— Докладываю. Группенфюрер Раттенхубер действительно недолго находился в этом лазарете. Он тяжело ранен в ноги, его прооперировали, но неделю назад за ним из Москвы прилетел самолет с офицерами военной контрразведки. Говорят, его доставили в какой-то центральный госпиталь при одной из главных тюрем НКВД. — Его допрашивали здесь? — Не могу знать точно, господин группенфюрер, но полагаю, что да. Они всех допрашивают. — Главное, чтобы Раттенхубер не проболтался ни о ком, кого он видел из наших здесь, в лазарете. — Думаю, вряд ли кого он мог видеть. Говорят, он был в тяжелом состоянии. — Хорошо, Миш. Что еще удалось узнать? — Сведения о том, что в лазарете после пленения ранеными находятся инспекторы Хофбек и Хеншель, подтвердились. Они в сносном состоянии, поэтому их каждый день таскают на долгие допросы. — Бьют? — Похоже, нет, господин группенфюрер. Они в порядке. Хуже со штурмбаннфюрером СС Линге, он тоже здесь. Вот ему, похоже, крепко достается. Ранен-то он легко, но с допросов его каждый раз тащат два солдата. И лицо его, я вам скажу, очень даже изменилось, опухло сильно, все в кровоподтеках. Жаль Линге. — Да, Миш, жаль. Зная Линге, думаю, он долго не выдержит. Человек, избалованный высшим светом, старший камердинер фюрера все же, очень эмоциональный, натура, как говорится, тонкая. Может сломаться и наговорить всякой ерунды про фюрера, про нас, а русским только это и надо. Бергмюллера, Хеншеля и Хофбека я плохо знаю. Думаю, они меня тоже. Если, конечно, во время допросов не насочиняют чего-либо. Скажите, Миш, а вас допрашивали? — Конечно, допрашивали, раз пять, наверное, или шесть. Вежливо, правда, но строго. Потом давали подписаться, но я ничего не понял. — А зачем же подписывали? Может быть, вы себя оговорили? — Так ведь страшно было, господин группенфюрер. Видели бы вы, какие кулачища у конвойных, прямо трехлитровые пивные кружки, что из «Байришер-Бир» на Петерплац в Мюнхене! — Вы там бывали? — Один раз всего. Я под Мюнхеном в школе связистов СС учился, так вот однажды в сороковом году в увольнении решил заглянуть туда. Ну, я вам скажу, и цены там были! Месячное денежное довольствие оставил за литр пива и порцию белых баварских сосисок! — Да, вы правы, это дорогой пивной ресторан, не для бедных. Кстати, фюрер никогда туда не захаживал из-за дороговизны, считая, что такое же пиво и такие же сосиски можно было отведать в любой мюнхенской пивной. Миш, а о чем вас русские спрашивали во время допросов? Миш потер пальцами виски, долго не отвечал, уставясь взглядом в одну точку пола. — Разное спрашивали, господин группенфюрер. Про семью, работу до войны, где воевал, какие имею награды, как попал в рейхсканцелярию, в фюрербункер. Заставляли несколько раз рисовать его план, указывая помещения, которые занимали фюрер, госпожа Браун, рейхсминистр Геббельс и его семья, группенфюреры Раттенхубер и Мюллер, рейхсляйтер Борман, рейхсюгендфюрер Аксман, бригаденфюрер Монке, адмирал Фосс, генерал Бургдорф, доктор Штумпфеггер и вы, господин группенфюрер. — Что спрашивали про фюрера? — Да много чего, я уже и не помню. Когда, мол, видел его в последний раз, да где, да с кем. Спрашивали, видел ли я, как эсэсовцы из охраны фюрера несли его тело и тело госпожи Браун во двор рейхсканцелярии, кто нес, когда, видел ли костер, на котором сжигали их трупы. — Ну а вы что? — А что я, господин группенфюрер? Я фюрера в бункере и видел-то всего два раза. Один раз — двадцать пятого апреля, а другой — двадцать восьмого. Да и то со спины, когда он с кем-то шел по коридору. А кто его выносил, когда и куда, понятия не имею. — А что они спрашивали про Мюллера, Бормана, Раттенхубера, Аксмана, Монке? — Да все то же. Где, когда, с кем, при каких обстоятельствах? Я честно им рассказал, что ко мне в рубку заглядывали многие послушать эфир. Но чаще других группенфюрер Раттенхубер и бригаденфюрер Монке. Они же вели радиопереговоры с генералами Вейдлингом и Хейнрици. А о чем, я не помню уже. — Что спрашивали обо мне? — Да все то же. Кто вы такой, когда появились в фюрербункере, с кем общались, когда виделись с фюрером, когда и с кем пошли на прорыв? — Ну и что вы? — Я ответил, что вы — личный пилот фюрера, и больше ничего. Они это и без меня уже знали. Так и спросили: «Что можете сказать о личном пилоте Гитлера Гансе Бауре?» А я-то про вас, господин группенфюрер, слава богу, и так не знаю ничего. Ничего про вас в бункере не слышал, не видел, когда и с кем уходили. Так им и сказал. Думается мне, что они больше не будут меня допрашивать. Что с меня, простого солдата, взять можно? Ах, да, забыл совсем. Спрашивали меня, не желаю ли я вступить в какой-то антифашистский фронт, возглавляемый генерал-фельдмаршалом Паулюсом? Ну, я ответил, что ничего не знаю про такой фронт и после войны ни на каких фронтах воевать не желаю. А один из офицеров обругал меня идиотом, не желающим занять в новой Германии достойное место. Например, должность какого-нибудь полицейского начальника, работника бургомистрата или управляющего телефонной станцией. — Молодец, Миш. Они ведь вас таким образом подкупали. Держитесь и дальше такой же линии поведения: никого и ничего не знаю, ничего не слышал. Хотя, кажется, вы не правы. Допрашивать они вас еще будут, и не один раз. И сладкие пилюли вновь предлагать будут. Смотрите не сломайтесь. Еще ничего не потеряно. Германия, Миш, удивительно живучая страна, а народ наш могуч, талантлив и терпелив. — Слушаюсь, господин группенфюрер. Во мне можете не сомневаться. Не хотел вам сразу говорить неприятную вещь. Ваш заместитель, штандартенфюрер СС Бетц умер здесь, в лазарете. — Как? Что с ним случилось? Я ведь его видел в последний раз второго мая, накануне прорыва. Он уходил с Науманом[15] и доктором Штумпфеггером в одной группе. — Говорят, что прорваться удалось одному Науману. Доктор Штумпфеггер погиб неподалеку от рейхсляйтера Бормана. Это вы и сами видели. Штандартенфюрер Бетц получил осколочное ранение в голову и скончался на операционном столе здесь, в лазарете. Баур отвернулся к стене, чтобы никто не видел слез на его впалых и небритых щеках. Миш вытащил из-под кровати утку и на цыпочках вышел из палаты. Глава 9 Как я уже говорил ранее, ни ставший рейхсминистром авиации Геринг, ни Мильх, назначенный статс-секретарем и заместителем министра, так и не смогли (или не захотели) определиться с моим статусом и найти мне место во вновь создаваемых военно-воздушных силах. Целый год и Гитлер не знал, где бы найти пристанище моей должности личного пилота рейхсканцлера Германии и фюрера немецкого народа. Он и слышать не хотел о том, чтобы подчинить меня Герингу. Наконец, в январе тридцать четвертого он принял решение о создании особой авиационной эскадрильи, предназначенной для обслуживания только высшего руководства страны. Специальным указом рейхсканцлера на должность командира этой авиаэскадрильи в звании майора авиации был назначен я. Между тем юридически иерархия моего подчинения так и не была прояснена. Я ведь не числился в штате возрождаемых люфтваффе, был также уволен из «Люфтганзы», следовательно, не мог получать ни там ни там денежного содержания. Рейхсминистр Ламмерс, управлявший рейхсканцелярией, предложил Гитлеру считать меня на государственной гражданской службе и подчинить мою авиаэскадрилью ему. Гитлер возмутился и заявил в присутствии Ламмерса, Гесса, Гиммлера и меня в том смысле, что Баур — человек военный, старый солдат и заниматься всякой канцелярщиной ему не с руки. Он приказал Гиммлеру зачислить меня в СС, куда на баланс передать и всю технику с личным составом моей эскадрильи. Такой поворот событий устроил многих. Гитлер, таким образом, сохранил надо мной единоличное руководство, оградив меня и моих людей от поползновения Геринга. Гиммлер был удовлетворен тем, что в СС появилась возможность развивать авиацию, не подчиненную Герингу. Да и в целом Гиммлер, побаивавшийся Геринга, был очень доволен, что всесильному рейхсминистру утерли нос и сделал это сам Гитлер. Для меня сохранялась относительная свобода в выборе кадровых и технических решений при единоличном подчинении фюреру. Конечно, Геринг и Мильх были крайне недовольны. Но это меня интересовало уже в последнюю очередь. Вскоре приказом Гиммлера мне было присвоено специальное звание штурмбаннфюрера СС и майора полиции, а все мои люди зачислялись в СС с соответствующими их должности званиями. Нас переодели в черную форму СС, которой я искренне гордился. Я договорился с Гиммлером о том, чтобы на форменных фуражках и пилотках разместили особые знаки военно-воздушных сил — парящий орел, несущий в когтях свастику. Финансовые, кадровые и технические вопросы были решены, и я наконец приступил к формированию эскадрильи. Я подписал с концерном Юнкерса контракт о приобретении шести пассажирских Ju-52, надежных и испытанных машин, поставленных уже к лету тридцать четвертого года. Вскоре мы получили шесть самолетов «Шторьх» и два «Зибель», маленьких, но очень прочных машин, предназначенных для доставки спецпочты и курьеров фюрера и правительства, а также для обслуживания высших должностных лиц. В распоряжении Гитлера всегда находились три Ju-52. Личные самолеты указом фюрера предназначались также Герингу и Гессу. Вскоре этот список пополнился рейхсминистром пропаганды Геббельсом, рейхсфюрером СС Гиммлером, генералом Кейтелем и адмиралом Редером. Интересный разговор по этому поводу как-то произошел между фюрером и Герингом, свидетелем которого по неволе оказался я. Геринг, получив утвержденный фюрером список высших руководителей, немедленно прибыл в рейхсканцелярию. В тот момент Гитлер вместе с Гофманом, Шпеером[16], Борманом и мной пили чай в саду внутреннего дворика. Геринг ворвался ураганом и, в раздражении потрясая списком, заявил: — Мой фюрер! Почему в этом списке оказался я, министр авиации?! Неужели мне требуется для полетов особое разрешение?! И что, я не волен в выборе марки самолета?! Я, профессиональный пилот?! — Дорогой Геринг, — примирительным тоном отвечал фюрер, успев, улыбаясь, подмигнуть мне, — не горячитесь так, вам это вредно. Да, отныне и вы будете летать только с моего разрешения и только на той машине, которая пройдет специальное испытание в отряде Баура. Я не могу допускать никаких случайностей и подвергать опасности жизнь и здоровье моего преемника и личного друга. Вы нужны Германии, дорогой Герман, и мне. От таких слов Геринг растаял и на его лоснящейся от косметических кремов физиономии заиграла самодовольная улыбка. Вот так, господа! Учитесь у фюрера уважать верных товарищей и друзей. Надо сказать, с образованием специальной авиаэскадрильи у меня практически не осталось свободного времени. Мне приходилось отбирать лучших пилотов, бортинженеров и техников в «Люфтганзе», по всей Германии отыскивать самый квалифицированный инженерно-технический персонал по наземному обслуживанию и ремонту машин, обучать людей, налаживать график их посменной работы, добиваться создания им комфортных условий жизни и труда, достойной зарплаты. Попасть к нам в авиаотряд было непросто. Кроме моего личного отбора кандидаты и все их родственники проходили тщательную проверку в полиции, а затем, после образования гестапо, в этом серьезном учреждении. От людей требовались не только профессионализм, дисциплинированность и высокая трудоспособность, но еще и определенные психологические достоинства: уравновешенный и неконфликтный характер, коммуникабельность, способность работать в коллективе, взаимовыручка и доброжелательность. Без ложной скромности скажу, мне за короткий срок удалось собрать практически идеальный коллектив, почти одиннадцать лет проработавший, как один отлаженный механизм. На всех аэродромах, где базировались или приземлялись машины моей эскадрильи, наладили очень тщательную систему безопасности. Охрану каждого самолета поначалу несли караульные наряды в составе полицейских и эсэсовцев. Но с тридцать восьмого года охрану перепоручили только подразделениям СС со специально натренированными собаками. Ни один человек, включая охранников, не имел доступа ни в один самолет без моего личного письменного разрешения и без командира экипажа. Хотя враг предпринимал подобные попытки. Так, однажды представители абвера донесли о готовящемся акте террора против одного из лидеров рейха в Праге. Злоумышленники пытались установить в самолете взрывное устройство с часовым управлением. Мину обнаружила овчарка. Но диверсанты не знали, что в соответствии с моим приказом каждый самолет моей эскадрильи перед плановым полетом проходил двойную проверку. После завершения предыдущего полета машина проверялась самым тщательным образом экипажем и инженерно-технической службой аэродрома. Такой же проверке она подвергалась накануне нового полета, а затем поднималась в воздух, совершая тестовый полет над аэродромом, длившийся не менее получаса. Такие меры надежно перекрыли все пути проникновения к машинам и предотвращали акты террора. С 1 сентября тридцать девятого года, со времени начала войны, все полеты с фюрером сопровождались дополнительными мерами безопасности. На борт моего самолета принималась группа специально подготовленных и хорошо вооруженных офицеров СД в составе 4–5 человек. Кроме того, нас сопровождали еще три самолета с отрядом личной охраны фюрера. Одна машина вылетала и садилась раньше нас, и отряд охранников заранее проверял условия безопасности на аэродроме. Затем приземлялись две другие машины. Когда же садились мы, полсотни натренированных охранников уже надежно блокировали все подходы к фюреру. Вначале всю систему безопасности полетов фюрера разрабатывали мы с Гиммлером. Впоследствии, когда у рейхсфюрера СС значительно прибавилось работы и ответственности, этими проблемами я занимался с Раттенхубером, с которым у меня сложились добрые и самые теплые товарищеские отношения. * * * Наш второй медовый месяц с Доррит, длившийся почти семь месяцев, завершился так же неожиданно, как и начался. В начале апреля тридцать четвертого после непродолжительного улучшения ее самочувствия начался новый кризис болезни, затяжной и, как оказалось, последний. В известной степени виновником ухудшения, как считала Доррит, был я. Ранее я уже говорил, Доррит ненавидела нацистов, хотя хорошо относилась к фюреру и Герингу лично, дружила с Гофманом и его супругой. Ее раздражала, как она выражалась, «звериная и человеконенавистническая идеология» нацизма, самодовольство, чванство, безграмотность и тупость вождей НСДАП. Особенно отвратительны ей были Розенберг, Гесс, Гиммлер, Шауб. Она упрашивала меня отказаться от работы с Гитлером, остаться в «Люфтганзе», честно служить интересам Германии, будучи уважаемым и всеми ценимым летчиком гражданской авиации. Никакие доводы о чрезвычайно высокой зарплате и особом социальном статусе нашей семьи при службе с Гитлером в расчет не принимались. Когда же я однажды вернулся домой в новой форме офицера СС, Доррит упала в обморок и двое суток находилась в бессознательном состоянии. День за днем Доррит медленно угасала. Она практически не вставала с постели, никого, кроме дочери, не узнавала. Ее лицо заострилось, а кожа постепенно приобрела пепельный оттенок. Брат Доррит и врачи, приезжавшие с ним из Берлина, утверждали, что ее дни сочтены, коллапс может наступить в любую минуту. Я тяжело переживал увядание супруги, моей любимой женщины, моего самого надежного друга. Дочь замкнулась в себе, часто тихо плакала в своей комнате, подолгу сидела рядом с матерью, гладила ее руки, о чем-то шептала. Мама, моя добрая и терпеливая мама, все заботы о Доррит и внучке взяла на себя. Встречая меня, изредка наведывавшегося домой из-за загруженности по работе, она кормила меня, приговаривая: — Доррит, конечно, прекрасная жена, мать и невестка. Но на все воля Божья. Дочь уже большая, ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. Я уверена, ты еще будешь счастлив, а вместе с тобой и я, твоя искренне любящая мать. Глава 10 В самом начале работы опергруппы Савельев столкнулся с несколькими, как ему казалось, неразрешимыми проблемами. Во-первых, приказ о сборе материалов, оборудования, машин, инструментов, приборов для вывоза в СССР представлялся ему сродни задаче «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Он, привыкший к точным цифрам и фактам, поначалу растерялся, не сумев поставить ясную задачу исследователям и инженерам. Первым пришел на выручку майор Снигирев. Савельев как-то поделился с ним своими сомнениями. Снигирев принес в кабинет начальника папку с входящими документами. — Вот, глядите, Александр Васильевич. Савельев читал постановления ГКО: от 28 марта 1945 года «О вывозе оборудования мастерской цветного литья в г. Рослау», от 31 мая 1945 года «О вывозе оборудования и металла с немецкого судостроительного завода акционерного общества “Гебрюдер Захсенберг” в г. Рослау на Эльбе на завод № 497 НКСП в г. Севастополь», от 8 июня 1945 года «О вывозе оборудования с различных заводов, расположенных в гг. Рослау, Каменец, Гюстров, Варнемюнде, Рейхенберг, Виттенберг, Ландесгут, Штральзунд на предприятия Наркомсудпрома». — Думаю, Александр Васильевич, с этого и надо начать. Ведь скоро все равно здесь появятся конкретные исполнители этих документов. Так мы хоть начнем до них. Окончательно сомнения Савельева рассеялись после его встречи с гражданской частью опергруппы, вернее, с ее исследовательско-инженерным составом. В спешке сборов Барышникову и Савельеву так и не удалось в Москве познакомиться с представителями научно-исследовательских и испытательных институтов, знакомство произошло в Рослау. Перед встречей Савельев тщательно изучил их личные дела, узнав, что большинство сидели по 58-й статье, работали в шарашках[17], у некоторых судимость не была снята. Но на первое совещание он пригласил только старших от институтов, полагая, что проку от собрания четырех десятков специалистов будет мало. Савельев называл фамилию и должность присутствовавших, поглядывая в их личные дела.