В отличие от других леди ее круга, поглощавших роман Эдит Уортон [11], словно заманчивое подношение колонки сплетен, Мариетта считала его поучительной сказкой. Разрываясь между жалостью к попавшей в ловушку Лили Барт и разочарованием из-за ее попустительства и саморазрушения, Мариетта решила, что никогда не станет такой зависимой и жадной. Поэтому сейчас она стояла под потускневшей вывеской «Ломбард». Она собралась с духом, готовясь к тому небольшому унижению, с которым ей, несомненно, придется столкнуться, и вошла в лавку, с тяжелым стыдом и бриллиантовой брошью от «Картье» в кармане. Она была не такой наивной, как могли подумать некоторые, и понимала, что если она хочет быть независимой и идти против воли родителей, то для этого потребуется нечто большее, чем решимость: ей необходимы деньги. Хотя тихий голос в ее голове нашептывал, что они ей никогда не потребуются после такого провального выступления на конкурсе. – Я дам вам за нее двадцать фунтов, – сказал стоящий за прилавком мужчина и положил свое увеличительное стекло. Примерно тех же лет, что и Теодор, но с таким морщинистым и красным лицом, что Мариетта не была уверена в том, что верно определила его возраст. Жизнь не была добра к нему. Темную лавку освещали газовые лампы, нуждающиеся в том, чтобы их хорошенько помыли. На прилавке стояла бутылка джина «Синие руины». Он придавал кислый запах дыханию мужчины. – Я соглашусь не меньше чем на пятьдесят фунтов, – ответила Мариетта. Тот заворчал: – Она стоит не больше тридцати, и я уверен, что мне будет не так-то просто ее продать. Никто из моих покупателей не купит такую необычную дешевую безделушку, скажу я вам. Полки были полны простыми побрякушками и менее красивыми аксессуарами, это правда, но Мариетта уже заметила золотую цепочку для карманных часов, свисающую из ящика стола по другую сторону от прилавка, а за ним запертую на висячий замок заднюю комнату. Она вопросительно вздернула бровь. – Сорок пять, или я найду другого покупателя. Не совершайте ошибку, принимая меня за дурочку. – Сорок. Мариетта потянулась за брошью от «Картье». В оправе из платины два банта, усыпанных бриллиантами, держали бриллиантовый цветок такой тонкой работы, что он казался сделанным из шантильского кружева. Он словно подмигивал ей в тусклом освещении, и Мариетта отвела взгляд. Эту брошь подарил ей отец на восемнадцатилетие. – Пусть будет сорок пять фунтов, – поспешно произнес мужчина. Он сердито посмотрел на нее, а она следила, как он отсчитывал купюры. Она улыбнулась ему самой милой улыбкой и поспешно вышла из лавки. Мариетта торопливо вошла в универмаг «Гриффин и Сполдинг», прошла мимо стеклянных флаконов с духами, потом мимо многочисленных витрин со шляпами и перчатками и вошла в кафетерий. Мисс Уортерс бесследно исчезла. Она вернулась в фойе. Сквозь стеклянные двери увидела их черно-белый экипаж. Часы на ратуше пробили шесть, их бой гулко разнесся по всей площади. Когда Мариетта обернулась и посмотрела внутрь универмага, она заметила раздраженную мисс Уортерс, которая пыхтя приближалась к ней. – Вас не было два часа. Я чуть с ума не сошла от беспокойства. – Я прошу прощения. Боюсь, у меня нет другого оправдания моему поведению, кроме того, что я увлеклась всеми этими праздничными развлечениями и просто не могла удержаться, чтобы не побыть там еще чуть-чуть. Я потеряла счет времени. – Она изобразила застенчивую улыбку. – Вы лучше всех знаете, как я обожаю Рождество, – прибавила она, надеясь, что ее бывшая гувернантка с нежностью вспомнит ее детское волнение в это время года. Мариетта также подготовилась на всякий случай и сейчас достала из сумки бархатную коробку, стараясь не задеть лежащие под ней балетные туфельки. – Когда я осознала, как опаздываю, я купила их для вас в качестве извинения. – Она вручила компаньонке коробку фиалковых помадок. Выражение лица мисс Уортерс смягчилось, как растаявший шоколад. – Ну, полагаю, ничего страшного не произошло. Поехали, Мариетта, нам лучше вернуться домой, чтобы вы могли переодеться к обеду. По-моему, ваша мама снова имела удовольствие пригласить мистера Дроссельмейера в гости сегодня вечером. У Мариетты упало сердце. После ужасного выступления на конкурсе ей меньше всего хотелось играть роль будущей нареченной доктора Дроссельмейера. – Боюсь, что после такого волнующего дня и после этой ужасной толчеи на базаре у меня страшно разболелась голова. Думаю, мне придется извиниться и пообедать одной у себя в комнате, так что я не смогу встретиться в таком состоянии с добрым доктором сегодня вечером. Глава 11 До Рождества оставалось всего несколько дней, и приготовления к Рождественскому балу в доме семейства Стелл шли полным ходом. Ароматы имбирных пряников со специями и подогретого вина носились в воздухе, на ветках вечнозеленых растений развесили банты из красного бархата, украсившие весь особняк. Выступление Мариетты быстро приближалось, и она носилась с одной репетиции на другую, стараясь избегать общения с Дроссельмейером на обедах, которые он продолжал посещать, а также участия в светских мероприятиях, приглашения на которые сыпались на нее, как густой снег, по мере приближения Рождества. Она до сих пор каждый день ожидала письма из театра, готовая перехватить конверт прежде, чем его увидит один из лакеев отца. Хотя, вероятно, это была ненужная предосторожность, учитывая то, как прошло ее выступление на отборочном конкурсе. Насколько она знала, Дроссельмейер ничего не рассказывал о том дне. Она знала, что он не такой, каким кажется, но она тоже умела выжидать – как учил ее Фредерик в игре в шахматы, долгая партия требует терпения и стратегического расчета. Она наблюдала и ждала, пока мороз сковывал землю, а луна и солнце кружились по небу в древнем танце, когда его маска еще раз соскользнет. Когда до Рождества осталось всего два вечера, репетиции прекратились. Мариетте приходилось терпеть семейные чаепития, обеды и вечеринки с вином, а родители каждый раз изобретали новые уловки, чтобы усадить ее рядом с Дроссельмейером. Он стал для нее постоянной угрозой. Еще больше их заставляло общаться его последнее творение – сцена и декорации «Спящей красавицы» для Рождественского бала. Большие таинственные свертки каждый день привозили из его городского особняка. На прошлой неделе Мариетта задала ему вопрос: – Зачем вы все это так упаковываете? – Может, я хочу сделать вам сюрприз, – ответил он, таинственно улыбаясь, как будто знал ее тайные мысли. Ее мучали подозрения. Казалось, вокруг него происходят странные события, и как Мариетта ни старалась их объяснить, ей это не удавалось. И чем больше она о них размышляла, тем меньше они поддавались ее логике и ускользали из ее памяти, как она ни старалась потом их вспомнить. – А что, если мне не нравятся сюрпризы? Он ответил ей медленной улыбкой и исчез в бальном зале, закрыв за собой двери. Мариетта из любопытства заглянула в щель между дверными створками. В детстве, раздосадованная тем, что ей не разрешили принять участие в каком-то из балов, она подсматривала за взрослыми, восхищаясь вспышками хрусталя в люстрах от тысячи свечей, сверкающими вечерними платьями дам, проносящихся мимо в вальсе. Но ей не удалось узнать, что делает Дроссельмейер, она видела только пустую черноту безлунной ночи. Прижав пальцы к пульсирующим от боли вискам, Мариетта спустилась к бальному залу, чтобы проверить, как продвигается работа над декорациями сцены. Мадам Белинская была очень недовольна тем, что им не дали возможности провести репетицию в костюмах на этой сцене, и ей нужно было срочно известить преподавательницу балета о ее готовности. Двери оказались запертыми. Из-за них доносились стук молотков, звон металла и голоса. Низкий голос Дроссельмейера перекрывал повелительный голоса отца. – Неизменная трагедия жизни состоит в том, что она никогда не бывает такой долгой, как нам бы хотелось. Я не становлюсь моложе, как бы ни старался, – произнес Дроссельмейер, чем вызвал смех Теодора, потом продолжил: – И я часто чувствую, что мне нужна компания. Женщина, с которой можно посидеть у камина в самые холодные зимние ночи. И чтобы она подарила мне наследника, с которым я бы поделился своими знаниями, своим богатством. – Некоторые могут сказать, и наверняка говорят в определенных кругах, будто я виноват в том, что слишком балую свою дочь. Она получала любые книги, хорошее образование и уроки балета, которые так ее увлекают. В результате она стала избалованным и своенравным созданием. Дроссельмейер рассмеялся: – Признаюсь, я заметил в ней некоторое упрямство, но уверен, что сумел бы укротить ее, если вы мне окажете эту честь. У Мариетты невольно на секунду перехватило дыхание. – Не спешите заявлять о своей уверенности. Мариетту не следует недооценивать; она обладает таким острым умом, что могла бы победить даже Сфинкса. Однако вы и сами скорее человек Ренессанса. Будет очень интересно посмотреть, как вы за ней ухаживаете. – В этом я не сомневаюсь. – Гость рассмеялся. Мариетта прислонилась к двери, ее охватило отчаяние. Фредерик все же был прав: она ужасно наивна, когда речь идет о мужских повадках. Ее отец и Дроссельмейер участвуют в совершенно иной игре, и ее в эту игру не допускают. – Я в восторге от вашего интереса, доктор Дроссельмейер. Пойдемте, обсудим дальнейшие дела за бокалом лучшего арманьяка. Мариетта ушла раньше, чем ее успели заметить. Дурные предчувствия теснили грудь. Отец и Дроссельмейер посягали на ее будущее, на ее жизнь, жадные и неумолимые. Очень скоро они совсем ее сожрут. Ида была поглощена чтением последнего выпуска журнала «Татлер» [12] в своей личной гостиной, когда к ней зашла Мариетта. Эта комната привела бы в восторг кондитера своими пастельными тонами: вручную расписанные обои лимонного цвета, кресла с подголовниками из плюша кремового и светло-зеленого оттенков. Светлая, мягкая и пахнущая розами гостиная. Мариетта ворвалась в нее подобно снежному бурану. – Можно мне немного поговорить с тобой, мама? Ида перевернула страницу. – Да, дорогая. Что беспокоит тебя в это прекрасное утро? Мариетта выбрала кресло напротив матери. – Я пришла просить у тебя совета. Я случайно подслушала разговор, который меня очень встревожил. – Неприлично подслушивать под дверью. Мариетта ждала. Она поправляла складки своего вечернего светло-синего платья, отделанного атласными темно-синими лентами и оборкой вокруг декольте. Ида отложила журнал в сторону. – Полагаю, проступок уже совершен. И что ты нечаянно узнала? – У меня есть причины считать, что доктор Дроссельмейер добивается одобрения отца на… Ида прижала руку к груди под нежной вышитой тканью гранатового платья. У нее вырвался тихий вздох. – Неужели меня подводит слух? Неужели добрый доктор Дроссельмейер попросил у отца твоей руки? – Я думаю, это именно так. Щеки Иды зарумянились от радости. – О, Мариетта, дорогая, какой счастливый поворот событий. Поистине, судьба нам улыбнулась сегодня утром. По-видимому, нам надо начать приготовления к свадьбе. На секунду Мариетта пожалела, что не создана по другой модели. Большинство женщин с восторгом участвуют в разговорах о свадьбе и детях. Как характеризует ее то, что она всего этого не желает? Неужели она лишена какой-то существенной части того, что делает женщину женщиной? Неужели она сломлена, обречена смириться с жизнью, вопреки непокорным ветрам ее амбиций, или они унесут ее в одинокое свободное плавание? Мариетта произнесла свои следующие слова, понимая, что, как только они слетят с ее губ, улыбка Иды увянет. Она уже давно не видела свою мать такой искренней. – Я не хочу выходить за него замуж, мама. Брови Иды чуть-чуть сдвинулись, было даже похоже, что она собирается нахмуриться. Когда-то она с готовностью улыбалась, а хмурилась только в тех случаях, когда жизнь вызывала ее неудовольствие. Когда-то ее чувства ясно отражались у нее на лице. Это было до того, как начали появляться тонкие морщинки. Они проникали все глубже, подобно гоблинам с острыми пальцами, и подтачивали ее молодость, побуждая ее закрывать лицо от мира. Видя это, Мариетта чувствовала, что почти понимает те крайние средства, к которым готова была прибегнуть графиня Батори [13] в своей битве за молодость. А чтение «Энеиды» заставило ее поверить, что спуститься в подземный мир легко. – У меня нет желания выходить замуж за Дроссельмейера, – повторила Мариетта. – Признаюсь, я не влюблена в этого человека и не могу даже подумать о том, чтобы провести с ним всю жизнь. – Дорогая. – Ида взяла руки Мариетты в свои ладони. От этого у Мариетты в горле возник ком, потому что она вспомнила те дни, когда мать наряжала ее как куклу, брала за руку и с гордостью водила по Ноттингему. Голубые глаза Иды сияли, словно она тоже вспоминала те дни. – Тебе нечего бояться, Мариетта. Я понимаю твою сдержанность, но помни, женщины не выходят замуж по любви. Я точно вышла не по любви. И все же я прожила много счастливых лет с твоим отцом и очень горжусь тем, что была преданной женой. Комок в горле Мариетты стал еще больше. – Ты когда-нибудь жалела, что не выбрала другого? Что не могла выбрать того, кого желало твое сердце? – Нет, – твердо ответила Ида. – Твой отец был лучшей партией, и я сделала то, что от меня ожидали. Кроме того, романтические браки часто ждет печальная участь. – Она смягчилась. – Дроссельмейер хороший, добрый человек, и он будет хорошо заботиться о тебе. В этом я не сомневаюсь. Я питала надежду, что он к тебе проникнется нежными чувствами с того самого первого обеда, когда мы с ним познакомились, и уверена, что ты станешь очаровательной новобрачной. Может быть, свадьбу надо устроить летом, чтобы мы могли весной посетить континент. Думаю, подвенечное платье надо будет обязательно заказать на Рю-де-ла-Пэ в Париже и приданое из итальянского шелка тоже… – Она погрузилась в свои собственные мечты, забыв о Мариетте.