— Галилей! Иди сюда!.. Куда ты подевался? Поднявшись на крыльцо, она стала искать в кармане ключи от дома. И только тут заметила, что стоит в луже. Алой луже. От двери до конца крыльца тянулся кровавый шлейф. Дыхание остановилось; с бешено бьющимся сердцем она медленно пошла по зловещему следу. Добравшись до угла террасы, где три маленькие ступеньки вели на луг, она, не сдержавшись, испустила жуткий крик, хотя изо всех сил зажимала рукой рот. Внизу у лестницы, в море алой крови… Распахнутая пасть, застывшие конечности, окровавленная шерсть… — Господи! — прошептала Серван. Наконец, обретя способность двигаться, она неверным шагом спустилась со ступенек. Удостовериться, что он мертв. Присев на корточки, она протянула дрожащую руку к голове животного. Но не смогла до него дотронуться, резко выпрямилась и отбежала в сторону. Не в состоянии более выносить зрелище изуродованного трупа, она побежала на другой конец террасы — спрятаться. Убежать, и как можно дальше. Сидя на нагретом солнцем дереве, она поджала ноги и опустила голову на колени. Отрывистое дыхание, влажные руки, нервные спазмы. Венсан приедет с минуты на минуту! Боже мой! Что с ним будет? * * * Лапаз попытался перейти на вторую скорость, но мотор «мазды» с урчанием выразил свое неудовольствие. Оставшись на первой, он продолжал тащиться по грунтовой дороге. Никогда еще он так медленно не проезжал километры, отделявшие его от дома, поэтому, когда впереди показался последний поворот, он вздохнул с облегчением. Еще несколько десятков метров, и он на месте. Он купил все необходимое для отличного ужина, выбрав блюда, которые предпочитала Серван, чьи вкусы он постепенно узнавал. Зачем он это делал? Чтобы быть возле нее. Рядом с ней. Потому что вдали от нее ему плохо. Только ради этого… Неожиданно на переднем ветровом стекле проступили очертания лица Лоры. Ему плохо вдали от нее. Серван никогда не залечит эту зияющую рану. Тогда почему он так упорствует?.. Он упрямо упирался в глухую стену, но сделать шаг назад у него не хватало сил. Припарковав «мазду» рядом с пикапом, он, не удержавшись, осмотрел его со всех сторон, желая убедиться, что внедорожник по-прежнему представляет собой единое целое. Давний, типично мужской рефлекс. Взяв с заднего сиденья пакеты с провизией, он увидел, что Серван идет к нему навстречу. — Ну и как? Ты влюбилась в мою тачку? И хочешь у меня ее купить?.. Что ж, могу продать тебе за хорошую цену! Тут он заметил, что глаза Серван полны ужаса, а лицо изменилось так, словно произошла вселенская катастрофа. — Что случилось? — Венсан… Как ему сказать? Поставив пакеты на землю, он подошел к ней: — Серван, в чем дело? — Это… Галилей. — Галилей? Что? Что он сделал? — Ничего… Он умер. Венсан словно не услышал ее. Как будто она говорила на чужом языке. — Пойдем, — позвала она. — Он там, в стороне… Она направилась за угол дома, и он, немного поколебавшись, последовал за ней. И замер возле истерзанных останков. — Мне очень жаль, Венсан. Я ничего не могла сделать. Я нашла его уже вот так… Он стоял молча, потом опустился на колени рядом с мертвым верным товарищем. Взял его на руки и понес на террасу. В жуткой тишине. Он сел в старое деревянное кресло, положив на колени труп собаки. И принялся осторожно гладить застывающее тело. Стоя напротив, Серван никак не могла поймать его взгляд. Словно он ушел в другой мир. Недоступный и потрясенный до глубины души. — Венсан, — прошептала она, — скажи мне что-нибудь… Он поднял голову, вспомнив наконец, что он не один. — Как это случилось? — спросила она. — Выстрелом из ружья, — ответил он, снова опуская глаза. Он продолжал гладить окровавленную шерсть Галилея. Серван не осмеливалась нарушить его молчание; минуты казались вечностью. Наконец он опустил собаку на землю и отправился в пристройку за лопатой. * * * Венсан вернулся в дом, когда Серван заканчивала накрывать на стол. Было уже поздно, почти девять вечера: его печальная работа заняла много времени. — Я приготовила ужин, — проговорила она. — И правильно сделала. — Сколько ему было лет? — Семь. Семь лет вместе. Единственный, кто никогда не предавал. Венсан принял душ, потом они сели за стол. Проводник не говорил ни слова. Замкнувшись в молчании, последнем известном ему способе защиты. — Хочешь, чтобы я ушла? — спросила Серван. — Если ты хочешь побыть один, я тебя пойму… — Останься, прошу тебя… Мне очень жаль, что я неразговорчив, но… Наверное, я смешон, ведь подобное проявление чувств… — Вовсе нет. Я все понимаю, ты же знаешь. — Мне будет его не хватать. — Мне тоже будет не хватать его… Думаешь, что… Что произошло? — А ты не поняла? — удивился он. — Это предупреждение. Вот что может произойти со мной, если я буду продолжать совать нос в их делишки. — Но… Они же не знают, что мы ведем расследование! — Правда? Ты считаешь, что твой визит в мэрию остался незамеченным? И моя поездка к Жюльену, чтобы поговорить с ним о водоочистной станции?.. Скорее всего, они следили за мной… Я точно не знаю, но это явно знак: кто-то убил Галилея, чтобы усмирить меня… Предупредить, что следующий заряд крупной дроби предназначается мне. — В отличие от тебя, у меня нет уверенности… Может, это несчастный случай. Какой-нибудь браконьер… Ведь Галилей вполне мог отправиться погулять в лес, и… — Что ты такое говоришь? Его убили здесь. На дороге нет следов крови. Только на крыльце и за углом дома. Для жандарма ты не слишком сообразительна! Она отнесла его оскорбительное замечание на счет горя. Бессмысленно отвечать ему: в любом случае он прав. Галилей убит непосредственно возле дома. Но относительно мотивов убийства у нее оставались сомнения. Они продолжали ужинать, но атмосфера становилась напряженной. Разговор не клеился. Такой прекрасный день, и такое страшное завершение.