— Во всяком случае, мне казалось, что сегодня утром я ясно все сказал, — проговорил Лапаз. — Разве нет? — Я… Венсан, я… Она уже не могла сдержать слез, и проводник на миг закрыл глаза. Он ненавидел такие сцены. — Прекрати, Мириам, — произнес он, прикрывая дверь у себя за спиной. — Прекрати, пожалуйста… — Я не могу! — простонала она. — Я… Ей бы не удалось ему соврать. Все ее благоразумные решения рассеялись как дым. Но истина такова, что признать ее еще труднее. — Венсан, я… — Что? Ты в меня влюбилась? — догадался он. — Но мы даже толком незнакомы! Что за ерунду ты городишь? Она продолжала плакать, он терял терпение: — Мириам, прекрати, прошу тебя… В конце концов, это просто смешно. — Я знаю, что мы едва знакомы, — сумела выговорить она. — Но я ничего не могу поделать, я все время думаю о тебе… — Ты уже не девочка, так что давай веди себя как взрослая женщина! А судя по твоей реакции, тебе лучше вообще сюда не возвращаться. Каждое слово разило словно острый кинжал, погружавшийся в ее нежную, но утратившую жизнь плоть. — Нам лучше больше не видеться, — подвел итог Венсан. Финальная эстакада[3]. Мириам медленно шагнула назад; ее шатало. Венсан, не пошевелившись, смотрел, как она уходит. Она села в машину, но, чтобы тронуться с места, ей пришлось несколько раз включать зажигание. Наконец она исчезла за поворотом дороги, и он вернулся в дом. — Что это было? — тревожно спросила Серван. — Ничего. Глава 7 — Еще! Бертиль открыла бутылку «Гленфиддика». Хозяйка бистро выглядела лет на шестьдесят, кругленькая, обходительная, настоящая ласковая мамаша. Однако в этот вечер она была очень встревожена; уже давно она не видела, чтобы Лапаз, словно магнит, прилип к стойке ее бара… Наполнив его стакан, она бросила туда три кусочка льда. В первый июньский день солнце на небе стремительно клонилось к закату. Венсан закурил и одним махом опрокинул стакан виски. — Еще, — пробормотал он. Бертиль вздохнула: — Что с тобой случилось, звезда моя? — Не твое дело! Налей мне еще… — Да ты и так уже пьян в стельку! — И что? Налей-ка мне лучше еще стаканчик… Она безропотно подчинилась. Нет смысла добавлять лед, он не успевал растворяться. Новый стакан Венсан выпил не так быстро. Он не был пьян; чтобы потерять человеческий облик, ему требовалось гораздо больше. Забыть. Этот день мог бы стать отличным. Ничего особенного, просто отличный день. Спокойное, одинокое утро. Подъем в семь часов, завтрак на террасе с первыми лучами ослепительного солнца. А потом все рухнуло. Он разжал левый кулак и с тоской взглянул на измятый клочок бумаги, где он написал свой номер телефона. Оторванный наспех угол бумажной скатерти. Запятнанный кровью. Позвони мне, когда захочешь. Он сделал знак Бертиль; та уже не пыталась отговорить его пить. — Оставь мне бутылку, — излишне отчетливо попросил он. Она заткнула пробкой бутылку виски двенадцатилетней выдержки и поставила ее на барную стойку. Венсан не отрывал взгляда от клочка бумаги. От чертова клочка бумаги. Клочка, который Мишель швырнула ему в лицо. — Он валялся рядом с ней, когда я обнаружила ее… Полагаю, это ты написал? Лицо, обезумевшее от горя, слова, ранящие сильнее любого оружия. Слова, которые он так хорошо умел использовать, чтобы завлекать свои жертвы, а потом добивать их. Нет, он не убийца, как назвала его Мишель. Назвала громко, на крике: — Ты мерзавец! Эгоист… Убийца! Нет, он не убивал Мириам. Не держал лезвие, перерезавшее вены на ее тонких запястьях. Две ночи не значат ничего. Совершенно ничего. Она не могла покинуть этот мир из-за такой безделицы. Невозможно. Мишель вряд ли когда-нибудь забудет ее безжизненное тело, распростершееся на кровати, скованное, как ей показалось, глубоким сном. В то время как это был вечный сон. Давай, малышка, ты уже опоздала. Слишком поздно. Свет погашен, говорить больше не о чем. Конец представления. — Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!.. Когда Мишель добралась до Анколи, чтобы выплеснуть свою ярость, там находился Пьер. Его взгляд стал суров как никогда; друг, превратившийся в судью. Генеральный прокурор, зачитывающий приговор. Неумолимый. — Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!.. Забыть. Он снова наполнил стакан. Нет смысла добавлять лед, вкус больше не имел значения. Значим только результат. Забыть. Рухнуть здесь, в этом гребаном бистро. Выблевать на пол собственные кишки, чтобы вместе с ними вышла вся пакость… Чтобы освободить голову. Как она могла до́ смерти влюбиться в него? Влюбиться так быстро, так сильно. Нет, тут, конечно же, что-то другое. Но даже если он стал всего лишь детонатором… Чертова головная боль! От волнения, наверное. Потрясение, это точно.