Вечерами, когда он приходил достаточно рано, чтобы готовить, он варил отличный дал из чечевицы и весьма недурственные пенне аррабьята[106], и порывался положить целую головку чеснока в любое блюдо. Но Молли была абсолютно права: его творческие таланты не простирались на музыку. Вообще, когда он пел «Звук тишины»[107] под аккомпанемент своей гитары, Нора виновато мечтала, чтобы он воспринимал название песни буквально. Он был, иными словами, слегка неотесанным – спасал жизни каждый день, но все равно оставался простаком. Что было и к лучшему. Нора любила неотесанных простаков, и сама считала себя такой: это помогало ей преодолеть фундаментальную странность ситуации общения с мужем, которого только начинала узнавать. «Это хорошая жизнь», – повторяла Нора про себя снова и снова. Да, воспитывать ребенка изнурительно, но Молли было легко любить, по крайней мере, в дневные часы. Вообще, Норе больше нравилось, когда Молли оставалась дома, а не ходила в садик, потому что это была приятная трудность в ее непривычно безмятежном существовании. Никакого стресса ни из-за отношений, ни из-за работы, ни из-за денег. Было чему радоваться. Неизбежно случались и моменты хождения по тонкому льду. Она ощутила знакомое чувство игры в пьесе, реплик которой не знает. – Что-то не так? – спросила она Эша как-то вечером. – Просто… – он посмотрел на нее с доброй улыбкой, пристально изучающим взглядом. – Не знаю. Ты забыла, что приближается наша годовщина. Ты думаешь, что не видела фильмов, которые точно смотрела. И наоборот. Ты забыла, что у тебя есть велосипед. Забыла, где стоят тарелки. Ты ходишь в моих шлепках. Ложишься на мою сторону постели. – Боже, Эш, – сказала она чуть нервно. – Меня словно три медведя допрашивают. – Я просто беспокоюсь… – Все хорошо. Просто, понимаешь, потерялась в мире исследований. В лесах. В лесах Торо. И она ощущала в эти моменты, что, возможно, ей стоит вернуться в Полночную библиотеку. Порой она вспоминала слова миссис Элм в свой первый визит туда. Если ты действительно сильно захочешь прожить жизнь, тебе не нужно беспокоиться… В мгновение, когда ты решишь, что хочешь эту жизнь, по-настоящему хочешь, все существующее в твоей голове сейчас, включая Полночную библиотеку, станет столь туманным и смутным воспоминанием, что почти полностью исчезнет. И напрашивался вопрос: если это идеальная жизнь, почему она не забыла библиотеку? Сколько времени уйдет, чтобы ее забыть? Порой она ощущала легкую дымку депрессии, парящую вокруг нее безо всякой причины, но это было несравнимо с тем, как ужасно она себя чувствовала в осевой жизни или во многих других. Это как сравнить легкий насморк с пневмонией. Когда она вспоминала, как плохо ей было в тот день, когда ее уволили из «Теории струн», об отчаянии, об одиноком и безнадежном стремлении не существовать, – это было как небо и земля. Каждый день она засыпала с мыслью, что очнется в этой жизни снова, потому что та была – в целом и в частности – лучшей из всех, что она знала. А потом она перешла от засыпания с мыслью, что останется в этой жизни, к страху заснуть и не вернуться сюда. И все же ночь за ночью она засыпала и день за днем просыпалась в той же постели. Или порой на ковре, но эту тяготу она разделяла с Эшем, и гораздо чаще все же ее ложем была кровать, поскольку сон Молли стал куда спокойнее. Были и неловкие моменты, конечно. Нора никогда не знала, как куда добраться, или где что лежит, и Эш иногда открыто говорил, что ей нужно к врачу. Сначала она избегала секса с ним, но однажды это случилось, и Нора почувствовала вину за жизнь во лжи. Они лежали какое-то время в темноте, молча после соития, но она знала, что должна обсудить тему. Проверить почву. – Эш, – проговорила она. – Что? – Ты веришь в теорию параллельных вселенных? Она видела, как его губы вытянулись в улыбке. Это была беседа на его волне. – Да, пожалуй. – Я тоже. В смысле, это ведь научно? Это же не просто какой-то заумный физик придумал: «Эй, параллельные вселенные – это круто. Напишу-ка я об этом теорию». – Да, – согласился он. – Наука не доверяет всему, что звучит слишком круто. Слишком фантастично. Ученые – как правило, скептики. – Именно, и все же физики верят в параллельные вселенные. – К этому идет наука, верно? Все в квантовой механике и теории струн указывает на то, что существуют множественные вселенные. Их тьма. – Ну, что бы ты сказал, сообщи я, что посещала другие свои жизни и в итоге выбрала эту? – Я подумал бы, что ты рехнулась. Но все равно любил бы тебя. – Что ж, я это сделала. Я видела много жизней. Он улыбнулся. – Отлично. А есть такая, в которой ты меня еще поцелуешь? – Была та, в которой ты хоронил моего мертвого кота. Он рассмеялся. – Это так круто, Норик. Что мне в тебе нравится, так это то, что рядом с тобой я чувствую себя нормальным. И все. Она поняла, что может быть честной, насколько это возможно, но люди видят истину, только если она близка к их реальности. Как писал Торо: «Важно не то, на что смотришь, а что видишь». Эш видел только ту Нору, в которую влюбился, на которой женился, и такой, в каком-то смысле, она и становилась. Хаммерсмит Во время детсадовских каникул Молли, во вторник, когда Эш не дежурил в больнице, они поехали в Лондон, чтобы повидать брата Норы, Джо, и Эвана в их квартире в Хаммерсмите. Джо выглядел хорошо, а его муж – в точности так же, как тогда, когда Нора увидела его в телефоне брата в своей олимпийской жизни. Джо и Эван встретились на комплексных тренировках в местном спортзале. Джо в этой жизни работал звукорежиссером, а Эван – доктор Эван Лэнгфорд, если точнее, – рентгенологом в Королевской больнице Марсдена, так что у них с Эшем было много общих тем для обсуждения. Джо и Эван были милы с Молли, подробно расспрашивали ее, как поживает панда. И Джо приготовил им великолепный обед – пасту с брокколи и чесноком. – Это апулийский рецепт, – сообщил он Норе. – Изучаю наше наследие. Нора подумала об их итальянском дедушке и задалась вопросом, каково ему было – узнать, что London Brick Company в действительности находится в Бедфорде. Был ли он искренне разочарован? Или просто решил воспользоваться этим по максимуму? Возможно, существовала версия их деда, который все же приехал в Лондон и в первый же день его сбил двухъярусный автобус на Пикадилли-серкус. У Джо и Эвана был заполненный винный стеллаж в кухне, и Нора заметила, что одна из бутылок – калифорнийский шираз из виноградников Buena Vista. У Норы по коже мурашки побежали, когда она увидела две подписи внизу этикетки: Алиша и Эдуардо Мартинес. Улыбнулась, понимая, что Эдуардо был так же счастлив и в этой жизни. Она тут же задумалась, кто такая Алиша и как выглядит. По крайней мере, там были красивые закаты. – Все хорошо? – спросил Эш, так как Нора зависла над этикеткой. – Да, конечно. Просто, хм, похоже, это хорошее. – Это мое любимое, – заявил Эван. – Чертовски хорошее вино. Откроем? – Ну, – отозвалась Нора, – только если вы будете пить. – Ну, я пас, – сообщил Джо. – Я в последнее время увлекся. И теперь у меня период трезвости. – Ты знаешь, каков твой брат, – добавил Эван, целуя Джо в щеку. – Все или ничего. – О да. Знаю. Эван уже держал в руках штопор. – Сегодня был ужасный день на работе. Так что готов вылакать всю бутылку, если ко мне никто не присоединится. – Я буду, – откликнулся Эш. – Я обойдусь, – сказала Нора, вспомнив, что в последний раз, когда она увидела брата в бизнес-лаундже гостиницы, тот признался, что он алкоголик. Они дали Молли книжку с картинками, и Нора читала с ней на диване. Вечер продолжался. Они обсуждали новости, и музыку, и фильмы. Джо и Эвану очень понравился «Салун “Последний шанс”». Чуть позже, к всеобщему удивлению, Нора вышла за пределы безопасной темы поп-культуры и задала неудобный вопрос брату. – Ты когда-нибудь злился на меня? За то, что я бросила группу? – Это было много лет назад, сестренка. Много воды утекло. – Ты ведь хотел стать рок-звездой. – Он все еще рок-звезда, – отозвался Эван, смеясь. – Только весь мой. – Мне всегда казалось, что я тебя подвела, Джо. – Ну, не стоит… Но мне кажется, что я тоже тебя подвел. Вел себя так по-дурацки… Я одно время совершенно ужасно с тобой обращался.