Не отъехали мы ещё и пары миль от Перл-Крика, как на дорогу из тени ореха-гикори выгреб чёрный «форд», весь изрытый вмятинами, — машина проехала прямо рядом с нами и обдала нас брызгами грязи. Пассажирское сиденье занимал краснолицый человек в большой белой шляпе. Он помахал папе рукой в открытое окно и указал на обочину. Папа притормозил: — Всё в порядке, сынок. Это местная полиция. Я их знаю. Подожди меня здесь, слышишь? Папа вылез из автомобиля, а я скользнул за руль. Папа зашёл за машину, а пассажир помятого «форда» с большой белой шляпой на голове тоже вышел наружу. Это был мощный и крепкий мужчина в серо-зелёном форменном костюме — рукава спущены и застёгнуты на все пуговицы, словно на дворе стояла лютая стужа. На рубашке я разглядел полицейский значок. Водитель, парень с желтоватым лицом в шляпе песочного цвета с почти плоской тульей — из-за этого шляпа напоминала крышку от маслобойки, — сидел за рулём и жевал табак. Человек в большой шляпе пожал папе руку. Я отлично слышал их разговор. Краснолицый сказал: — Рад тебя видеть, Джейкоб. Слыхал, ты там у себя в округе констеблем заделался. — Вот не ожидал, что ты мне так обрадуешься, Вудро, — ответил папа, — так что не притворяйся. Человек хохотнул. Снял шляпу, вынул из кармана платок и отёр пот с её внутренней стороны. Волосы у него были огненно-рыжие, даже красные — ещё краснее, чем лицо. — Это с тобой Ральф Пердью? — спросил папа. Человек, которого папа назвал Вудро, на вопрос не ответил. Он сказал: — Джейкоб, надо с тобой поговорить. У вас ведь какую-то черномазую там убили. Мы слыхали об этом. — А кто, не слыхал? — Ну, я-то, положим, мог бы долго ходить вокруг да около, только не буду. Мысль у меня простая. В этих краях уже не твой круг полномочий. — Так если б я расследовал преступление и расследование привело бы меня сюда, ты бы мне подсобил, правда ведь, Вудро? — Да брось, ты ведь знаешь. Но — черномазая? Послушай, Джейкоб, позволь, я дам тебе кой-какой совет… — Это мы уже проходили. — Ты уж его учти, ладно? Папа не ответил. — Вот, бывает, убьют ниггера, а бывает, белого, а бывает, что ниггера и белого или белого и ниггера. — Убийство есть убийство. — Давай по-другому скажу. Здешние черномазые не желают, чтобы в ихние дела совались посторонние. Ни ты. Ни я. — Но мы ведь — закон. — Да, но вот смотри: завалили где-то в дебрях черномазую — это одно дело. Не похоже, будто это хорошая черномазая. Да и вряд ли нас это должно хоть сколько-нибудь беспокоить. Одной меньше, вот и вся недолга. А порешил-то её, похоже, какой-нибудь из ейных хахалей. Не дала, а может, дала кому-то другому. Всегда ведь что-то такое случалось… Ты, Джейкоб, мыслишь, как истинный христианин, и это хорошо. Но ведь ниггеры и сами о себе позаботятся. Им нравится так, а нам нравится этак. Сунутся они в дела белых, тут уж мы сложа руки сидеть не станем. Белый ниггера завалит — тогда нам и отвечать. Ниггер белого завалит — тогда нам уж точно отвечать. Ну а тут… — Труп есть труп, — возразил папа. — Разве это не наша ответственность? — Некоторые вещи за долгое время сложились определённым образом, вот и не следует их менять. — Я-то думал, янки надрали нам задницу, — сказал папа, — а Линкольн вроде как дал рабам свободу. — Ну лично мне янки задницу не драли. Джейкоб, то, что тут случилось, по-моему, очевидно. Кто-то соскочил с поезда, вероятнее всего, какой-то черномазый побродяга, из тех, что цепляются на вагоны, и решил, что неплохо бы малость развлечься. Вот и спутался с этой черномазой женщиной, а денежек-то нету. Она, видимо, попыталась его зарезать. Ну а кончилось тем, что это он её успокоил, да и запрыгнул себе на следующий поезд. Доктор Стивенсон — он так это видит. — Забавно, — усмехнулся папа. — А мне он сказал, что думает на ягуара. Или на дикого кабана. Или что ягуар всё сам сделал, а дикий кабан только придерживал. Точно не помню. А когда эти оба управились, то примотали её к дереву колючей проволокой. — Джейкоб… — С каких это пор доктор Стивенсон может посмотреть одним глазом на мёртвое тело и понять, что убийца — какой-то там побродяга? Может, побродяга ему записку оставил? — Тьфу на тебя, Джейкоб! По всему округу каждая собака знает, что ты — негролюб, а не остережёшься, так, того и гляди, вырастишь новое поколение ниггерских угодников, а там ниггеры совсем уже на голову сядут да ножки свесят. Это у вас, у нас-то мы за своими ниггерами по-другому следим. — Хочу тебе кое-что сказать, Вудро. Помнишь, как-то в юные годы ты свалился с баржи и чуть не утонул к чёртовой матери… — Так, вот только в это ты меня носом не тыкай. — Попал в водоворот, и тебя почти уже засосало? Но не засосало. — Я тебя за это отблагодарил. — Было такое. Ты и впрямь запомнил моё добро. Хотя люди мы с тобой и разные, я завсегда полагал: когда доходит до дела, ты мужик правильный. Но порой жалею, что не поплыл тогда дальше и не дал тебе уйти под воду. И если мне не показалось, и твои слова про новое поколение ниггерских угодников — это правда вроде как угроза моей семье, ох и сломаю тогда я тебе твою паршивую шею! Вудро совсем побагровел и надел шляпу. — Никакая это была не угроза. Но ты всё ж таки попомни мои слова. — Да говори что хочешь, но попомни, что только что сказал я. Пропусти мои слова через себя, Вудро. А я поехал домой. — Я ещё не закончил, Джейкоб. — Закончил, закончил, — бросил папа. Папа двинулся прочь, а Вудро окликнул: — Мэй-Линн от меня привет передать не забудь! Папа тотчас же замер. Я заметил, как у него на шее вздулись жилы, и подумал на миг, что вот сейчас он обернётся, но папа не обернулся. Пошёл себе дальше. Я соскользнул с водительского сиденья и подождал, когда папа залезет в машину. Когда он уселся за руль, я спросил: — Всё в порядке, пап? — Всё чудесно, сынок. Просто чудесно. Я оглянулся и увидел: помятая чёрная машина разворачивается и уезжает в другую сторону, а из окна свешивается рука человека по имени Вудро — со спущенным рукавом. * * * Когда мы приехали, папа высадил меня, развернул «форд» и укатил. Не сказал, куда поехал. Попросил только передать маме, чтобы та не волновалась. Не вернулся он до самой темноты и весь вечер молчал. После ужина мама с папой сели за книги, она читала Библию, а он — сначала каталог семян, потом — «Альманах фермера». Но читал папа, похоже, машинально, не вникая в смысл. Я заметил, что он уже очень долго не переворачивает страницу. Один раз он оглянулся на маму, вздохнул и снова уткнулся в открытую книгу, точно хотел, чтобы бумага впитала его, будто краску. Мы с сестрой играли в шашки, и, после того как я обыграл Том четыре раза подряд, она вспылила, перевернула доску и ушла на веранду. Там стояла парочка раскладушек, и порой, в самую жару, именно там мы с Том и спали. Обычно-то я не сильно пёкся о том, как она себя чувствует, но, видимо, картина, на какую я насмотрелся в ледохранилище, меня смягчила. Я вышел на веранду. Том лежала на раскладушке, запрокинула руки за голову и смотрела в потолок. — Это же всего лишь игра, — сказал я и осознал, что, наверно, стоило всё же разок ей поддаться. — Да всё путём, — буркнула она. Я присел на другую раскладушку. Мы сидели молча и слушали, как поют сверчки, а какие-то насекомые стукаются о сетку. — А вот эта женщина, которую мы нашли, — вдруг спросила Том, — как думаешь, это Человек-козёл её так? — Доктор Стивенсон сказал, что это какой-нибудь зверь. Доктор Тинн считает, что человек. А тамошний констебль думает, что это был побродяга. — Откуда ты всё это знаешь? — удивилась она. — Да подслушал ихний разговор. — Побродяга это кто, чудище? — Это дядька такой — прицепится к вагону и катается себе бесплатно. — Так это человек, верно? А то ты сказал: зверь, человек или побродяга. — Думаю, да. — А мог это быть Человек-козёл? — Папа говорит, что нет. Но если сложить вместе, что каждый говорит, — так у нас Человек-козёл и получится. Мисс Мэгги — та вон тоже думает, что это он.