– Поди скажи миссис Смит и остальным. Они будут в восторге. А сама через силу, еле волоча ноги, поплелась к Большому дому, в гостиную, где – чудо из чудес! – Фиа не работала, а разговаривала за чаем с Энн Мюллер. Когда вошла Мэгги, они обернулись и по ее лицу сразу поняли: что-то стряслось. Восемнадцать лет кряду Мюллеры приезжали в Дрохеду погостить, и казалось, так будет всегда. Но минувшей осенью Людвиг скоропостижно умер, и Мэгги тотчас написала Энн, предлагая ей совсем переселиться в Дрохеду. Места сколько угодно, в домике для гостей можно жить самой по себе, и никто не помешает; если гордость иначе не позволяет, пускай Энн платит за жилье, хотя, право слово, у Клири хватит денег и на тысячу постоянных гостей. Для Мэгги это был случай отблагодарить Энн за памятные одинокие годы в Квинсленде, а для Энн – поистине спасение. В Химмельхохе ей без Людвига стало невыносимо одиноко. Впрочем, Химмельхох она не продала, а оставила там управляющего: после ее смерти все унаследует Джастина. – Что случилось, Мэгги? – спросила Энн. Мэгги опустилась в кресло. – Похоже, меня поразил карающий гром небесный. – Что такое? – Обе вы были правы. Вы говорили, я его потеряю. А я не верила, я всерьез воображала, что одолею Господа Бога. Но ни одной женщине на свете не одолеть Бога. Ведь он мужчина. Фиа налила дочери чаю. – На, выпей, – сказала она, словно чай подкрепляет не хуже коньяка. – Почему это ты его потеряла? – Он собирается стать священником. Она засмеялась и заплакала. Энн взялась за свои костыли, проковыляла к Мэгги, неловко села на ручку ее кресла и принялась гладить чудесные огненно-золотые волосы. – Ну-ну, родная! Не так уж это страшно. – Вы знаете про Дэна? – спросила Фиа. – Всегда знала, – ответила Энн. Мэгги сдержала слезы. – По-вашему, это не так страшно? Это начало конца, неужели вы не понимаете? Возмездие. Я украла Ральфа у Бога – и расплачиваюсь сыном. Ты мне сказала, что это кража, мама, помнишь? Я не хотела тебе верить, но ты, как всегда, была права. – Он поступит в колледж Святого Патрика? – деловито осведомилась Фиа. Мэгги засмеялась – теперь почти уже обычным своим смехом. – Это была бы еще не полная расплата, мама. Нет, конечно, я отошлю его к Ральфу. Половина в нем от Ральфа, вот пускай Ральф и радуется. – Она пожала плечами. – Он для меня больше значит, чем Ральф, и я знала, что он захочет поехать в Рим. – А вы сказали Ральфу про Дэна? – спросила Энн; об этом заговорили впервые. – Нет, и никогда не скажу. Никогда! – Они так похожи, он может и сам догадаться. – Кто, Ральф? Никогда он не догадается! Это уж во всяком случае останется при мне. Я посылаю ему моего сына – моего, и только. Своего сына он от меня не получит. – Берегитесь богов, Мэгги, боги ревнивы, – мягко сказала Энн. – Может быть, они еще не покончили свои счеты с вами. – Что еще они могут мне сделать? – горько возразила Мэгги. Джастина, услышав новость, пришла в бешенство, хотя в последние три-четыре года она втайне подозревала, что это может случиться. На Мэгги решение Дэна обрушилось как гром с ясного неба, но для Джастины это был ледяной душ, которого она давно ждала. Ведь они вместе учились в сиднейской школе, и еще тогда Дэн поверил ей многое, о чем никогда не заговаривал с матерью. Джастина знала, как много значит для Дэна религия – и не только Бог, но мистический смысл католических обрядов. Будь он даже воспитан как протестант, думала она, он неизбежно перешел бы в католическую веру, которая одна может утолить что-то, заложенное в его душе, таков уж он по самой природе своей. Суровый Бог кальвинистов не для Дэна. Бог Дэна озарен бликами разноцветных витражей, окутан курящимся ладаном, обряжен в кружева и золотые вышивки, воспет в изысканной музыке, и мольбы к нему возносятся в звучных латинских стихах. И еще злая насмешка судьбы: человек одарен редкой красотой, а горюет об этом, как о жестокой помехе, словно он – калека. Именно так относится к своей наружности Дэн. Всякое упоминание о ней его коробит; похоже, он бы предпочел быть уродом и уж никак не привлекать людей своим видом. Сестра отчасти его понимала и, может быть, потому, что ее-то профессия неотделима от известного самолюбования, даже одобряла, что у Дэна этого нет. Но никак не могла понять, почему он не просто равнодушен к своей внешности, а относится к ней с каким-то яростным отвращением. И голос пола в нем явно приглушен, а почему – тоже неясно: то ли он великолепно научился сублимировать свои страсти, то ли в этом прекрасном теле не хватает чего-то существенного, что вырабатывается только мозгом. Вероятнее первая причина, недаром Дэн постоянно занимается каким-нибудь спортом, требующим много сил, и к ночи валится в постель, изнемогая от усталости. Джастина хорошо знала, что от природы брат вполне «нормален», иначе говоря, отнюдь не склонен к однополой любви, знала даже, какие девушки ему нравятся – высокие, пышные, темноволосые. Но все чувства в нем приглушены; он не замечает, каковы на ощупь вещи, которые он держит в руках, не ощущает запахов, не испытывает особого удовольствия от форм и красок того, что его окружает. Уж очень внезапно и сильно надо его поразить, чтобы его потянуло к женщине, и лишь в такие редчайшие минуты он как будто сознает, что есть на свете вполне земные ощущения и переживания, с которыми почти все люди стараются не расставаться как можно дольше. Дэн обо всем сказал сестре после спектакля, за кулисами Каллоуденского театра. В тот день получено было согласие Рима; Дэну не терпелось поделиться новостью с Джастиной, хоть он и знал, что ей это совсем не понравится. Прежде он говорил ей о своих мечтах и стремлениях гораздо меньше, чем хотел бы, ведь она сразу начинала сердиться. Но в тот вечер, за кулисами, он уже не в силах был сдержать радость. – Балда, – с отвращением сказала Джастина. – Ничего другого я не хочу. – Болван. – От того, что ты меня ругаешь, ничего не изменится, Джас. – Думаешь, я этого не понимаю? Просто ругань помогает немного отвести душу, мне необходима хоть какая-то разрядка. – Я думал, ты неплохо разрядила свои чувства на сцене в роли Электры. Ты очень хорошо играла, Джас. – После нынешней новости сыграю еще лучше, – мрачно пообещала Джастина. – Ты что же, пойдешь в колледж Святого Патрика? – Нет, я еду в Рим, к кардиналу де Брикассару. Мама уже все устроила. – Что ты, Дэн! В такую даль! – А почему бы и тебе не поехать, ну хоть в Англию? При твоей подготовке и способностях уж наверно не так трудно поступить в какую-нибудь труппу. Джастина сидела перед зеркалом, еще в наряде Электры, снимала грим; причудливо подведенные, в черных кругах, необыкновенные глаза ее казались еще необыкновеннее. Она медленно кивнула. – Да, наверное, и я могу уехать, правда? – задумчиво сказала она. – Давно пора… в Австралии становится тесновато… Правильно, друг! Ты попал в точку! Англия так Англия! – Великолепно! Ты только подумай! У меня ведь будут каникулы, в духовных семинариях учащихся отпускают, все равно как в университете. Мы подгадаем так, чтобы отдохнуть вместе, попутешествуем немного по Европе, а потом съездим домой, в Дрохеду. Я все-все обдумал, Джас! Если еще и ты будешь поблизости, все просто превосходно! Джастина заулыбалась: – Ну еще бы! Если я не смогу с тобой поболтать, разве это жизнь? – Вот-вот, недаром я боялся, что ты так скажешь. – Дэн тоже улыбнулся. – Нет, серьезно, Джас, ты меня беспокоишь. Предпочитаю, чтобы ты была поближе и нам можно было бы хоть изредка видеться. А то кто же станет для тебя голосом совести? Он скользнул между шлемом античного воина и устрашающей маской Пифии, сел на пол, собрался в комок, чтобы занимать поменьше места, – теперь он видел лицо сестры и притом ни у кого не путался под ногами. В Каллоуденском театре только у двух звезд были отдельные уборные, а Джастина пока еще не стала звездой. Она одевалась в общей артистической комнате, где непрестанно сновали взад и вперед ее подруги. – Черт подери этого кардинала де Брикассара! – сказала она со злостью. – Я его с первого взгляда возненавидела. Дэн засмеялся: – Ничего подобного, это ты выдумываешь. – Нет, возненавидела! – Ничего подобного. Тетя Энн мне раз на Рождество рассказала, а ты не знаешь. – Чего я не знаю? – опасливо спросила Джастина. – Когда ты была маленькая, он поил тебя из бутылочки и укачал, и ты уснула у него на руках. Тетя Энн говорит, маленькая ты была ужасная капризуля и терпеть не могла, когда тебя брали на руки, а когда он тебя взял, тебе очень даже понравилось. – Враки! – Нет, не враки. – Дэн улыбался. – А теперь, собственно, с чего ты его уж так ненавидишь? – Ненавижу, и все. Тощий старый священник, меня от него тошнит. – А мне он нравится. И всегда нравился. Отец Уотти называет его – истинный пастырь. И я тоже так думаю. – Ну и так его разэтак… – Джастина!!! – Ага, наконец-то ты оскорблен в своих лучших чувствах! Пари держу, ты думал, я и слов таких не знаю. Глаза Дэна заискрились смехом. – А ты знаешь, что это значит? Ну-ка, Джасси, давай объясни мне! Когда Дэн начинал ее поддразнивать, Джастина устоять не могла, ее глаза тоже весело заблестели. – Ну, может, ты собираешься стать святым, балда несчастная, но если ты до сих пор не знаешь, что это такое, лучше уж и не узнавай. Дэн стал серьезен. – Не беспокойся, не стану.