— Как? — майор Акай Кусюмов наморщил лоб. — Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius. Это латынь. По-русски будет звучать примерно так: «Убивайте всех, Господь узнает своих». Это паписты чего-то давным-давно не поделили, вот этими словами командир на такой же вопрос и ответил. Стреляйте не задумываясь. Есть оружие — стрела в глаз. Чем больше убьёте, тем лучше. Среди этих ляхов у нас друзей нет. И остальные-то попутчики, а эти вообще враги. Башкир два батальона. Это больше восьмисот человек. И почти все проверены и испытаны в набегах на ляхов и крымских татар. По разведданным — поляков больше четырёх тысяч, даже, скорее, пять. Но они после грабежа и пьянки. И у них нет луков. Тот мушкет ещё зарядить нужно. А с сабелькой против лука не просто воевать. И огнестрел теперь есть у всех в полку Святого Георгия. У всех двухствольные пистолеты. По два. То есть, и четыре пули на восемь сотен стрелков умножить надо. И стрелков нормальных. Очень хотелось Ивану Яковлевичу тряхнуть стариной и ворваться в город среди башкирских лучников. Поулюлюкать, «УРА» покричать, а главное — процессом руководить. Нельзя. В прошлый раз шальное ядро все обрушило, а теперь шальная пуля может. Повздыхал, хотел в очередной раз Акаю указюку выдать, типа, вы там не лезьте на баррикады, если оные возводить начнут. Есть пушки, мы ими эти баррикады сметём. И не стал ничего говорить. Два года учёбы и практических занятий, если не поняли и не научились, то сам виноват. Отправил башкир Брехт едва первые облака на востоке розоветь начали. Сам же вместе с Густавом Бироном и почти всей артиллерией выдвинулся к предместью городка, из которого вела дорога дальше на юг в сторону Кракова. Решили на совете, что если ляхи и смогут вырваться из города, то будут это делать именно в эту сторону, не совсем же дураки, поймут, что это их русские нагнали. Зарядили мелкие пушки картечью обычной, а большие гранатами и стали ждать. Дорогу в этом месте, чтобы заранее не спугнуть отступающего противника не перегородили в прямом смысле этого слова, но сделали труднопроходимой. На противоположных сторонах вбили в землю колья и натянули в сорока примерно сантиметрах над дорогой верёвки. Десять штук, через каждый метр. Бежевая верёвка почти и не видна на светло-серо-коричневой пыли дорожной. Пушки зарядили, навели на то место, где предположительно куча мала возникнет и сели ждать. До города с полкилометра, не хотел Иван Яковлевич среди кучно расположенных домов из пушек палить, а тут как раз овраг вдоль дороги и потому строений нет. Дальше снова дома, а тут как специально место для засады подготовлено. Ещё и кусты лещины высокие вдоль дороги посажены или сами выросли. Все в листьях широких и серёжках. Пушки издали, да на скорости и не углядеть. Событие девятое Там, где пройдет олень, там пройдет и русский солдат. Там, где не пройдет олень, все равно пройдет русский солдат. Александр Васильевич Суворов Солнце из-за горизонта, за деревьями не видимого, вскарабкалось уже до самых этих розовых облаков и сделало из красными, а панов не было. В городе шёл бой. Там время от времени слышались выстрелы. Определить на таком расстоянии пистолет пульнул или из мушкета жахнули невозможно. Это, скорее, на треск похоже. Как ветку сухую переломили. Треск слышался с разных мест и не часто. Бывало и минута проходила между выстрелами. Иван Яковлевич нервничать начинал. Нет, в нём того полководческого спокойствия. Отправил людей умирать, ну, так на то и война, умирают на войне, главное — победа. Не такой. Нужно чтобы свои не погибали. Каждый раз, как происходил какой-то бой, на результаты которого сам Брехт не мог повлиять, это чувство в нём возникало, и чем больше времени проходило, тем сильнее волновался. — Едут! — в рощицу, что ли, лещин со стороны городка ворвался дозорный. Иван Яковлевич подзорную трубу вскинул, раздвинул и навёл на север, откуда должны показаться поляки. Давно хотел себе бинокль сделать. Даже не так, сделал себе из двух труб бинокль. Мастера ювелира придворного озадачил, и тот вполне достойно сварганил прибор. Вот только его разобрать пришлось. Линзы не стандартизированы. Одна раза в четыре увеличивала, другая в три с половиной. Получилась хрень полная. В мозгу вредные рецепторы отказывались это в одну слитную картинку объединять. Разобрал ювелир назад, и с качанием головы и ворчанием: «Я же говорил», стал подзорные трубы восстанавливать. Всё же немного попрогресорствовать удалось. Резиновые наглазники Брехту сделали. До гевей далеко, Иван Яковлевич в прошлом году вспомнил, глядя на одуванчики, что по слухам в СССР делали из них резину для шин первых наших авто. Враньё. На два наглазника ушло несколько тысяч корней одуванчика. Половина Риги их собирала. Не, понятно, что часть сока пошла на опыты. Нужно же знать сколько серы добавлять, но несколько тысяч, даже скорее, десять тысяч корней и две малюсенькие детальки. Сколько же надо этих одуванчиков, чтобы шину сделать⁉ А сотню шин? — Где? — никого не наблюдалось и, главное, в городе по-прежнему были слышны выстрелы. И только сказал, как из-за крайних домов перед оврагом и засадой появились всадники. Не много — полсотни. Одеты красочно. И это не гусары. Это паны какие-то. В смысле тут в Речи Посполитой все, кто на конях — паны, но эти уж больно красочно были одеты и лошади под ними были на твёрдую пятёрку. Высокие и мощные. Вот чего русской армии не хватает, да и всей России. — Не стрелять! Иван, твой ход. Лошади целыми нужны и этих по возможности в плен берите. А чего? Бирон он или не Бирон. Написано же в учебниках истории, что он по сто тысяч рублей в год тратил на лошадей. (Годовой оклад полковника — пятьсот с хвостиком, так на эти деньги и денщика с вестовым содержать надо). Лошадник проклятый этот Бирон. Конюх до власти дорвавшийся… Через постель. Всё так и есть. Вот и надо соответствовать. Не дай бог, ещё чего положительного в тех учебниках напишут, потом икай на том свете. А то, что он покупал коней на племя за границей, когда во всех почти странах это было запрещено, так и ладно. Тратил же государевы деньжищи на хобби своё. Жаль… Жаль, что нет таких коллекционеров сейчас. Кто мешал Лунтику тратить нефтедоллары на строительство автозаводов? Мешал кто-то. А ведь сопоставимо. Лошадь — это в восемнадцатом веке средство передвижения — автомобиль. Но Бирон несколько конезаводов построил и коняками производителями оснастил. И именно кони, разведённые Бироном, позволили России в Реальной истории иметь одну из лучших в мире артиллерию. А может и лучшую. А Лунтик? А ещё именно он (Бирон) придумал интересный ход для развития промышленности. Казна строила заводы и отдавала за копейки их купцам и прочим промышленникам. Разбазаривал государственные деньги Бирон и немцам своим за бесценок заводы продавал. Наоборот всё. Нет денег в том времени у людей. Нет стартового капитала. Нашёл интересный выход из этого тупика Бирон. Немцам? Ну, чтобы заводом управлять нужно образование техническое и возможность нанять специалистов. Ни того ни другого у русских не было. Не вина их. Беда. А промышленность нужно развивать. — Иван, кони живыми нужны и не покалеченными! — ещё раз прокричал вслед порысившему на юг Ивану Салтыкову Брехт, и чуть сам за ним не поскакал, еле одёрнул себя, да и то Дьявол помог, заупрямился. Завертелся. Не хочет в сечу. Трус! Не выйдет из него боевого коня. На племя пойдёт. Пока Иван Яковлевич крутился на месте вместе с Дьяволом, пока тот уже совсем дурить начал и захотел на бок брякнуться, герцога придавив, и пока, наконец, Брехт сумел с бешенного жеребца соскочить, преображенцы уже с юго-востока выскочили на дорогу. Мать вашу! Родину нашу! Ну, ладно ляхи, драпающие из города, не знали про верёвки натянутые и вляпались в ловушку. А Салтыков — придурок мелкий, чего учудил. Олень! Сам в неё тоже влез, и десяток самых прытких преображенцев с собой затащил. Кони попадали сразу с обеих сторон и перекувыркнувшись через голову паны и русские организовали в центре ловушки небольшую кучу малу. Нда. Как⁉ Как с этими клоунами воевать? — Пётр! Бери батальон и туда! — Пришлось ещё одного Салтыкова подключать. Событие десятое Если нападаешь на короля, тебе остаётся только убить его. Ральф Уолдо Эмерсон Будущий фельдмаршал был последним резервом. Сын Семёна Андреевича — Пётр Семёнович удачно женился в своё время на княжне Прасковье Юрьевне Трубецкой. Не в родовитости дело. В самой дивчине. Эта та самая Прасковья, что придумала передать записку Анне Иоанновне в пелёнках Карлуши маленького, года Верховники её в осаде держали со своими кондициями. В знак благодарности при коронации императрица утвердила её в звании статс-дамы, а по совокупным достижениям Семёна Андреевича и Прасковьи в прошлом году весь род Салтыковых, начинающийся с Семёна Андреевича, в графское достоинство был возведён. Петра Семёновича Анхен тоже привечала и даже как-то рыкнула на Бирона, когда тот на её просьбу дать Петру чин полковника хмыкнул, не вижу, мол, заслуг. — Так увидь. И Брехт их увидел. Вызвал нового полковника и долго того пытал. Оказалось, что сей хлопец учился за границей на моряка при Петре, но морем не заболел и перешёл в сухопутные войска. А после переворота стал камергером. Иван Яковлевич не так чтобы совсем историю не знал, но не прямо подробно. Как и все, в школе Семилетнюю войну проходил, в которой наши побили знаменитого Фридриха, вопреки союзникам австрийцам, а потом пришёл к власти Пётр третий на несколько месяцев и из-за своей любви к Фридриху сдал Россию. Так в той войне Фридриха бил фельдмаршал Салтыков. Всё. Больше нет знаний. Не запомнилось ни имени, ни отчества. Будет это через тридцать лет. И фельдмаршалу будет шестьдесят лет или около того. Маленький и старенький, это почему-то запомнилось. Эти ещё есть знания, про старенького. Не лишку для поиска. Брехт всех Салтыковых, как Штирлиц, нарисовал на бумажках и разложил на столешнице бюро. Салтыковых полно. А вот подходящего возраста не так и много. Разве Иван Алексеевич ещё подходит, но когда Брехт произносил: «фельдмаршал Иван Алексеевич Салтыков», то не получалось отклика. Выходит, победителем Фридриха станет именно Пётр Семёнович. Тогда нефиг ему делать в камергерах. Иван Яковлевич его изъял из этого гадюшника и отправил в строящийся Кизляр инспектором министерства обороны. Из крепости новой на Кавказе шли противоречивые доклады, хотелось самому во всём разобраться. Брехт несколько дней провёл с полковником, разжёвывая, все свои хотелки и засыпая советами, что там поправить надо и убедился, что это именно тот Салтыков. Ни грамма дворянской спеси, очень выдержанный и умный человек. Скромный, всё время старается в тень на мероприятиях всяких уйти. А ещё он даже серьёзно удивил Брехта, когда тот ему указивки по Кизляру рассказывал. Граф новоиспечённый достал что-то типа самодельного блокнотика из сшитых небольших листочков и свинцовым карандашом стал слова Бирона записывать. — А не надо, Пётр Семёнович, ты прав, нужна письменная инструкция. Я её сегодня же вечерком накарябаю. Закончили пока. Вернулся младший Салтыков перед самой войной за польское наследство. В тот день, когда гвардия выходила из Риги. С кучей бумаг. — А поехали, Пётр Семёнович, с нами. Тебе полезно будет. — И Брехт взял его с собой в качестве адъютанта. Сейчас с эскадроном кавалергардов он был последним резервом. Остальная гвардия охватывала Радом с противоположной стороны, а артиллерия, на которую Брехт поставил, вдруг, из-за жадности его, оказалась не удел. — Поспеши на помощь родственничку. Черт бы его побрал! — и опомнившись про себя добавил, — Ай, Иегудиил, не слушай. Это я так, сгоряча. Преображенцы, между тем, примеру командира последовали не все, большая часть роты коней успела сдержать и в собственную ловушку не угодить. Выглядело поля боя теперь весело. В центре, спотыкаясь о натянутые верёвки, рубились на саблях и шпагах два десятка человек, примерно по десятку с каждой стороны. Преображенцы во главе с Иваном брали верх. Команда брать ляхов в плен там была явно не актуальна, те рубились истово и сдаваться не собирались, но у русских были не шпаги, как у большинства ляхов, а почти прямые длинные сабли и если ею попадали по шпаге, то у панов сразу проблемы появлялись. Шпаги от удара либо переламывались, либо, как красиво описано в «Трёх мушкетёрах», гнулись. В этой головной группе поляков были видимо их князья и прочие магнаты, и вооружены они были шпагами. Не гоже набольшим князьям сабли носить, шпага оружие вельможи. И не боевая тяжёлая, а лёгонькая тонкая игрушка. Не прошло и пары минут, как бой перешёл в рукопашный. Ляхи, лишившись оружия, бросались на преображенцев и тянулись к горлу, надеясь задушить хоть ещё одного русского, с собой на тот свет забрать. Но получилось так себе. Иван Салтыков, прикончив своего соперника, догадался вытащить пистоль и даже, скусив патрон, досыпать на полку пороха. Бабах. Ещё на одного поляка меньше. Запустив разряженное оружие в голову очередному одетому в красный с золотом кафтан ляху, и попав, Салтыков бросился к нему, и воспользовавшись секундным замешательством пана, заколол того. За это время ещё один преображенец добил своего противника, и они вдвоём атаковали следующего. Лях еле отбивался от наседающего на него гвардейца, и атаку с фланга пропустил. Ещё минус один. А дальше посыпалась оборона польская. Впятером против десятерых те не сдюжили, и уже через минуту поле боя осталось за преображенцами. В это время остальные поляки решили смыться, но дорога только одна — в город или из города. А там башкиры в том городе. И паны ломанулись, не согласовав действия, командиры видимо кончились, в разные стороны. Больше всего повезло тем, кто направил коней на кусты лещины. Умные животные туда не пошли, и подоспевшие кавалергарды заставили ляхов сдаться. Меньше всего повезло тем, кто за каким-то хреном повернул в город. Оттуда как раз, улюлюкая и вопя «ура», выруливала лава лучников. Стрелы небо не закрыли, но ляхи с коней попадали. Жаль, но и некоторым лошадям досталось. Может, вылечить удастся? Третьей части конницы вражеской тоже не сильно подфартило. Они ухнули в овраг. Он не сильно глубокий, метра полтора и склон довольно пологий, а вот ширина у оврага приличная и попытавшиеся перескочить его ошиблись. Под ними были не Икары. Пару десятков всадников оказались на дне оврага. — Ох, ноги же лошадкам переломают, сволочи, — Иван Яковлевич прикрыл глаза Дьяволу, — нечего на эту дурость смотреть. Глава 5 Событие одиннадцатое Не следуйте тому, куда может привести путь. Иди туда, где нет пути, и оставь след. Ральф Уолдо Эмерсон От печали до радости — реки и горы От печали до радости — леса и поля Антонов в голову пришёл Ивану Яковлевичу, и не только эти строчки всплыли, а даже, скорее, не припев этой песни, а слова последнего куплета: Но не стало преграды, и нет расстоянья Наша встреча — награда, ты рядом опять Не стало преграды. Станислав Лещинский «Божиею милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, Смоленский, Северский, Черниговский, князь Лотарингии и Барруа» лежал в заляпанной кровью кирасе на пыльной дороге уже облепленный мухами, и оказывать ему медицинскую помощь не требовалось. Из глаза тестя Людовика XV вытекал ручеек крови. Из пустой глазницы. Выстрел Ивана Алексеевича Салтыкова угодил бывшему польскому королю в голову, в глаз. Ранение с жизнью не совместимое. Хорошо это или плохо, но рядом, с перерезанным горлом, лежал и примас, архиепископ Гнезненский граф Фёдор Потоцкий. Кардинал де Флери, который был фактическим правителем Франции, теперь лишился и кандидата своего на польский трон, и главного организатора и сторонника избрания Лещинского королём Польши. И этого тоже Иван убил. Оба этих деятеля были среди авангарда драпающих из Радома ляхов. Это они влетели в заготовленную ловушку и тоненькими шпажонками пытались противостоять тяжёлым саблям преображенцев. Правильно Брехт сделал, что шпаги в армии запретил. Сегодня Иван Салтыков это отлично продемонстрировал. Длинная прямая тяжёлая сабля, по существу шашка — это действенное оружие, особенно против шпажонок. Брехт понимал, что не всё так однозначно, и чемпион мира по фехтованию, Кровопусков какой-нибудь, уделает офицера преображенца с шашкой, но Кровопусковых не много, и металлургия не на том уровне. Сейчас содержание углерода в металле почти невозможно контролировать, чего уж получилось, то и получилось. Да, можно улучшить, можно выбрать, можно найти булатную саблю и попытаться перековать в шпагу, но сколько такого оружия, в основном железо низкоуглеродистое, про цементацию не слышали. И проведённые Брехтом опыты показали, что более массивная прямая сабля, либо перерубает шпагу тонкую, либо та сгибается. Не просто воевать «г-образной» шпагой. Так или иначе, а два руководителя профранцузской партии лежали в дорожной пыли мёртвыми. Рядом стоял довольный Иван Салтыков и бывший русский посланник при дворе Августа Сильного граф Фридрих Левенвольде. — Фёдор Иваныч, это точно они? — Бирон не понимал, что делать-то теперь. — Куда уж точней, — граф и сам стоял, сняв треуголку и затылок почёсывая. Мысли пытаясь полезные из-под похоронивших их эмоций выскрести. — И как на это Пруссия отреагирует? — не складывалась в голове у Брехта, получившаяся в результате смерти одного из кандидатов, картина мира. Больно много в этой партии игроков. Как они себя теперь поведут? — Принц Август Вильгельм Прусский… — Левенвольде замолчал. Иван Яковлевич о том же самом подумал. В принципе, этот второй по старшинству сын короля Пруссии Фридриха Вильгельма I рассматривался кандидатом на престол Польши, и до этого в герцоги Курляндии. Брехт тогда опередил принца, как и остальных кандидатов. Но Пруссия-то осталась. — Есть ещё внебрачный сын польского короля и саксонского курфюрста Августа Сильного граф Мориц Саксонский… Да, и с этим персонажем Бирон знаком. Чуть не отбил тогда у него Анхен. Вовремя Меньшиков вмешался. Сейчас во Франции. И если Брехту память не изменяет, покажет себя очень хорошим командующим и станет маршалом. — Ни того, ни другого кандидата Австрия не поддержит. — Иван Яковлевич, пнул кончиком сапога обломанную шпагу, лежащую рядом с телом Лещинского. — И сейм не поддержит, тем более, после смерти этого Потоцкого и пленения его брата Старосты Варшавского графа Юзефа Потоцкого, тобой, Иван Яковлевич. Профранцузская партия теперь рассыпется. — Фридрих Левенвольде вновь затылок почесал. — Наверное, конец войне. — Ох, сомневаюсь. Франции хочется отгрызть у Австрии её владения в Италии и Лотарингии. И сюда попытаются сунуться, отомстить за тестя Людовика. — Через всю Европу? — Морем, ну там их Сиверс встретит. Нам-то, что теперь делать. Ни одной мысли нормальной нет. В Кракове делать нечего теперь, там брата за глаза хватит с его корпусом. В Варшаве без Августа Саксонского тоже делать нечего. Ласси Данциг возьмёт. Ха! Если те станут воевать⁈ — А я не знаю ответа на твой вопрос, герцог? — граф треуголку напялил. Не смог, выходит, умных мыслей выцарапать из затылка. — Езжай, Фёдор Иванович, в Саксонию. Зови Августа в Варшаву. Людей… — Брехт остановился. — Что людей? — Левенвольде отвернулся от трупов к замолчавшему Бирону. — Да хотел тебе выделить пару батальонов гвардейцев в сопровождение. Передумал. Поедем вместе со всем гвардейским корпусом в Саксонию. И по дороге будем ляхов за Советскую власть агитировать.