почему обязательно у меня? Зачем вы вообще пришли ко мне со своими странными предложениями? — не выдержал Самоваров. Кайк очень удивился: — Как зачем? Вы известный в городе коллекционер, у вас цацек полно. А нам нужна интересная натура! У вас в мастерской интерьер вон какой стильный. А если еще и драгметаллов навалите… Долго вас терзать не будем, отснимем все за пару часов. — Я как раз и не хочу сниматься-то. — Да бросьте вы! Понимаю я, чего вы хотите: гонорар получить. Это нормально. Я сам бесплатно не плюну. Но такая сейчас ситуация… Он изогнулся на стуле и взялся за свою поясницу. Оказывается, он полез в задний брючный карман. — Видите ли, у нас в группе временные финансовые трудности. Временные! Но если вы так уж уперлись, я прямо сейчас готов выдать вам аванс. Из собственного кармана! Кряхтя, он действительно обследовал свои карманы. Неновые джинсы слишком плотно сидели на его крепких бедрах — пришлось встать и распрямиться. От поисков аванса Леша стал еще краснее лицом, но никаких денег ниоткуда не вынул и не дал. Он просто сказал: — Да будут вам бабки, будут! Временно от нас некоторые рекламодатели, конечно, схлынули. Не все, но многие. Из-за этого проклятого убийства — прошел слух, что нас закрыли. И как назло, Толик Мухтаров в отпуске! В Анталье пузо греет, гад. Он бы в своей газетенке так нас отпиарил, что, наоборот, все бы наперегонки к нам побежали со своей поганой рекламой. А те газетные козы и куры, что вместо Толика остались, трусят. Но вы-то не трус! Вы-то герой спецназа! Самоваров не стал доказывать, что он не из спецназа, к тому же Кайк и слова вставить не давал: — Да, вы не трус! Не трус! Вижу! Вы добрейшей души человек. Все в нашей группе так о вас отзываются… Кто отзывается? Тошик? Вот еще! Кто Тошку слушать станет? Тошка сопляк, не больше. Это Катя Галанкина так про вас говорила. А Катя умна, как змий. Логика у нее, правда, женская, но в людях она никогда еще не ошибалась. Вы человек большой души, вы просто обязаны поддержать нас. Обязаны! Иначе посыплется наш сериал. Он почти уже сыплется! Но продержаться надо. Останавливаться нельзя, не то завтра же нас забудут. Помогите! Мы с вами должны продержаться, пока Толик не подъедет! Самоваров безнадежно вздохнул: — Может, еще коньяку выпьете? — Выпью, — с готовностью согласился Кайк. Он налил себе сам, до краев, и выпил одним махом, больше не принюхиваясь. — Наш сериал прекрасно раскручен в прессе! — закричал он с прежней энергией. — Это самый громкий проект года! О нас говорили в программе «Время». У нас же интерактив! Представьте только: зрители сами решают судьбы героев. Вон Островский наш — он уже уморился француза играть, а зрители требуют его и требуют. Хотят, чтоб он торчал на экране и сулил Лике свои миллионы. Любит наш зритель миллионеров, что делать! А Островский немолодой уже человек. Он даже заговариваться стал. То дома жене ляпнет что-нибудь из роли (она, слава богу, у него актриса, ситуацию понимает, не обижается!). То на сцене из него в роли Берендея такой чистейший французский попрет, что Лель ни фига не понимает. Отдохнуть бы Олегу Адольфовичу месяц-другой. Однако зритель-дурак его хочет! — Так сразу и дурак? — Дурак! Дурак от рождения! Ничего тут не попишешь. Но интерактивный принцип есть интерактивный принцип: кто виноват и что делать, решает зритель. — Это неинтересно, — заметил Самоваров. — Зритель всегда выберет самое банальное. — Конечно! Банальное он и выбирает. На том стоим. Самоваров обрадовался: — Вот вы сами и проговорились! Как я могу позориться в вашем сериале? Он ведь пошл беспредельно! У вас там одни миллионеры. Других людей нет, что ли? — Как раз вы и будете этот другой. Что, обидно стало за нашего брата интеллектуала? — широко осклабился Кайк. — Таковы времена и нравы. Ну не любит наш широкий зритель Акакиев Акакиевичей и не желает смотреть на их реалистичные морды! Не желает! Каждой женщине, пусть у нее ни кожи ни рожи, в аттестате одни тройки, а в голове ячневая каша вместо мозгов, подавай миллионера. Причем молодого, умного, красивого, с изысканными манерами. А еще должен он, бедолага, красивым бабам предпочитать образин! Наша Лика — ведь это просто подарок судьбы. Она бешено сексуальна — это для мужчин. Она полнейший урод — это для женщин. Вот секрет нашего успеха! Самоваров наконец решил не стесняться в выражениях и окончательно отбиться от карьеры телезвезды. — Дрянь ваш сериал, — грубо сказал он. — Глупость и пошлятина. Ни один приличный человек не станет светиться в таком паршивом проекте. Уж извините за прямоту, но на вашу стряпню смотреть тошно. Такая гадость! Он ожидал если не взрыва возмущения, то хотя бы оборонительных выпадов уязвленного автора. После них автора можно будет попросить удалиться. Но разве можно было чем-то прошибить Лешу Кайка! — Согласен — гадость, — охотно признался он. И меня бы тошнило, если б я смотрел нашу халтуру. Но я не смотрю! Я вообще на дух не выношу никакой попсы. И вам не советую смотреть эту чушь. Из соображений личной гигиены. — Зачем же тогда вы сами участвуете в халтуре? В ответ Кайк пошевелил в воздухе своими крупными пальцами с квадратными ногтями: — Мани-мани, май френд! Надо кушать, пить, носить ботинки, любить женщин и жизнь. Хотя я, по большому счету, презираю жизнь как таковую. Она омерзительна! Она абсурдна, она противна на вид. Возьмите хотя бы пищеварение! Или мочеиспускание. Вы мои стихи читали? — Нет, — без сожаления признался Самоваров. — Ну, подарить вам свой последний сборник не могу — я не миллионер Трюбо. А вот продать рублей за триста — пожалуйста. Жалко, не захватил с собой. Всегда говорю себе: имей под рукой каждую минуту жизни хоть пару экземпляров — и весь тираж распродашь за полгода. Так нет же, не беру. Лень! Зимой-то хорошо — сунул за пазуху, и все дела. А теперь? — Он похлопал себя по тугим бокам: — Некуда сунуть! Не под мышкой же таскать. Жара сейчас, духота, я потею, как конь, — не до негоций. Но завтра я к вам заскочу, занесу… — Не стоит. Я не при деньгах сейчас, — отказался Самоваров. — Тогда возьмете в счет аванса за ваши будущие съемки. И не говорите больше ничего, — дрянь наш проект, сам знаю. Худший сериал всех времен и народов! Самому противно, но что делать? Я ведь сам поэт! Сижу в своей башне из слоновой кости и спускаюсь оттуда только затем, чтоб продать какую-нибудь гадость за большие деньги. Тут я не признаю компромиссов: если продавать, так гадость. Чтоб не в чем было потом себя упрекнуть! Вы еще коньяку выпьете? Кайк ловко налил рюмку. Налил даже полней, чем в прошлый раз, так что над хрустальными краями вздулся дрожащий плоский купол коричневой жидкости. Коньяк, губительный для стоматологов, сценаристам шел только на пользу. Леша легким движением вознес рюмку к своему квадратному рту и вмиг проглотил ее содержимое, не проронив ни капли. Затем прочнее расселся на диване. Бутылка была еще далеко не пуста, и уходить он не собирался. — Я снимусь у вас только за пятнадцать тысяч долларов, — вдруг надменно сказал Самоваров. Этим заявлением он хотел отпугнуть Кайка и закончить совершенно ненужную и затянувшуюся беседу. Но удивить сценариста, даже слегка, ему не удалось. — Хорошо, я скажу Маринке, — спокойно отозвался тот. — Только многовато запросили. Вы что, Хабенский или Маковецкий? — В своем роде я — да, Маковецкий. Пятнадцать тысяч, и ни центом меньше! Это мое последнее слово. А поскольку у вас сейчас в группе трудности финансовые… И без Карасевича, наверное, плоховато дело идет? Леша неопределенно пошевелил светлыми бровями: — Да как вам сказать… Пожалуй, вы правы. В Феде был мотор! Он все двигал, дело спорилось, каша варилась. У него шило в заднице было, если вы понимаете, что я имею в виду. Самоваров сделал вид, что понимает. — А сейчас будто шарик сдулся, — продолжил Кайк. — Как режиссер Катя на голову выше, Федьки, но такого же шила в заднице у нее нет. — Что же с Карасевичем случилось, как вы думаете? — небрежно спросил Самоваров. — Хм… Я-то сначала решил, что он загулял как обычно. Что баба какая-нибудь ему подвернулась. Он некоторых не пропускал — этаких змеищ, то есть не девочек, а ядреных, красивых баб лет под тридцать или немного за. Это его тип! Но подобные штуки у него надолго не затягивались. Ядреные бабы — сами, поди, знаете! — надоедают быстро. Это как горчицу есть столовой ложкой. Да Федька и сам довольно противный. В общем, дня три-четыре — и по домам, баиньки. А тут… — Но я слышал, он как-то с друзьями в Сургут или еще куда-то отлучался надолго, — напомнил Самоваров. — Кто вам сказал? На пятый день вернулся! У него всегда эти взбрыки бывали временные. Максимум неделя! Он ведь, Федька, трудоголик. Он бы сериал никогда не бросил! Что-то тут не так. Боюсь, сгинул Федька, нету его в живых… — А вот его жена, напротив, считает, что он жив. — Катя-то? Ну, раз считает, так, значит, оно и есть. Это дьявол, а не баба. Видит все насквозь! Сам был свидетелем: в ТЮЗе у Боронихина украли бумажник и кроссовки. Все в шоке! А Катя тогда только на минуту задумалась, глазищами своими поворочала — и бегом к сумке гримерши, Лидии Николаевны. А там, в сумке, и боронихинские бабки с кроссовками, и еще впридачу норковая шапка Юрки Когана. Представляете? Оказалось, эта стерва, Лидия Николаевна, как раз в тот день уволилась — и уезжала в Грецию, на ПМЖ. Думала, все будет шито-крыто, потусуется она в Греции в Юркиной шапке. Не тут-то было! Потом Катерину все донимали: как это она догадалась? Я не гадаю, говорит она, я чувствую. Во как! — И то, что муж жив, она тоже чувствует, — сказал Самоваров. Леша Кайк потянулся к бутылке: — Чувствует — значит, он и есть живой. Подождем! А вы-то почему не пьете? Не стесняйтесь! Коньяк хороший. Глава 6 Снова майор Новиков Человек без лица Железный Стас очень редко смотрел телевизор. Он слишком много и хорошо работал, чтоб хватало времени на все. Он вообще был убежден, что знающий и полезный человек — будь то сыщик, спортсмен или банкир — не может в то же самое время быть и старательным семьянином, и заниматься общественной работой, и вдобавок иметь хобби. Так в жизни не бывает! Он знал, что увлеченный филателист халтурит на работе, грезя таким старомодным предметом, как марки; чадолюбивый депутат самозабвенно строит семье дачу, начисто забыв об электорате; спортсмен, став партийным активистом, спотыкается, проигрывает и вылетает в лигу «Ж». Особенно, по мнению Стаса, ни на что не годились примерные мужья. Даже собирание значков и новогодних открыток им не давалось. Сам Стас был прекрасным, очень занятым оперативником. Руки до телевизора у него просто не доходили. А ведь у него был приличный «японец», подарок друзей. Телевизор стоял против дивана, прямо посреди единственной Стасовой комнаты, оттопырив поджарый решетчатый зад. Включал его Стас крайне редко — разве тогда, когда надо было быстро заснуть, а естественным способом это почему-то не получалось. Под немолчный говор телевизионных людей, под рекламные вскрики, бульканье сока и шампуня, под гимны майонезу, под невнятные дрязги сериальных героев майор Новиков погружался в дрему. Это происходило почти мгновенно. Вот и сейчас, когда по долгу службы он взялся просматривать материалы «Единственной моей», отснятые незадолго до роковой вечеринки, ему пришлось нелегко. Брала свое многолетняя привычка: перед телеэкраном его упорно клонило ко сну.