Ронан отлично рассчитал время. Ганси унаследовал от матери искреннюю нелюбовь к выказыванию сильных чувств на публике («Лица окружающих тебя людей, Дик, – это зеркала… стремись к тому, чтобы они всегда отражали улыбку»); получив эту новость в окружении изящного фарфора и смеющихся дам за пятьдесят, он успел понять, как на нее реагировать. – Всё хорошо? – поинтересовалась сидевшая напротив женщина. Ганси хлопнул глазами. – О. Да, спасибо. Не существовало обстоятельств, при которых он ответил бы на ее вопрос как-то иначе. Разве что если бы умер какой-нибудь близкий родственник. Или если бы Ганси оторвали руку. Возможно. Приняв поднос с сэндвичами от женщины, сидевшей справа, чтобы передать его соседке слева, Ганси задумался, не проснулся ли еще Адам. Он подозревал, что тот всё равно не спустится, даже если уже не спит. В его памяти возник образ Адама, швыряющего безделушки со столика на пол. – Какие восхитительные сэндвичи, – сказала дама справа даме слева. Ну или она обращалась к Ганси. – Это из «Клариссы», – машинально ответил он. – Огурцы местные. «Ронан взял мою машину». В тот момент воспоминания о Ронане и его подлой улыбке не так уж отличались от воспоминаний об аналогично мерзкой ухмылке Джозефа Кавински. Ганси напомнил себе, что разница существенна. Ронан страдал; Ронану можно было помочь; у Ронана оставалась душа. – Мне так нравится движение в поддержку местной продукции, – сказала дама справа, обращаясь к даме слева. Ну, или к Ганси. Ронан обладал обаянием. Просто оно крылось глубоко внутри. Очень глубоко. – Такой свежий вкус, – ответила дама слева. Ганси знал, что происходило по ночам в пятницу, когда «БМВ» Ронана возвращался, распространяя запах сгоревших тормозных колодок. И он не без причины взял с собой ключи от «Камаро», когда уехал. Поэтому не стоило удивляться. – Основные достоинства заключаются в сокращении количества топлива и снижении цен на перевозку, – сказал Ганси, – поскольку расходы, конечно, возлагаются на потребителя. И отражаются на окружающей среде. Что это значило – «разбил»? Мозг Ганси был перегружен. Он чувствовал, как нейроны убивают друг друга. – Впрочем, стоит задуматься о грузчиках и перевозчиках, которые теряют работу, – продолжала женщина справа. – Передайте мне сахар, пожалуйста. «Привет маме»? – Я полагаю, что местная инфраструктура, вынужденная сама перерабатывать и продавать свою продукцию, сведет потерю рабочих мест к нулю, – сказал Ганси. – Самая большая проблема в данном случае – приучить потребителей к сезонности продуктов, которые они привыкли потреблять круглый год. «Разбил». – Вероятно, ты прав, – сказала дама слева. – Хотя мне действительно нравится есть персики зимой. Я тоже возьму сахару, если можно. Он передал миску с комковатыми коричневыми кусочками сахара от дамы справа даме слева. По ту сторону стола Хелен энергичными жестами указывала на молочник в форме восточной лампы. Она была свежа как роза. Подняв голову, сестра перехватила взгляд Ганси, вытерла уголки рта салфеткой, что-то сказала собеседнику и встала. Она покосилась на брата, а потом на дверь, ведущую на кухню. Ганси извинился и вышел. Кухня была единственной частью дома, которую за последние двадцать лет не постигли обновления; там всегда царил полумрак и слабо пахло луком. Ганси остановился у кофемашины. У него немедленно возникло смутное воспоминание об их великосветской матери, которая совала термометр от кофемашины ему под язык, чтобы проверить, нет ли жара. Время утратило смысл. За Хелен захлопнулась дверь. – Что? – негромко спросил он. – У тебя был такой вид, как будто ты потратил последний счастливый билет. Ганси прошипел: – В каком смысле? – Не знаю. Я как раз пыталась понять. – Зачем? Не вижу смысла. И потом, у меня много счастливых билетов. Целая куча. Хелен поинтересовалась: – Что это было за сообщение? – Небольшой перерасход счастья. Улыбка старшей сестры сделалась шире. – Видишь, все-таки смысл есть. Ну, тебе надо было выбраться из-за стола или не надо? Ганси слегка наклонил голову в знак согласия. Брат и сестра хорошо друг друга знали. – Всегда пожалуйста, – сказала Хелен. – Дай знать, если совсем исчерпаешь кредит. – Честное слово, я сомневаюсь… – А я думаю, в этом есть потенциал, – перебила она. – Теперь извини, мне надо вернуться к мисс Капелли. Мы беседуем о синдроме космической адаптации и об эффекте Кориолиса. Помни, чего лишаешься. – «Лишаться» – это сильное слово. – Да. Именно. Она вышла. Ганси стоял в тусклой, пахнущей овощами кухне, пока дверь не перестала ходить туда-сюда. А потом позвонил Ронану. – Дик, – ответил Кавински. – Ганси. Убрав телефон от уха, Ганси удостоверился, что набрал нужный номер. На экране было написано «Ронан Линч». Он не понимал, каким образом телефон Ронана оказался в руках у Кавински, но в мире случались и более странные вещи. По крайней мере, теперь присланные сообщения обрели смысл. – Дик-Три, – сказал Кавински. – Ты там? – А, Джозеф, – любезно ответил Ганси. – Смешно. Я видел твою машину вчера на гонках. Теперь у нее пол-лица. Бедняга. Ганси закрыл глаза и издал легчайший вздох. – Извини, не слышу, – сказал Кавински. – Повтори. Да-да – Линч меня предупреждал. Ганси стянул губы в нитку. Его отец, Ричард Кэмпбелл Ганси Второй, также учился в закрытой школе, ныне не существовавшем Рочестер-Холле. Его отец, коллекционировавший вещи, слова, деньги, рассказывал мучительно интересные истории. В них Ганси видел проблески утопического сообщества равных, которые интересовались учебой и неустанно стремились за мудростью. Это была школа, в которой не просто преподавали историю – нет, она носила прошлое, как удобный пиджак, который любили, невзирая на обтрепанные края. Ганси Второй описывал своих однокашников – их товарищеские, братские узы оставались нерасторжимы до конца жизни. Таковы были Льюис и «Инклинги», Йейтс и Театр Аббатства, Толкиен и «Кольбитар», Глендауэр и его придворный поэт Иоло Гох, Артур и рыцари Круглого стола. Это было сообщество ученых, едва вышедших из подросткового возраста. Нечто вроде комикса, где каждый герой воплощал отдельную отрасль гуманитарных знаний. Не было увитых туалетной бумагой деревьев и взяток, игры в «мешочек» на газоне и случайных романов, дареной водки и краденых машин. Школа, где учился его отец, разительно отличалась от Академии Агленби. Иногда разница между утопией и реальностью доводила Ганси до безумия. – Ладно, – сказал Ганси. – Круто. Ты в любой момент можешь дать трубку Ронану? Настала тишина. Скользкая тишина, которая заставляет прохожих поворачиваться, точно так же, как и громкий смех. Но Ганси было всё равно. – Ему придется хорошенько постараться, – заметил Кавински. – Прошу прощения? – Линч тоже так считает. Ганси расслышал в голосе Кавински кривую ухмылку и спросил: – Тебе не кажется, что твой юмор чересчур насыщен сексуальными коннотациями?