– Ты правда вырос здесь, Ронан? – В этом сарае? – Ты меня понял. Он начал отвечать, но тут, внезапно и пугающе, на него нахлынула боль. И единственной возможностью избавиться от нее было насытить слова ядом. Они прозвучали так, словно он ненавидел это место. Словно ему не терпелось отсюда вырваться. Насмешливо и жестоко Ронан произнес: – Да. Это мой фамильный замок. – Ух ты, – сказала Блу, как будто не слыша сарказма. И добавила шепотом: – Смотри! Ронан проследил ее взгляд. Там, где покоробившаяся крыша кое-как сходилась с краем стены, в гнезде сидела коричневая птичка. Ее грудка казалась черной, как кровь, но, если присмотреться повнимательней, становилось ясно, что это просто эффект полумрака. Как у павлина, перья у нее на груди отливали металлически-изумрудным цветом. Глаза у птички были открыты, голова неподвижна. У Ронана вновь заколотилось сердце. Бензопила, у него на плече, низко пригнулась, прижавшись к шее Ронана – это была реакция на его реакцию, а не на присутствие другой птицы. – Потрогай ее, – шепнула Блу. – Она тоже живая? – Нет уж, Нищета и Невежество, лучше пусть кто-нибудь из вас, – сказал Ронан. – Я трогал в прошлый раз. У Блу вспыхнули глаза. – Как ты меня назвал? – Сама слышала. – Ганси, – позвала Блу. Он опустил бур. – Ты сказала, что предпочитаешь сражаться с Ронаном сама. Закатив глаза, Адам подтащил стул и осмотрел гнездо. – Она тоже дышит. Как коровы. – Посмотри, нет ли яиц, – велел Ронан. – Иди ты. Им всем было слегка тревожно. Никто не понимал, естественный это сон или нет, и не исключал, что то же самое может случиться и с ними. Ганси поинтересовался: – Мы единственные, кто не спит? Это вдохновило Ронана. Посадив Бензопилу на стол, сложенный из коксовых блоков, он открыл стоявшее рядом старое ведро из-под корма. Хотя оно было пусто, Ронан подумал, что оно может быть обитаемо. И разумеется, когда он заглянул внутрь, то почуял сквозь теплый аромат зерна резкий запах живого существа. – Свет, – приказал он. Включив фонарик на телефоне, Ганси осветил внутренность ведра. – Поживей, – сказал он. – Телефон разряжается. Добравшись до старого смятого пакета на дне, Ронан обнаружил мышиное гнездо. Он осторожно вытащил одного из мышат – пушистого и невесомого, такого маленького, что тепло его тельца еле ощущалось. Хотя мышонок был уже достаточно взрослым, чтобы нормально двигаться, он неподвижно лежал в согнутой ладони Ронана. Тот осторожно провел пальцем по спинке. – Почему он как ручной? – спросила Блу. – Он тоже спит? Ронан наклонил руку, чтобы Блу увидела зоркие, полные доверия глаза мышонка (но не настолько, чтобы его заметила Бензопила – она сочла бы зверька едой). Они с Мэтью часто находили мышиные гнезда в сараях и возле стоявших на поле кормушек. Братья часами сидели в траве, позволяя мышам бегать туда-сюда по их рукам. Малыши никогда не боялись. – Он не спит, – сказал Ронан. Подняв руку, он прижал крошечное тельце к щеке, чтобы почувствовать кожей быстрый трепет маленького сердца. Блу уставилась на Ронана, и он протянул мышонка ей. – Так можно услышать его сердце. Она явно продолжала подозревать недоброе. – Ты серьезно? Или шутишь? – А ты как думаешь? – Ты призовой придурок, но сейчас ведешь себя совсем не как обычно. Ронан тонко улыбнулся. – Не привыкай. Блу неохотно взяла мышонка и поднесла к щеке. На губах у нее появилась удивленная улыбка. С коротким счастливым вздохом она протянула зверька Адаму. Тот, казалось, не заинтересовался, но по ее настоянию все-таки приложил маленькое тельце к щеке. Губы у него дрогнули. Затем он передал мышонка Ганси. Ганси был единственным, кто улыбнулся прежде, чем поднес малютку к лицу. И его улыбка убила Ронана наповал; она напомнила ему радостное выражение лица Мэтью, когда они впервые обнаружили мышей – в те времена, когда Линчи еще были одной семьей. – Удивительная прелесть, – сказал Ганси и вернул мышонка Ронану. Тот задержал руку над ведром. – Кто-нибудь хочет еще подержать? Потому что через год он умрет. Обычный срок жизни для полевки. – Очень любезно, Ронан, – заметил Адам, разворачиваясь к двери. Лицо Блу сделалось кислым. – Недолго же ты был добрым. Ганси ничего не сказал. Он некоторое время смотрел на Ронана, скорбно сжав губы; но он слишком хорошо знал своего друга, чтобы обижаться. Ронану показалось, что его анализируют. Возможно, ему того и хотелось. – Давайте похороним эту тварь, – сказал он. Они вернулись к машине, и у Ганси хватило совести удержаться от проявлений самодовольства, когда Блу при первом взгляде на человека-птицу зажала рот рукой, а Адам с шумом втянул воздух. Ронан и Ганси запихнули труп в коробку из-под динамиков, но с обоих концов торчало достаточное количество твари, чтобы оскорбить воображение. Несколько часов в мертвом состоянии никоим образом не улучшили ее внешний вид. – Что это? – спросил Адам. Ронан дотронулся до зазубренного когтя, зацепившегося за край коробки. Ночная тварь внушала ему леденящий ужас. Он боялся ее в самом прямом, первобытном, непреходящем смысле, по той причине, что эти существа убивали его во сне раз за разом. – Они прилетают, когда мне снится кошмар. Как будто он их притягивает. Они ненавидят меня. Во сне их называют ночными ужасами. Или… niri vicilis. Адам нахмурился. – Это латынь? Ронан, с некоторой долей замешательства, ответил: – Не уверен… Блу внимательно взглянула на него, и Ронан немедленно вспомнил, как она заявила, что ему известен тот, другой язык на коробке-головоломке. Возможно, Блу была права. Они, все четверо, понесли картонный гроб к деревьям. Под моросящим дождем они по очереди копали мокрую после грозы землю. Ронан каждые несколько секунд поднимал голову, чтобы взглянуть на Бензопилу. Ничто огромное и черное, в том числе она сама, ее не привлекало, поэтому птица держалась на некотором расстоянии от трупа, даже когда его положили в яму. Но превыше всего она обожала Ронана, а потому не отходила слишком далеко и ковырялась в земле в поисках невидимых насекомых. Когда они вернули в яму последнюю порцию земли, то уже промокли от дождя и пота. Ронан подумал: есть нечто греющее душу в том, что все они возятся с трупом ради него. Он предпочел бы, чтобы тварь оставалась во сне, но, если уж ей удалось вырваться, это было лучше, чем последний вышедший из-под контроля кошмар. Негромко выругавшись, Ганси воткнул лопату в землю и вытер лоб тыльной стороной руки. Он сунул в рот листок мяты. – Я набил мозоли. Поедем в «Нино»? Блу немо запротестовала. Ганси взглянул на Адама. – Меня всё устраивает, – ответил тот. В его речи, выдавая утомление, прорвался местный акцент. Но это была не обычная усталость Адама, а нечто более глубинное. Ронан без особого труда вообразил ту сделку, вошедшую в плоть и кости Адама. Ганси взглянул на Ронана. Тот старательно поскреб запястье под кожаными шнурками, стирая грязь и пот, и задумался, когда ему удастся приехать в следующий раз. Негромко, чтобы слышал только Ганси, Ронан спросил: